Страница 17 из 44
— Да это же пастух Майоров!
Кирька поднимает голову и только теперь замечает Дуню с Архипом. Мокрая бороденка его вздрагивает, на губах появляется что-то вроде улыбки.
— А я-то вам навстречу намеревался… А вы, стало быть, и без меня живы остались…
— Что с нами случится! — отмахивается Архип. — Ты-то здесь как?
— И не говори! Бес попутал. Сковырнулись сани, стало быть, под обрыв, и Сивуха сбежала. А хозяин требует, чтоб повозку ему я непременно доставил, иначе муки лишусь… А где мне одному-то…
— Пособим. Веревка у тебя есть?
— Как не быть! Я ведь еще утречком в Обливную за лозой нацелился. Аким Андрияныч приказал плетенку ему изготовить. Вот я и захватил, стало быть, веревку-то. В кошеве лежит.
— Давай сюда. К нашим саням привяжем и твои наверх потянем. Выдержит?
— Веревка первый сорт. Хозяйская! Как не выдержать…
— Тогда все в порядке…
Архип идет за лошадью к дороге. Кирька тем временем цепляет конец веревки к передку дровней, в два узла ее затягивает. Потом пробирается наверх и с помощью Архипа прилаживает другой конец веревки к грядке калягинских саней. Они оба спускаются в провал, берутся за оглоблины. Дуня держит лошадь под уздцы, тащит ее за собой подальше от кручи. Веревка натягивается как струна, и застрявшие дровни медленно трогаются с места. Кирька с Архипом, утопая в сугробе, дергают за оглобли, натуживаются изо всех сил.
И вот сани уже на бугре. Кирька ликует:
— Выручили! А то бы хана мне! Вот ведь думал вас от опасности уберечь, а стало быть, вы меня из нее выволокли… Ну, да моя беда — пустяк. О ней ли говорить! Скажи-ка мне, Архипушка, как вы-то через Стреховский мост перебрались?
— А мы и не перебирались. Мы на другую дорогу свернули, на вечеринские угодья в Обливной решили взглянуть. Да вот не доехали…
— Уберег господь, стало быть. Слава ему небесная! А уж я-то за вас напереживался, Сказывали, преже вечера вы не возвертаетесь. А тут вона как вышло: стороной свою смерть объехали… Вечерин-то, было б вам известно, задумал вас на мосту подкараулить, под лед спустить…
— Кто-то с топором на мосту маячил…
— Стало быть, его подручный. Кто же еще! Подслушал я ноне разговор в вечеринской горнице. Нездешний господин, Кадилиным Ефимом Василичем его величали, сказывал, будто в Балакове бунт зачнут — аккурат в самый праздник раскрепощения. Какого-то Чапаева убить замыслили…
— Григория?
— Точно, Гришкой обзывали. Знакомы, что ли?
— Доводилось встречаться. Военный комиссар балаковский, давний приятель Архипа Назаровича… Что ж делать-то? Выручать надо Григория. Придется, видно, на зорьке в Балаково махнуть, сообщить о заговоре…
Архип усаживает пастуха в кузов рядом с Дуней, а сам пристраивается на передке. Лошадь, чуя, что ехать предстоит в родное село, до которого теперь совсем близко, без понукания трогается с места. Порожние вечеринские сани, вихляя и поскрипывая, волочатся на буксире по свежепроделанной колее.
Глава третья
ЗАРЕВО
Солнца не было видно. Оно растворилось в морозном мареве. Лишь заревые блики чахоточным румянцем проступали на восточном краю стылого неба и трепетно мерцали за дальним лесом. Неожиданно воздух содрогнулся. Бум-бум-бум-бум! Гулкие удары колокола то замирали в отдалении, то начинали звучать отчетливо и громко, приближались вплотную. И тут восток запылал, озарился багрово и яростно. Алое пламя взметнулось навстречу болезненным полоскам рассвета, обожгло небесную хмарь, и сизые космы чадящего дыма тяжело поползли в сторону, заволакивая горизонт.
Пожар полыхал где-то возле леса, на городской окраине, в районе волжского затона. Для огня там большое раздолье: за высоким тесовым забором вдоль берега чередой тянутся казенные склады с дровами, возвышаются штабеля досок и бревен, завезенных сюда еще в пору навигации.
Все выше вздымаются зловещие языки пламени, все гуще, непроницаемей становятся клубы дыма. И колокольный набат звенит неустанно, выплескивая звуки тревоги и отчаяния: бум-бум, бум-бум…
Архип пришпорил коня, поскакал на зов городского колокола.
