Страница 34 из 44
Дуня с презрением глянула на них, спросила, сдерживая ярость:
— Чего вам от меня надо?
Ответил Аким Вечерин с крыльца:
— А то не знаешь? Чью ты линию гнешь? На кого мужиков нацеливаешь? Пораскинь бабскими мозгами — вам ли, голодранцам, с нами связываться! Распускай, Дунька, свой босяцкий комитет. Немедля распускай! Уяснила? Сельская сходка так решила. Теперь у нас Григорий Никитич начальником. А тебя, коли противиться станешь, здесь же, перед школой, и вздернем, как паршивую сучку…
Костлявая рука Гришки Заякина вцепилась в Дунино плечо, надавила со страшной силой. Брызгая слюной, он надрывно кричал:
— Падай на колени! Проси прощения у народа!
Дуня вырвалась, взглянула насмешливо:
— Это вы-то народ? Ха! Ярмо на шее народной — вот вы кто! Никогда больше не будет по-вашему. Как солнце не взойдет с запада, так и не вернутся назад царские порядки. Другой теперь на земле хозяин!
Соскочил с крыльца рассвирепевший Аким Вечерин. Подбежал к непокорной Дуне, жирными пальцами дотянулся до ее шеи:
— Порешу, паршивка! Заткни свою большевистскую глотку…
Но тут с задних рядов клокочущим потоком хлынули мужики, оттеснили кулаков от крыльца, грудью заслонили председателя комбеда.
Кирька Майоров вцепился в густую шевелюру Вечерина и так дернул ее, что тот взвыл. Ухватились они друг за друга, упали на землю, и несдобровать бы Кирьке, да помог Иван Базыга, огрел дубинкой лавочника. Аким Андриянович отступил. И Гришка Заякин, с синяком под глазом, заспешил за ним. Оставшись без вожаков, кулаки растерялись, попятились под напором бедноты к забору.
Позором закончилось для Акима Вечерина и его дружков сборище на площади. Сорвала беднота суд над Дуней Калягиной, не вернула Гришке Заякину его прежней власти, хотя он, готовясь к торжеству, уже достал из сундука и до блеска надраил медную бляху сельского старосты, чтобы при всем народе нацепить ее на грудь. Не удалось…
Под покровом темноты он побывал во всех кулацких дворах и приказал хозяевам немедленно явиться к Акиму Андрияновичу для важного разговора.
Тайный совет проходил под председательством штабс-капитана Емельянова. Опухоль на ноге у него опала — знахарка не напрасно просидела весь день у постели раненого, — и он мог уже самостоятельно ходить без поддержки Вечерина.
— Сочувствую вам, господа, — сказал Емельянов, мрачно поднимаясь из-за стола, — и разделяю нашу общую горечь поражения. Святое дело, которое должно было свершиться сегодня, сорвано хамским поведением голытьбы…
— Наказывал я Григорию Никитичу, — буркнул Вечерин, — чтобы следил за комбедовцами, не допускал их к площади. Так нет же…
— Да разве их удержишь, — отозвался Заякин. — Прут, как оглашенные. Меня чуть в грязь не втоптали. Ты вон поздоровше меня и то от замызганного Кирьки встрепку получил…
— Сейчас не время, господа, заниматься взаимными попреками, — косо глянул на Заякина штабс-капитан. — Необходимо отомстить голодранцам за нанесенное всем нам оскорбление.
— Передавить их надо! — Вечерин кулаком о стол трахнул. — Чтоб лишь мокрота осталась! Никакой жалости…
— Вчера я переоценил ваши возможности, — скорбно пожал плечами Емельянов. — А теперь вижу: одним вам без нашей военной поддержки не управиться. Утром встретитесь за селом, на Горяиновской дороге, с Ефимом Васильевичем и обсудите, как действовать дальше. Хорошо бы составить список главных сельских смутьянов. Я ночью отправлюсь в наш штаб и могу вручить господину Кадилину лично.
— Список у меня уже готов, — просунулся с бумагой в руке Гришка Заякин. — Вот они все, которые на нас руку поднимали. Сорок семь семей. А еще мы с Акимом Андриянычем прошение к войску написали. Взгляните, ваше благородие, все ли как надо…
Емельянов пробежал глазами по листу, удовлетворенно хмыкнул и, обращаясь к присутствующим, сказал:
— Бумага крайне важная. Слушайте внимательно.
