Страница 11 из 44
Нередко у Калягиных Архип заставал оборванцев — нищих или беглых каторжников. Прохожие странники не обходили этот дом стороной то ли потому, что стоял он на отшибе, возле мельницы у проселочной дороги, и здесь можно было спокойно обогреться, попить чайку вприкуску, схорониться от посторонних, нежелательных глаз, то ли потому, что знали об отзывчивом. сердце, общительном характере Архипа Назаровича и охотно шли к нему на огонек. Рассказывали они о стачках и возмущениях рабочих, демонстрациях и погромах, пожарах и царских тюрьмах, до отказа набитых бунтовщиками. По их наблюдениям выходило, что волны людского негодования, возникшие в бунтующих городах, хлынули с рабочих улиц дальше, докатываются до глухих сельских уголков и там тоже зреет новая мятежная волна, которая рано или поздно должна прийти в движение, могучей лавиной обрушиться на дряхлеющую, опостылевшую династию Романовых.
— Терпит квашня долго, а через край пойдет, не уймешь, — сказал Архип Назарович и радостно взглянул на своего юного бакинского приятеля. — Скоро, очень скоро, Архипушка, царский трон полетит в тартарары, к чертям собачьим! Веселые дела ждут нас с тобой впереди! Ох, какие веселые…
А на следующий день Архип застал Калягина далеко не в радужном настроении. Он сидел у себя в комнате сердитый, подавленный и, покусывая усы, нервно постукивал пальцами по столу.
В избе находился незнакомый Архипу человек, длинный, неуклюжий, седой как лунь. Он раздраженно бегал из угла в угол и внушал Калягину, что ведет тот себя крайне предосудительно, привечая всякий сброд, смутьянов и богохульников, которым самое верное место — на виселице. Говоря это, — брызгал слюной, и маленькие глазки его смотрели на Архипа Назаровича колюче, пугающе, словно хотели просверлить его насквозь, а лицо, наливаясь краснотой, делалось похожим на перезрелую луковицу, только вместо зеленых стрелок торчали от подбородка книзу рыжие, нерасчесанные космы бороды. Он пригрозил писарю, что, если тот не прекратит принимать подозрительных чужаков и оборванцев, о нем будет сообщено куда следует и тогда Калягину не миновать каталажки.
— Со мной шутки плохи! — выкрикнул он напоследок и с явным недоброжелательством покосился на гостя.
Когда дверь за ним захлопнулась, Архип изумленно покачал головой:
— Ну и тип…
— Начальник мой, староста Гришка Заякин, а точнее говоря — визгливый пес, — ухмыльнулся Калягин. — Ум телячий, а нрав собачий. Наорал тут, а что толку?
Поздно вечером в комнату без стука, тихо и незаметно вошел, тряся головой, юродивый, по имени Юшка, по кличке Акулина. Архип встречал его прежде на улице, а здесь, в калягинской избе, увидел впервые.
На селе о Юшке говорили разное. Будто в молодости был он красив и богат — отец его был архиереем, — потом разругался с родителями, бежал в лес и собрал там из бродяг и бедняков отряд под названием «Красный петух». Отряд наводил страх на местную знать, поджигал барские усадьбы, забирал имущество и уводил скот. Захваченные богатства раздавали бедноте, а себе оставляли лишь самое необходимое. Жандармам удалось напасть на след Мятежников. Ночью вооруженные солдаты окружили их лагерь, перебили охрану, и в лесной чаще разгорелась кровавая сеча. Лишь несколько человек из отряда Юшки остались в живых, а самого его, оглушенного нагайкой, солдаты заковали в кандалы, отправили в губернский город. Он был приговорен к пожизненной каторге.
