Любовь и честь

В общем, поначалу у Пугачева было сотни три казаков, и он повел их на Яицкий Городок. Гарнизон там был больше тысячи, но среди них было много казаков. Пугачев сжигал на своем пути все мелкие укрепления, рубил офицеров, переманивал людей на свою сторону. Когда ему удалось собрать войско побольше, он двинулся на Оренбург. Тут уж и послали против него генерала Кара, но Пугачев генерала разбил, и тот ретировался назад в столицу.

Поручик перевел дух, давая нам время вникнуть в его слова, и снова продолжил:

— С тех пор силы мятежников удвоились, а затем утроились. Армия была не в силах противостоять им. И все это притом, что армия Пугачева, по существу, просто огромная разбойничья банда. Жен и дочерей захваченных или убитых чиновников они делят между собой, как скотину. Рубят под горячую руку всех подряд, даже своих, казаков. Мы шли за армией Пугачева и видели рвы, заполненные трупами.

После этого поручик умолк, погрузившись в мрачное молчание…

— Что ты об этом думаешь? — спросил я Горлова, когда все остальные пошли спать.

— В каком смысле? — переспросил он, словно мысль о том, что эта орда изрубит нас на куски, не приходила ему в голову.

— В прямом! Их тысячи, может, даже десятки тысяч, а нас всего несколько сотен.

— Они банда. Идут за сильным лидером. Им так спокойней. И они будут идти за ним, пока не встретят лидера более сильного.

С этими словами Горлов стащил с себя сапоги и завалился спать.

25

На рассвете следующего дня мы увидели три столба дыма, уходящих в серые облака. Часовые сказали, что видели ночью огни, но не стали поднимать тревогу, поскольку огни не приближались, а наоборот, удалялись, словно вражеская армия отходила. Если бы я знал об этом ночью, то глаз бы не сомкнул, да и сейчас, засветло, все заметно подобрались, когда мы скакали в ту сторону, где поднимался дым.

По пути мы наткнулись на следы бивака армейской части и решили, что войска императрицы тоже двигаются к разоренным городам и селам.

В первом же разрушенном поселении, где среди дымящихся развалин растерянно бегали осиротевшие собаки, то и дело останавливаясь и оскаливаясь на лежавшие повсюду трупы, несколько оставшихся в живых крестьян рассказали нам, что здесь произошло.

По их словам, казаков было немного — сотня, может, чуть больше. Сначала они вели себя вполне мирно, ходили по дворам, оглашая указы Пугачева о том, что земля отдается крестьянам, а налоги и цены будут снижены. Они раздавали неграмотным крестьянам отпечатанные листки с текстом манифеста. Впрочем, среди казаков грамотных тоже было негусто. Но среди селян все-таки нашелся кто-то, прочитавший текст, в котором говорилось только о богопомазанном Пугачеве и ни о чем больше. Слишком грамотному крестьянину казаки выдавили глаза, когда услышали, как он объясняет содержание манифеста своим соседям. Соседей, которых застали там же, разорвали лошадьми. Больше никого не убивали. Остальные мужчины в количестве пятидесяти четырех человек ушли с казаками, забрав из деревни всех лошадей и даже ослов. С собой они увели молодых женщин, но сколько, никто не мог сказать.

Также мы узнали, что армейская часть, бивак которой мы видели, меньше нашей и прошла через деревню часов в десять утра, не останавливаясь и не задавая вопросов.

С нами был немец, бывший артиллерийский капитан, он кое-что смыслил в медицине, и Горлов велел ему дать какой-нибудь мази для оставшегося без глаз крестьянина.

Я вошел в избу вместе с капитаном. Пожилые женщины, пытавшиеся облегчить страдания несчастного, положили ему на глазницы какую-то грязь и траву. Они поначалу охотно приняли нашу помощь, но, услышав, что мы говорим по-немецки, сразу начали креститься и голосить, так что нам пришлось уйти.

