На Туманном Альбионе

– Ещё! Русский, давай ещё!

Глядя на беснующуюся толпу, я чувствовал, как меня распирает гордость. Совесть, впрочем, малость трепыхнулась, намекая, что я тут, собственно, жирую за счёт других авторов, так что мне пришлось пинками загонять её под лавку. Эти авторы ещё что-нибудь сочинят, может, я, наоборот, делаю добро, заставляя того же Дилана придумывать новые хиты.

– Ладно, – как бы нехотя соглашаюсь, – но только одну песню, потому что близится время Дженис, а я не хотел бы отнимать её у вас. Песня называется Try, а о чём она… О мужчине и женщине, о нас с вами, о любви.

Ну да, та самая вещица в исполнении Pink, которую я полгода напевал после того, как впервые услышал. Вновь вооружившись медиатором, без которого тут должного звучания не добьёшься, начинаю петь, только в последний момент догадавшись в первой строчке заменить he’s doing на she’s doing. Нет, можно было оставить как бы от лица женщины, в СССР в это время без вопросов, а тут небось гомосятина уже процветает, ещё не так поймут. А оно мне надо? Как бы там ни было, сцену я покидал под вопли полутора сотен новообретённых фанатов. По пути столкнулся с Джоплин, следом за которой тенями двигались её музыканты. Только что она хмурилась, а сейчас, проходя мимо меня, улыбнулась и подмигнула. От сердца отлегло, надеюсь, блюзвумен меня не сильно заревновала к слушателям.

– Это было круто! – высказалась Дженис в микрофон, отодвинув малость опешившего Эндрю в сторону. – Выступать после этого парня даже как-то стрёмно. Но ничего, мы постараемся вас взбодрить. Только потерпите ещё несколько минут, нам тоже нужно настроить звук.

Не успел я оказаться в гримёрке, как следом влетел Олдхэм:

– Егор, это было нечто! Честно, я сам не ожидал, что ты так здорово выступишь. Что это за стиль? Фолк? Кантри?.. Нет, тут какая-то смесь стилей… Но как ни крути, а было потрясающе!

– Согласен, народу понравилось, – натянув на лицо маску хладнокровного убийцы, ответил я. – Эндрю, откуда на сцене взялся советский флаг?

– Я здесь ни при чём! Это команда Дженис притащила его с собой, сами и повесили. Может, они все коммунисты, хочешь, сам у них выясняй.

– Хм… Понятно… А где мои деньги?

– Ох, да разве я могу тебя обмануть?! Держи, вот твои двенадцать фунтов… Слушай, Егор, я хочу организовать ещё одно твоё выступление. Только не на разогреве, а сольное. Уверен, после сегодняшнего концерта слух о тебе разнесётся по всему Лондону. В смысле, тебя и так уже знают, но теперь узнают и как музыканта. Ну так что, готов ещё раз выступить? Если хочешь, можем набрать тебе сессионных музыкантов.

Я с тоской подумал о Федулове. Узнай он, что я левачу с концертами, такого можно ожидать! Блин, и хочется, и колется…

– Я подумаю, Эндрю, над твоим предложением. Продюсер исчез, а я всё часовое выступление Джоплин просидел в гримёрке, откинувшись в потёртом кресле с закрытыми глазами, а сквозь опущенные веки краснотой просвечивал свет лампы без абажура. А ведь я изначально собирался из бокового прохода послушать выступление легендарной в будущем певицы. Но что-то не было сил, наверное, всё оставил на сцене. Да и нужно было как-то переварить впечатления от своего концерта.

Наконец шоу завершилось, слышно было, как публика кричит и свистит, а Дженис благодарит зрителей за внимание. Потом шаги нескольких человек по коридору, хлопнувшая дверь соседней гримёрки. Ладно, чего сидеть-то, домой двигать надо. Блин, только гитару не мешало бы вернуть Олдхэму, не моя всё-таки.

И где его носит? Ха, понятно, его всё такой же возбуждённый голос доносился из-за двери комнаты, занятой Джоплин и её музыкантами. Я вежливо постучал, потом толкнул дверь:

– Эндрю, я хотел тебе вернуть инструмент…

– Заходи, – махнула мне Дженис. – Присаживайся.

Возле неё на столике стояла откупоренная бутылка джина, а во рту дымилась опять… нет, не сигарета, а что-то самопальное с характерным запахом.

– Будешь? – протянула она мне обмусоленный косячок.

