Ифтах и его дочь

Лицо Ифтаха омрачилось. Ему хотелось крушить всё вокруг себя, рвать на себе бороду и платье. Женщины растерялись. Яала хотела быть здесь, в Мицпе, чтобы отец, как обещал, взял eё с собой и гордым победителем вступил вместе с ней в Рабат-Аммон. А Ктура, когда Яала попросила eё поехать торжественно встречать отца в Мицпе, без колебаний согласилась на это. Они хотели ошеломить его радостью, но, очевидно, сделали что-то не так.

Сделав усилие над собой, Ифтах взял себя в руки. Хриплым голосом, более хриплым, чем всегда, он воскликнул:

— Спасибо тебе, Ктура! Спасибо тебе, Яала! Спасибо вам всем! Но не время расхаживать мне по красному ковру. Война eщё не окончилась. Я должен eщё раздавить Аммон, чтобы он поклялся мне в мире и платил дань.

Он не вступил в Мицпе. Не расположился лагерем вне его стен, как сделал это перед битвой. Ифтах объявил день отдыха для отрядов, с которыми пришел. Спать он не мог. В его голове крутились строфы, воспевавшие Яэль. Яэль убила Зиссеру, полководца канаанитов, колышком палатки. Мать ждала Зиссеру победителем с богатой добычей, а он лежал убитый… Яала тоже ждала напрасно. Он пришел победителем с богатой добычей, но он пришел, чтобы убить ее.

Ему не спалось. Вскоре после начала третьей ночной вахты он отправился прогуляться по погрузившемуся в сон лагерю. Он поднялся на холм. Глубоко сидевшая в небе половинка луны бросала на землю слабый свет. Страна лежала перед ним — пустая, древняя, мертвенно-молчаливая и неподвижная.

Ифтах стоял на холме — широкоплечий, крупный, одинокий, выставив вперед подбородок и сжав зубы.

Господь одурачил его, сыграл с ним злую шутку. Он вдохнул в Нахаша требование отдать Милькому его дочь и, так как он не выдержал это испытание, Бог потребовал себе его дочь. Он — лакомка, этот Бог. Дитя Ифтаха, Яала, дорогая дань. Она чувствовала сильнее остальных, eё глаза устремлялись дальше, eё лицо была красивее, чем у других. Поэтому Господь хотел забрать её. Сладострастный Бог хотел eё попробовать. Но Ифтах не позволит командовать собой даже Богу. Он думал об Акко, каменном баране. Он силен, у него большая армия, и он объединил под своим началом немало земель. Если он сейчас, после победы, обручит дочь с аммонитом, он сможет царствовать над великой страной, которую он видел с Хермона. И без Господа, против Господа.

Он дерзко засмеялся в ночной тишине. «Если Мильком за меня, вызывающе громко заявил он, — я буду прав. Если за меня Господь, я тоже прав. Но если я буду один за себя, я тоже буду прав…»

Он сам испугался своего громкого голоса. Его тело пронизала дрожь. Он вспомнил о духах, блуждаюших ночью, и о Господе, самом сильном духе. Он был беспомощен перед Господом. Выхода не было. Если он не пожертвует дочерью, бог заберет обещанное, а его, клятвопреступника, уничтожит. Ифтах опустился на корточки. Снова пережил позор и поражение в горах Нахал-Гада. Снова услышал свою клятву. В глубине души он точно знал, что ценой за спасение он обещал Господу свою дочь. Он только хотел обмануть Бога двусмысленностью слов, как в свое время обманул царей Башана и Нахаша. Но Господь — не какой-нибудь царёк, Он не позволит обманывать себя.

Бог облегчил своему любимцу выполнение клятвы, послав навстречу любимого слугу. Но он, Ифтах, в высокомерии, в упоении победой, снова вызывающе вел себя перед Ним. Он поддался радости битвы и убил помощников, которых послал ему Бог. И то, что Господь послал ему потом навстречу дочь, было не шутливой проделкой, а наказанием.

Так сидел на корточках на горе Ифтах, судья и полководец Гилеада, победитель в Нахал-Гаде, охваченный раскаянием, и смотрел вниз на серую, сумеречную страну.

Люди из Мицпе считали, что Ифтах, используя свою победу, сразу же отправится в поход против царя Нахаша, все eщё удерживавшего город Иокбеху. Но шли дни, а Ифтах ничего не предпринимал. Рассудительный Елек пришел в лагерь и прямо спросил у брата, почему тот не принуждает Нахаша к миру. Поля ждут пахарей, в домах и стадах не хватает мужчин, проводящих время в лагере. Ифтах отвечал, что дело командующего знать, как и когда вести войну. Он говорил так резко, что Елек замолчал. Ифтах подумал, что брат прав. Но знал: что бы он ни предпринял, это окончится неудачей, пока он не заплатит долг Господу. Он должен исполнить клятву, и — немедленно.