Возле плотины через речушку Балаковка, словно из сугроба, вынырнул мужик в рваном треухе и замасленной телогрейке.
— Стой! Куда прешь?! — Наставив на него винтовку, мужик грозно глянул из-под черных кустистых бровей. — Кто такой?
— А сам-то кто? — в свою очередь спросил Архип, придерживая коня.
— Тебя не касается. Вытряхивайся из седла! Пощупать надо, из какого ты теста слеплен. По осанке вижу — из белогвардейского.
Архипу стало весело.
— Да нет же, из ржаного, как и ты.
— Напрасно зубы скалишь, выпадут — жевать будет нечем.
— Вот и поговори с таким! Своих не признаешь, товарищ. Скажи лучше, как к Григорию Чапаеву проехать?
— К белопогонникам метишь?
— Какой же Чапаев белопогонник? Ты что-то путаешь. Он — революционный комиссар.
— Он-то революционный, а ты — неизвестно какой. Вот пощупаем и узнаем.
— Заладил свое, как доктор в лазарете, пощупаем да пощупаем. Я же русским языком тебя прошу — веди к Чапаеву. У меня важное дело.
— В контрреволюционный штаб, значит, тебе надо?
— Опять двадцать пять! Почему же контрреволюционный?
— Ты что — с Луны свалился? Не знаешь разве, мятежники с самого утра Григория Иваныча и других наших комиссаров в плен забрали?
— Вот оно что! Выходит, мятеж уже начался…
— А ты что — глухой? Не слышишь разве, как колокол бабахает… Э-э, да что с тобой, непонятливым, калякать! Слазь с коня, и баста! К нашему командиру отведу.
Архип спрыгнул с лошади, и мужик сам взобрался на нее верхом.
— Шагай впереди! — приказал он строго. — Улизнуть попробуешь — не поздоровится. Враз укокошу.
Они двинулись по насыпи на другой берег, поднялись по взвозу на Завражную улицу. Конвойный велел свернуть вправо, к рабочим мастерским. Там, во дворе, толпились вооруженные люди. Посреди широкого двора стоял на ящике сухопарый человек в белой каракулевой папахе, круто заломленной назад. По тому, что весь он был перепоясан ремнями, Архип догадался: это и есть их главный командир. Короткий овчинный полушубок в обтяжку, на боку — кобура. Лицо бледное, с маленькими усиками под длинным, тонким носом. Голос простуженный, и оратору приходилось натужиться изо всех сил, чтобы криком преодолеть хрипоту, сделать свою речь разборчивой.
— На дыбы поднялись, сволочи! Из всех щелей, как клопы, повылезли, гады! — клеймил он кого-то и потрясал увесистым кулаком. — Тут, надо признаться, и мы маху дали — не унюхали загодя, что паленым пахнет. А они, паршивцы, со всего уезда кулаков да лавочников брюхатых на торжество созвали. Словоблудьем об отмене крепостничества, как фиговым листком, прикрыли свое буржуйское нутро, контрики недорезанные! Белые офицерики с заводчиком Маминым мятежом хороводят, а аллилуйщик церковный Ефим Кадилин им заздравную поет, козлиной бородой трясет. Чуть было всех наших комиссаров не прикончили, зверюги! Спасибо металлистам — с наганами ворвались в белый штаб и освободили пленников. Я только что с Чапаевым разговор имел. Он, правда, пораненный, но крепко держится. Да тише вы! Рано «ура» кричать! Хоть и вырвали мы нашего военного комиссара из лап контры, да без армии он ноне. Начальник штаба Приживальский — вот сука продажная! — в заговор с мятежниками вступил и распорядился всех красногвардейцев выслать из города. В распоряжении Чапаева лишь шестеро осталось. Много не навоюешь. Послали гонца в Сулак за подмогой, в Николаевск телеграфировали, там брат Чапаева — Василий — комиссарит. Обещали конный отряд выслать. В городе полнейшая неразбериха. Сам черт голову сломит. Офицерье свежие силы на базар стягивает — кулаков из деревень ближайших. Митингуют по площадям и улицам, на всех перекрестках трубят о своей победе… Заткнем буржуйскую глотку! К оружию, товарищи! Всем — на Базарную площадь!
Человек в папахе спрыгнул с ящика и, придерживая широкой ладонью кобуру, стал пробираться сквозь мужицкую сутолоку.