Твою ж мать, я уже и забыл, когда последний раз втягивал в себя насыщенный каннабиноидами дым. Надеюсь, от пары затяжек меня не вырвет и в пляс не пущусь…

А ничего так, качественная травка. Затянулся даже три раза, после чего Дженис отняла у меня самокрутку и косяк пошёл по кругу.

– Слушай, а правда, ты коммунист? – неожиданно спросила она меня.

– Пока нет, – честно признался я.

– А я вот думаю, может, мне в компартию вступить… Даже достала какой-то труд Ленина, но мало что поняла из его рассуждений. А вот мой сосед по дому, Линдон, он как-то доходчиво всё объясняет. Он в компартии уже три года, правда, ему голову недавно проломили какие-то уроды, Линдон теперь левым ухом слышать перестал, но я почему-то после этого ещё больше захотела вступить в компартию.

Затем разговор как-то незаметно свернул на музыку, и я вновь удостоился похвалы от Дженис, которая поинтересовалась, где можно достать мой альбом именно с этими песнями. Сказал, что ещё нигде, но, вероятно, это дело ближайшего будущего. Во всяком случае, так всех заверил Эндрю, после чего принялся рассчитываться с Джоплин и её музыкантами. Чтобы их не смущать, я на секунду отвлёк Олдхэма, показав ему, что у стены стоит гитара в кофре, и вежливо откланялся.

Да, думал я, сейчас ни Роллинги, ни Битлы, ни та же Джоплин особых эмоций у любителей музыки не вызывают. Нет, фанаты есть, как не быть. Вон, к примеру, ливерпульская четвёрка уже вызывает у некоторых особо впечатлительных дам истерику. Но всё это ничто по сравнению с тем, какого триумфа добьются исполнители спустя десятилетия, и многие, причём, посмертно. И только я с высоты своих лет понимаю, с кем удостаиваюсь чести общаться накоротке. И даже сочинять песни для тех же Роллингов, хотя и придуманные не мной. Но это уже, как говорится, совсем другая история…

А через пару дней на предпоследней полосе таблоида The Sun, где регулярно описывалась жизнь звёзд, появился очерк о концерте Джоплин, в котором была упомянута и моя персона. Мало того, рядом с фотографией будущей королевы ритм-энд-блюза красовался снимок, где я был запечатлён в весьма удачном ракурсе. Странно, я должен был бы заметить фотовспышку… А в целом моё выступление удостоилось самых лестных слов, было названо психоделической музыкой, и выражалась надежда, что вскоре о молодом русском все заговорят не только как о футболисте.

Звонок от Федулова раздался буквально через час после того, как я прочитал газету.

– Егор Дмитриевич, что же вы делаете?!

– Что такое, Леонид Ильич?

– Что такое? Это вы меня спрашиваете, что такое?! Егор, вы, наверное, забыли, зачем приехали в Лондон? Почему я открываю свежий номер The Sun и вижу фотографию Егора Мальцева в каком-то ночном клубе, выступающим перед обкуренной и накачанной алкоголем толпой?

– Ну это вы утрируете, Леонид Ильич, люди выглядели вполне адекватными. Тем более отзыв в газете положительный! Да и песни, можно сказать, звучали правильные. Некоторые о любви, некоторые с философским подтекстом, а некоторые о несправедливости устройства капиталистического мира.

– Да? Интересно… И где же вы, Егор, так быстро английским овладели?

В голосе сотрудника советского консульства послышался металл, от которого у меня по спине побежали мурашки.

– Так ведь с педагогом занимаюсь, бывшего эмигранта подсунули, дедульку лет семидесяти, у него не забалуешь. Чуть что – учебником по лбу. И бьёт ведь больно, как пенсионер! Но я сам далеко не уверен, что грамотно составил тексты для песен, хотя от зрителей нареканий вроде не было.

– Хм, это мы в курсе, насчёт педагога, – вроде как смягчился Федулов. – Поймите, Егор, что Советский Союз делегировал вас в капиталистическую державу в качестве футболиста, а не музыканта. Чтобы вы прославляли честь советского футбола на английских полях, а не распевали перед… Ну, не буду повторяться. Да ещё и флаг СССР растянули, вон на фото его кусок виден.

– А вот это к команде Дженис Джоплин, которая выступала после меня. Они вешали. А Джоплин вообще хочет в компартию вступить. Спрашивала моего совета.