И он прочел вслух:
— «Господину Кадилину Е. В. — командиру отряда нашего доблестного войска.
От состоятельных мужиков села Большой Красный Яр.
ПРОШЕНИЕ
За смуту, наводимую в селе, за унижение нашей благородной чести, за издевательство над лучшими людьми сельского общества, за незаконное наложение на нас непосильной контрибуции, как-то: зерном и деньгами в пользу босяцких Советов, за создание невыносимых условий жизни состоятельным мужикам не только нашего села, но и всей Горяиновской волости мы, народ сельский, обращаемся к Вашей высокой милости и просим Вас, господин Кадилин, положить конец большевистской смуте.
Главного смутьяна босяцкого Горяиновского ревкома — Калягина Архипа Назаровича, его дочь, смутьянку села Дуньку — главу босяцкого комитета, — надобно безжалостно изничтожить как злейших наших общих врагов.
Кроме того, к нашему прошению прикладываем список босяков села, активных пособников вышеуказанных смутьянов. Просим Вашу светлость прислать в село доблестных солдат, чтобы оных паскудных лиц…
Мы уверены, что наше настоятельное прошение будет исполнено. И тогда покорнейшие и преданнейшие Ваши слуги избавятся от тирании красной чумы, будут до гроба чтить Вашу светлость, господин Кадилин, как нашего высочайшего спасителя.
С глубоким уважением к Вам — наипокорнейшие слуги села Большой Красный Яр.
По поручению мужиков общины и подписываем оное прошение
Вечерин Аким Андриянович
Заякин Григорий Никитич».
Как только Емельянов закончил читать, все дружно захлопали в ладоши, а Ефим Поляков сказал обиженно:
— Что ж, только двое подписались? Я тоже не прочь…
— Одобряю патриотическое чувство! — заулыбался Емельянов. — Вот вам ручка. Расписывайтесь! Чем больше подписей, тем весомее документ. Кашу маслом не испортишь.
Когда каждый из присутствующих поставил под прошением свою роспись, Емельянов аккуратно свернул листок, сунул его в карман брюк.
— Будет доставлено точно по адресу!
Проводить Емельянова вышла вся компания. Вечерин помог ему взобраться на коня.
— С богом! Да сопутствует вам удача… А господину Кадилину передайте: встретим его по-братски!
Для встречи Кадилина кулаки собирались, как и было условлено, в двух верстах от села, в роще. По этому случаю оделись по-праздничному. На могучих плечах Вечерина ладно сидел новенький, с иголочки, костюм синеватого цвета. Аким Андриянович был при часах — цепочка, свисавшая из кармана груди, золотисто поблескивала. Да и сам он сиял как именинник, во все усы улыбался и беспрестанно щелкал крышкой часов, хотя до ожидаемой встречи было еще далеко. Даже никогда не следивший за своей внешностью, неряшливый и взлохмаченный Гришка Заякин на сей раз натянул на себя фасонный пиджак в клетку и, красуясь сам собой, важно поднимал вверх по-утиному вытянутый пунцовый нос, приглаживал ладонью у висков намасленные волосы.
День выдался безоблачный и теплый. Где-то в чаще, подражая флейте, пела иволга. «Фиу-лию-фиу», — то и дело повторяла она, и песня ее, короткая и мелодичная, вызывала в душе Вечерина приятные чувства. Но вот птица издала отрывистый, неприятный крик, похожий на вопль кошки, когда ее дергают за хвост, и смолкла. Кто-то, видимо, вспугнул лесного певца. Вечерин поморщился:
— Верно иволгу прозвали лесной кошкой. То ласкает, то царапнет человеческий слух. В один день две песни. По обстоятельствам поет…
То ли из-за резко сменившейся песни иволги, то ли потому, что стрелки часов, лежащих на ладони Вечерина, уже приближались к тому времени, когда была назначена встреча, а высокого гостя на дороге все нет и нет, настроение его испортилось. Он с беспокойством глянул на дальнюю луговую равнину, откуда лентой тянулась дорога на Горяиновку, и вдруг ему показалось, будто в степи у горизонта возникло и стало приближаться облачко пыли.
Гришка Заякин напряженно прищурил глаза и тоже устремил взор в луга, взвизгнул радостно.