Страница 73 из 107
Джай думал об этом, наблюдая, как готовится Виру предстать перед своей ненаглядной Басанти. Вот счастливчик, все у него хорошо! А он… Любить человека, от которого отвернулась судьба, — нелегкое дело. Но разве он сам не из таких же? Что он мог бы дать этой женщине? Кроме постыдного прошлого и неопределенного будущего, у него ничего нет.
Виру прервал его грустные мысли, решительно заявив:
— Если ты немедленно не слезешь с дивана, он будет перевернут мною, сломан и сожжен в костре вместе с нашим фальшивым барахлом!
Пришлось подчиниться и последовать за Виру в деревню, что было совсем не так уж просто, потому что влюбленный всю дорогу бежал, опасаясь пропустить момент появления Басанти на площади.
— Эй, ты что, рассчитываешь, что она приедет на белом слоне?! — крикнул Джай, запыхавшись от быстрой ходьбы.
— От нее всего можно ожидать, — уверенно сказал Виру, ни на секунду не останавливаясь. — Но даже если она придет ножками, мне это тоже понравится.
Побив мировой рекорд спуска по горной дороге, они очень скоро оказались в деревне. Жители уже собрались на площади, обступив огромную гору хвороста. Женщины ради такого дня сменили свои будничные сари на праздничные, шелковые — в основном, оранжевые или желтые в черную и красную клетку, таково, наверное, было требование рамгарской моды. Головы их украшали сейчас сложные прически с множеством вплетенных в них цветов, а на лодыжках, запястьях и шеях сияли золотом драгоценности. Они не поленились выкрасить проборы в волосах красной краской, на что уж никак не хватало времени среди постоянных будничных забот и трудов.
Мужчины тоже выглядели неплохо, хотя до великолепия жен им было далеко. Даже самые бедные пришли на праздник в нарядных куртах и дхоти — ослепительно белых вместо темно-серой одежды, в которой они гнули спину на поле.
Но самым главным украшением жителей деревни было радостное оживление в их лицах. Даже голос старосты дрожал, когда он обращался с традиционными словами приветствия к жрецу, призванному зажечь очищающий огонь на площади Рамгара.
В торжественном молчании жрец поднес горящий факел к костру, и тот вспыхнул с неожиданной силой, взметнув тонкие языки пламени к заждавшимся небесам.
— Пусть сгорит сегодня все старое, все ненужное. Пусть свободна будет дорога Бога-Солнца! — произнес жрец, и толпа ответила ему ликующими криками.
В огонь полетело все, что принесли с собой рамгарцы, с чем без сожаления расставались они, надеясь на новый успешный год, который принесет с собой радость и подарки — куда больше того, что сгорит сегодня в костре.
Виру вдруг увидел, как Басанти, которую ему до сих пор не удалось отыскать в толпе, бросает в пламя какие-то вещи и среди них — яркую коробку сигарет. Озадаченный, он пробился к ней, растолкав локтями мальчишек, притащивших к костру свои школьные тетради, и, незаметно подкравшись сзади, шепнул на ушко:
— Что, бросаем старые вредные привычки?
Девушка вздрогнула и быстро обернулась:
— А, это вы! Вам бы бросить ваш глупый длинный язык. Сигареты я нашла у своего братца. Думаю, у него хватит ума расстаться сегодня с этой гадостью. А вот насчет вас я бы не поручилась. Заглянуть к вам в карман?
— Я уж лучше сам брошусь в огонь, раз вы так со мной суровы, — пригрозил Виру, на всякий случай придерживая рукой карман с заветной пачкой. — Я вот принес платок, чтобы больше никогда не плакать, но вижу, придется купить себе десять новых, потому что с такой, как вы, они мне очень пригодятся.
— Ладно, ладно, — примирительно сказала Басанти. — Бросайте свой платок. Желаю вам никогда не плакать. А курить вы все равно бросите, раз уж пошли светлой дорогой вегетарианства, — она лукаво сощурила свои ясные глазки и заразительно расхохоталась.
Виру поневоле присоединился к ней, хотя смеяться над его большой бедой было не совсем с ее стороны красиво.
