Сближение

Как обычно, внутри было шумно. Огромные турбинные двигатели теоретически окружал слой звукоизоляции, но до пассажиров постоянно доносился ревущий вой. Система внутренней селекторной связи с водительской кабиной, скрытой от пассажиров в передней части транспортера, была включена. Слышались голоса двух водителей, общавшихся между собой с акцентом, выдававшим в них уроженцев Глазго. Время от времени в их диалог вклинивался еще один голос по радиосвязи, визгливый от помех.

Тарент подремал около часа, хотя по-настоящему поспать было нереально, он постоянно чувствовал, что происходит вокруг. Когда он открыл глаза, то впервые толком осмотрел остальных пассажиров. С ним ехали двое мужчин и женщина.

Один из мужчин устроился отдельно на переднем ряду с ноутбуком, подключенным по кабелю, а на соседних сиденьях разложил бумаги. У него были седые волосы, а под одеждой угадывались мускулы. В небольшой микрофон, каким-то образом закрепленный на челюсти, он зачитывал, бубня вполголоса, данные из документов и с монитора, развернув его под таким углом, чтобы остальные не могли ничего увидеть. Говорил он на каком-то языке распознавания, применяемом в определенном типе программ, не на английском и не каком бы то ни было из существующих европейских языков, а на жаргоне машин, на диалекте кодов.

Второй мужчина и женщина, похоже, путешествовали вместе: они сидели рядом перед Тарентом и время от времени тихо переговаривались. Когда Тарент пристально на них уставился, мужчина слегка отвернулся от женщины, натянул черную маску для сна и воткнул в уши наушники. Когда он расслабился, его голова склонилась вперед, покачиваясь в такт постоянным потряхиваниям «Мебшера».

Тарент разглядывал пассажирку. Он пока что не видел ее лица. Оно было наполовину скрыто то ли платком, то ли шалью, но не настоящим хиджабом – уступка, которую сделали многие западные женщины исламу. Женщина пока что ни разу не взглянула на него и даже не показывала, что в курсе его присутствия в паре рядов от нее, но он ощущал, как настороженно она относится к нему, как и он к ней. Волосы длиной до плеч частично выбивались из-под шарфа, напомнив Тибору о Мелани.

Разумеется, он вновь стал думать о Мелани, о том, что при первой встрече так привлекло его в ней. Волосы, прямые и густые, не слишком длинные, но красиво обрамлявшие лицо. Ему просто понравилось, как она выглядела, и в тот день в Бракнелле, едва закончив съемку, Тарент завязал с ней разговор. Тогда они сразу нашли общую тему для разговора, и так между ними возникла первая, пусть и поверхностная связь, – оба были наполовину иностранцами.

У Тибора отец – американец, мать – венгерка, он родился и воспитывался по большей части в Англии, ощущал себя британцем, но с разоблачающим именем, да и отец его говорил с неистребимым акцентом Восточного побережья США. Мелани же была отдаленной наследницей иной культуры. Ее дедушка перебрался в Британию из Польши после Второй мировой войны, женился на местной девушке и изменил фамилию Рошка на Роско. Сына Гордона они воспитывали так, что он не догадывался о своем польском происхождении и узнал о нем из семейного архива лишь после смерти отца. Мелани и того меньше знала о своих корнях, она считала это забавным и неважным и никогда всерьез о них не задумывалась до встречи с Тарентом. Тем не менее он почти сразу обратил внимание, что некоторые из друзей ласково зовут девушку «Малиной» или сокращенно «Малли». Так по-польски называлась ягода, пояснила Мелани, тихо ругнувшись. Через несколько месяцев после встречи они поженились.

Куда меньше Таренту нравилось его собственное происхождение, из-за которого он привык считать себя не таким, как все, чужаком. Все свое детство он прожил с этим чувством, причем оно усилилось еще больше, когда отца убили в Афганистане при обстоятельствах, которые никто так и не объяснил, даже Государственный департамент США, где тот работал. Тибору тогда было всего шесть лет. Бронированный джип, в котором ехал отец, подорвался на мине, что само по себе понятно, подобное происходило сплошь и рядом, а вот почему он вообще оказался в таком опасном месте, да еще и в горах, так и не установили, по крайней мере не поставили в известность родных. Официально отец считался дипломатом, но на самом деле был куда больше, чем просто дипломат, ну, или меньше. Там происходило что-то еще, кроме дипломатии, из-за чего он и оказался на горной дороге, не в то время и не в том месте.