Колонна рысью вышла из города, но, оказавшись на лесной дороге, кони как-то сами перешли на шаг. Во всяком случае, такой команды никто не подавал. Было сыро и холодно. Позади нас осталась смерть, она же ожидала нас впереди. Я прекрасно понимал, как уязвимы мы сейчас для засады, когда у каждого солдата перед глазами стояли изувеченные тела людей. На всякий случай я приказал выслать вперед дозор и отправил четверых в арьергард, после чего я прикрикнул на солдат, чтобы повнимательнее следили за флангами. Но особой надежды на четкое выполнение приказа у меня не было — уж очень все были мрачны и подавлены.

— Полковник, сэр, — обратился ко мне Макфи, поравнявшись со мной. — Вы не могли бы помочь мне с вещмешком? Нет, сэр, не с тем, что за плечами. Вон с тем, на крупе лошади.

Еще когда мы выступали из Санкт-Петербурга, я подивился тому, что Макфи, офицер, опытный вояка, взял с собой столько вещей. Но тогда он только загадочно улыбнулся в ответ. Теперь, помогая ему распаковывать узел, я увидел, в чем было дело. Действительно, что еще мог взять с собой шотландец? Это была волынка, настоящая шотландская волынка! Макфи подмигнул мне, несколько минут повозился с ней и заиграл.

В нашем отряде было восемнадцать шотландцев, не считая Макфи и, разумеется, меня самого. При первых же звуках волынки все шотландцы сразу же расправили плечи и встряхнулись, заставляя гарцевать своих лошадей. Их немедленно поддержали наемники-ирландцы. Что касается русских наемников, то им эта музыка казалась мистической. Финны и датчане находили ее забавной, а немцы восприняли звуки музыки как сигнал выпрямиться в седлах и показать свою молодецкую выправку.

Макфи здорово играл, и я должен был согласиться с теми, кто утверждал, что волынка прекрасный музыкальный инструмент для военных. Ее резкие звуки слышно сквозь шум любой битвы. Вот и сейчас один из дозорных даже вернулся назад, чтобы узнать, что происходит, а ведь они были больше чем за полмили от нас. При виде его изумленного лица в колонне послышался смех. Настроение у солдат улучшилось.

Макфи играл около получаса, а потом попросил меня помочь ему упаковать волынку обратно в мешок.

— Хорошего понемножку, — подмигнул он мне. — Не будем их баловать.

Я подмигнул в ответ.

Настанет день, когда я буду лежать в засаде и смотреть на британскую колонну, шагающую под эти же самые звуки волынки, и память будет рвать мое сердце на части. Но это все еще впереди. А в тот момент все, чего я хотел, — это побыстрее покончить с казаками и вернуться в Санкт-Петербург, чтобы иметь возможность замолвить слово за своих соотечественников перед императрицей. И словно торопясь исполнить мое желание, на дороге у ручья показались несколько беженцев, рассказавших нам о том, что прошлой ночью казаки напали на их город и разграбили его. Этот город назывался Казань.

26

— Казань за следующим холмом! Во всяком случае, раньше была там! — Горлов говорил громко, чтобы все слышали и понимали, что для нас, даже если город уничтожен, это ничего не меняет. — Нас всего три сотни, а казаков тысячи. Но они банда разбойников, а мы солдаты. Они всю ночь пили водку и дебоширили, а мы хорошо выспались и отдохнули.

Солдаты молча слушали его. Все они были отчаянными храбрецами и прибыли сюда по доброй воле, но все же Горлов счел нужным ободрить их перед тем, как они въедут в город.

— Мы можем атаковать их, а можем отступить и подождать подкрепления из Москвы.

— И сколько еще городов они сожгут, пока мы будем ждать? — спросил я.

Дым от горящего города стелился между деревьев, и ветер иногда доносил до нас пьяные вопли и женские крики, но самого города не было видно из-за сплошной серой пелены. Эти крики сразу подсказали нам ответ — атаковать.

— Как только мы ринемся в атаку, назад пути не будет, — предупредил Горлов. — Казаки не дадут нам отступить. Либо они нас порубят, либо мы их. Другого пути не будет, поэтому помните: они не привыкли к долгим боям. Мы солдаты императрицы, и этим крестьянам покажется, что нас в десять раз больше. Пугачев силен только числом своих людей. Их хватает на то, чтобы сжигать города и резать дворян, но против хорошо обученных солдат им не устоять.