В это время толпа заохала, устремляясь на край площади, где под грохот барабанов староста лично приступал к тому, чего все с нетерпением ждали, — фейерверку. Это было его почетной и любимой обязанностью, самым приятным делом из всех, которые ему приходилось выполнять в течение года, и одновременно его подарком деревне — фейерверк был заказан на его личные деньги у самого лучшего мансурского мастера, известного на всю округу.
Через несколько минут стало ясно, что мастер был специалистом своего дела: над восхищенными крестьянами звездами засияли разноцветные огни. Все небо залило сверкающее пламя. Через мгновение оно распалось на золотистые капли, которые, оставляя за собой блестящие следы, стекали вниз. Тут же вверх взметнулись новые струи разноцветных фонтанов. Было такое впечатление, будто к вечным светилам, усыпавшим яркий небосклон Индии, кто-то щедрой рукой добавил множество новых, непрочных, но ослепительных звезд. Отпылав свое, они вдруг обратились в огненных змей, которые, извиваясь, устремились вниз, туда, где, замерев, стояли потерявшие дар речи рамгарцы. Но и это было не все: едва змеи достигли земли, как на смену звездам в небе засветились голубым светом огромные шары, распавшиеся через несколько мгновений на тысячи вращающихся серебристых жемчужин. Они медленно проплывали над площадью, и каждый, стоявший на ней, мог выбрать свою, принадлежащую ему безраздельно, и загадать желание, которое не могло не сбыться.
— Хочу, чтоб меня любила Басанти, — сказал Виру про себя и повторил вслух: — Хочу, чтоб меня любила Басанти — самая лучшая девушка на свете.
Басанти стояла рядом и прекрасно слышала это, но даже не обернулась. Она тоже что-то шептала своей сверкающей звездочке, и Виру отдал бы все, чтобы расслышать, что именно. Но нет, девушка умела хранить свои секреты, и Виру пришлось смириться с этим и молиться о лучших временах.
Глава двадцать вторая
Не успели жители деревни отоспаться после фейерверка, как громкоголосые трубы объявили им о том, что праздник Холи начался. Старое и ненужное сгорело в пламени костра. Дорога Богу-Солнцу свободна. Благосклонный и щедрый, он устремит свой взор на землю — и она родит богатый, обильный урожай. Милость его прольется на людей красным ливнем — именно красным, ибо это цвет плодородия.
К полудню деревенская площадь уже кипела радостной суетой. Пока рамгарцы спали, на ней, как из земли, выросли два чертовых колеса: поменьше — для детей и побольше — для их родителей. В плетеных корзинах сейчас сидело столько народу, что хозяин-мансурец старался смотреть в сторону и гнать от себя мысли о том, к чему может привести его проклятая жадность. Мальчишки, оказавшись на самом верху, похвалялись друг перед другом храбростью, пытаясь подпрыгнуть повыше, чтоб увидеть крайний дом деревни. Взрослые, вцепившиеся в корзину, забавлялись тем, что кричали сверху ожидавшим их родственникам, что никогда в жизни не получали такого удовольствия, как сейчас.
Рядом вертелась карусель с повисшими на ней девчонками, визжавшими изо всех сил, — больше по обычаю, чем из опасения свалиться.
У колодца уселась старуха из касты свинопасов. Последняя свинья, принадлежавшая их роду, околела еще у ее деда, и всю свою жизнь, когда не было сезонной работы в поле, женщина попрошайничала, бродя по окрестным деревням. Но сейчас она надела черное сари и с важностью предсказывала всем желающим судьбу. Будущее в ее устах выглядело так радужно, что знавшие ее много лет рамгарцы не смогли устоять и даже выстроились к ней в очередь за щедрыми обещаниями женихов, сыновей, падежа овец у врага-соседа и прочего — кому чего надо. Распрощавшись с очередным любителем гадания, старуха бросала взгляд на вырастающую возле нее на земле горку пайс — она брала недорого — и, словно вдохновляясь этим зрелищем, с жаром принималась за счастье следующего.
Рядом с нею маслобойщик и его жена торговали горячими жареными пирожками, к которым жители деревни, казалось, испытывали особую слабость. Они работали слаженно: жена готовила из замешанного со специями теста маленькие пирожки, а муж жарил их на огромной чугунной сковороде, укрепленной над углями.