Мать Тибора Луция, тоже дипломат, после этого осталась в Британии. Она была атташе по культуре в венгерском посольстве в Лондоне, поэтому никогда не оказывалась в такой опасности, как ее муж, но тоже умерла от рака груди, когда сын заканчивал университет.

Ощущение чужеродности у Тарента отошло на задний план, когда они с Мелани начали вести более или менее нормальную семейную жизнь. Дети у них так и не появились. Она трудилась в лондонском госпитале, а вот из-за своей работы фотографом-фрилансером Тибор часто уезжал от жены на неделю, а то и больше. После десяти лет в Лондоне Мелани почувствовала, что на ней сказывается тяжелая рутинная работа в больнице. Она вступила в организацию «Врачи без границ», новое занятие ей нравилось, но теперь из-за работы часто не виделась с мужем, иногда несколько недель подряд. Брак затрещал по швам. Поездка в Западную Анатолию, но уже не с «ВБГ», а с другой гуманитарной организацией, созданной британским правительством, стала отчаянной попыткой супругов восстановить былое.

Тарент посмотрел в окошко из ударопрочного стекла. Пока он дремал, «Мебшер» проехал приличное расстояние, поэтому за окном виднелся пейзаж, похожий на сельский: живые изгороди вдоль дороги и лужайки, поросшие травой. Однако поле зрения было ограничено, так что это вполне мог оказаться и парк в черте города. Тарент увидел два дерева. Одно накренилось под углом, и его верхние ветви переплелись с ветвями соседа, но листьев на обоих почти не было.

Тарент прижался к стеклу, стараясь увидеть как можно больше. Чем дольше он смотрел, тем больше подмечал повсюду последствия урагана. Там, где ветер ободрал незащищенные поля, почва и грунт обнажились, Тарент сразу вспомнил о выжженном и пустынном пейзаже Анатолии. Временами «Мебшер» проезжал мимо домиков или внушительных зданий, и большинство из них тоже несли на себе следы разрушений. Они миновали спасателей, которые убирали поваленные стволы и толстые ветки или же куски каменной кладки, обрушившейся на дорогу. Транспортер замедлял ход, переваливаясь через препятствия. Картину часто дополняло наводнение, вода уже обмелела, но зато повсюду осталась грязь. Вонь от сточных вод пробивалась даже через фильтры системы кондиционирования в машине.

Тарент потянулся к одному из футляров, который поставил у ног на полу, и ловким движением вытащил оттуда «Кэнон». Он попытался выровнять изображение через искривленное стекло, сфокусировать картинку. Фотоаппарат казался естественным продолжением его руки, лежал в ней как влитой, словно тонкая перчатка, облегающая кисть. Тарент сделал пару снимков через окошко, но понимал, даже просто спуская виртуальный затвор, что фотографии получатся не слишком хорошими. Кабина сильно тряслась, да и в толстом стекле имелась куча дефектов.

Когда он опустил фотоаппарат, то увидел, что женщина перед ним повернулась и наблюдает за ним. Тибор впервые увидел ее лицо, и на Мелани она совсем не походила.

– Сильный ущерб от урагана, – зачем-то пробормотал он.

– У вас есть разрешение на фотоаппарат?

– Это моя работа.

– Я спросила, есть ли у вас разрешение на ношение фотоаппарата? – Она посмотрела на него пристальным официальным взглядом.

– Разумеется. – Он развернул камеру задней крышкой и протянул женщине. Там был выгравирован официальный номер предмета снабжения. Интересно, как она вообще узнала, что он фотографировал, ведь сидела отвернувшись, а аппарат работает бесшумно. – Я профессиональный фотограф. У меня три камеры и три лицензии.

– Нам сказали, что вы – член дипломатического корпуса, закреплены за УЗД.