Через семь лет Юшка вернулся в родные места, постаревший, в жалких лохмотьях на сгорбленных плечах, с трясущейся головой. В справке, которую выдали ему в жандармском управлении, было написано — «умственно неполноценный». Он ходил по деревням с котомкой на боку и с сучковатой палкой в руке, просил милостыню, но не как другие нищие — униженно и скорбно, а с каким-то спокойным достоинством, словно требовал то, что ему по праву принадлежало. Переступив порог чужой избы, Юшка обычно спрашивал разрешения погреться у печки или присесть к столу. Затем доставал из котомки потрепанную, засаленную книгу, неторопливо листал ее и, найдя нужную страницу, начинал бубнить, словно молитву, непонятные, таинственные слова. Его речь заканчивалась одним и тем же требованием: «Согласно числу такому-то, — он называл цифру, обозначенную внизу раскрытой страницы, — вам предписано пригреть и насытить пищей телесной странницу Акулину. Отказать в этом вы не смеете, ибо ради вашего житейского благополучия приняла она на себя великий крест, сотканный из мук и страданий, пожертвовала всем, чем могла». И никто не смел отказать Юшке в приюте, все жалели его, несчастного, кормили и одевали. Старики, помнившие Юшку по былым годам, пытались заговорить с ним, воскресить в памяти юродивого лихие действия отряда «Красный петух», но он открещивался обеими руками и говорил: «Не я это! Не я! Это все она, Акулина-праведница…» Рассудок его тут и вовсе мутился, и он, заговариваясь, нес околесицу, лишенную всякого смысла, вспоминал про какую-то птицу белокрылую, тыкал пальцем в книжные страницы под номером 17 и 27, по вине которых якобы погибла эта белая птица и миром с тех пор стал править черный дьявол. Юшка мучительно отыскивал в книге другие числа, которые были бы способны сокрушить зло, восстановить справедливость и принести народу избавление от всех напастей. Он мусолил палец, морщил лоб, разглядывал каждую страницу своей книги, но всякий раз спасительная цифра ускользала от него, и поиски ни к чему не приводили. И он уходил опечаленный, с глазами потухшими, скорбными. И только озорные мальчишки не могли понять душевной Юшкиной боли. Они бегали за ним, припрыгивая и насмехаясь, пугали юродивого злополучными цифрами, дразнили его «Акулиной» и однажды даже похитили из его котомки книгу. Юшка после этого тяжело захворал, целую неделю не появлялся на улице и, наверное, умер бы от горя, если бы мальчишки, сжалившись, не подбросили ему книгу обратно: книга, которую они считали волшебной, на самом деле была сборником произведений поэта Александра Пушкина, изданным в 1841 году. Мальчишки потеряли всякий интерес к книге, а для Юшки, наоборот, она стала еще дороже, и он бдительно следил, как бы озорники вновь не покусились на его единственное богатство. При встрече с людьми он вынимал книгу из котомки и прижимал к груди, как Библию. Несмотря на пошатнувшийся рассудок, Юшка обладал феноменальной памятью, называл каждого, с которым сталкивался хотя бы раз в жизни, по имени-отчеству и в минуты умственного просветления мог безошибочно пересказать родословную любого жителя села, вспомнить дедов и прадедов, бабушек и прабабушек, перечислить все их добрые деяния, о которых никто, кроме него, не знал. Появление каждого нового человека в Большом Красном Яре не ускользало из поля зрения Юшки. Архипа Полякова он видел всего лишь один раз, случайно столкнувшись с ним на улице, возле кузницы, и теперь, застав его в доме Калягина, не преминул напомнить об этой встрече.
— Ах, и вы здесь, Архип Спиридонович! — сказал он, присаживаясь к столу. — Вещей оказалась цифра-то сто двадцать четыре — указала она праведнице Акулине на свиданьице с вами близкое под сенью обители благочестивой, вдали от шума наковального.
Юшка шебаршил потрепанные страницы книги и тяжело вздыхал.
— Не надо так волноваться, Юшка, — успокаивал его, как ребенка, Архип Назарович. — Отыщется счастливое число. Далеко не убежит! Вот и Архип Спиридонович готов помочь нам. А он парень свойский, надежный, рабочей закалки. Можешь, Юшка, на него, как на меня, положиться… Скажи лучше, принес ли из Балакова то, что я просил?
Взор у Юшки вдруг как-то сразу прояснился и руки перестали трястись. Он сунул свою книгу обратно в котомку, вынул оттуда газетный сверток, подал его Архипу Назаровичу.
— Благостный путь до города Балакова не омрачен был происками силы нечистой, и поручение ваше, Архип Назарович, Акулина исполнила надлежащим образом, ибо направлено оно в защиту мучеников земных, страждущих отмщения огнедышащему дьяволу…
Дальше Юшка снова заговорил про «птицу убиенную» и про числа заколдованные, спрятанные под тремя замками. Глаза его постепенно тускнели, покрывались дымкой отчужденности, и он начинал произносить слова невразумительные, бессмысленные.