Однако он не делал никаких приготовлений, его словно парализовало. Внутренним взором он ясно видел, как его дитя, его Яала, связанная лежит на камнях жертвенника Господнего. Он видел eё перехваченное веревкой горло, видел нож в своих руках, видел, как рука с ножом приближается к eё телу, как тело дергается и замирает, как кровь вытекает на камни. И у него, сильного мужчины, не раз равнодушно смотревшего на смерть во время боя, кружилась голова от бессильной злобы.

Он раздумывал над тем, как уклониться от исполнения клятвы. Тот, кто давал клятву, требовал от Бога наказания, если eё нарушит; это была главная eё часть. Он пропустил её. Значит, его клятва не была обязательной?.. Но он знал, что пытается обмануть себя. Господь принял клятву, он вылетел из ковчега и боролся за него. Он выполнил свою часть клятвы; теперь дело — за Ифтахом.

Из Башана, обеспокоенный слухами о нападении на эфраимитов, приехал Пар.

— Получается так, — сказал он, — что они пришли, чтобы помочь, а затем были убиты. Якобы, нашими. Так не могло быть. Думаю, что-то здесь поняли неправильно. Наши люди были опьянены битвой, а люди Эфраима, как всегда надменны. Они, вероятно, что-то требовали… Бывает, люди в упоении победой совершают необдуманные поступки. Но… Весь западный Израиль переполнен гневом. Эфраим собирается напасть на Гилеад. Прошу тебя, Ифтах, скажи мне, что произошло в действительности.

Ифтах, рассеянный и задумчивый, смотрел на озабоченно и доверчиво стоявшего перед ним друга.

— Отрядами, дравшимися с сыновьями Эфраима, — промолвил он, наконец, командовал Эмин. Он тебе и расскажет, что там случилось.

Пришел Эмин.

— Главнокомандующий, — гордо, ничуть не смущаясь, рассказывал он, приказал тем из Эфраима очистить страну Гилеад до наступления полнолуния. Но за день до полнолуния они все eщё располагались лагерем перед Бет-Набахом. Тогда главнокомандующий сказал, что их нужно убить, как диких зверей. Eщё он сказал: «Кто освободит меня от этой чесотки?». Поэтому я взял тринадцать сотен, ибо столько же было у командира Эфраима. Я не хотел иметь преимущества. И вот мы отправились к эфраимитам, и я напомнил их командиру, что срок истекает. Однако он говорил со мной дерзко, ругал нашего главнокомандующего. Тогда я сделал так, как он сказал, и освободил его от чесотки.

В палатке повисла тишина. Широкоплечий, массивный Пар тяжело дышал, и его дыхание походило на стоны. Он сел.

— Ты прекрасно изложил ситуацию, Эмин, — сказал Ифтах. — Именно так я выразился. Ты понял меня правильно.

— Ну, теперь ты знаешь, как это произошло, — обратился к Пару Ифтах, когда они остались наедине. — Не думаю, что из эфраимитов спаслось больше двух сотен. Из наших тоже погибло около восьмисот человек.

Пар молчал. Затем — Ифтах впервые видел такое — этот спокойный человек разразился рыданиями.

— Зачем ты это сделал, Ифтах? — наконец, спросил он.

— Вряд ли ты сможешь это понять, честный муж моей сестры, — ответил Ифтах. — Я и сам все это плохо понимаю.

— Ты потребовал казну Господа, — совсем тихо проговорил Пар. — Я выдал тебе деньги. Ты победил в честь Господа у Нахал-Гада. И во мне радовалась каждая капля крови…

— …А потом я убил эфраимитов, друзей Господа, — подхватил, ухмыляясь, Ифтах. — На это я истратил его казну. Я ограбил святилище Господа. Ты это хотел сказать? Не хочешь ли ты обвинить меня у Авиама?

— Я вспоминаю день, когда ты лежал в палатке и открывал перед нами свою душу, — ровным голосом продолжил Пар, но в его речи сквозило обвинение. — И Господь вдохнул в тебя свою силу, и ты стремился объединить все племена Израиля в один народ. Но теперь дыхание Бога обошло тебя стороной, и ты расколол Израиль на части. Я хотел возвратиться в страну Господа. Но ты превратил Израиль в пустыню, в которой каждый может делать все, что хочет. Я потерял тебя, мой друг Ифтах. У меня теперь ничего и никого нет, кроме Кассии и северной пустыни.