Прикосновение

Джуд слушала его, но из всего сказанного ее мозг уловил только одно слово — «мы».

— Ты останешься с нами?

— Навсегда. — Его напряженное выражение не изменилось. — Разве ты не так сказала?

— Навсегда. — Ее мозг был настолько притуплен, что не воспринимал остальные слова его речи. Долтон Макензи собирался стать членом ее семьи, которого она будет любить и вместе с которым будет стареть. Навсегда — это было похоже на мечту, и Джуд не смогла удержаться и не спросить: — Ты уверен, что хочешь этого? Сэмми, Джозефа… и меня?

— Именно этого я всегда хотел, Джуд. Именно тебя я всегда хотел.

Ее охватил лихорадочный жар, сопровождаемый приступом легкомыслия, а сердце бешено забилось — и все это не очень помогало сосредоточиться. Джуд мечтала услышать, как мужчина говорит ей эти слова, она молилась, чтобы их сказал именно этот мужчина, и сейчас они с трудом укладывались у нее в голове. Будущее с Долтоном. Сильный мужчина, который станет образцом для подражания для Сэмми, Молодой воин, которого Джозеф может обучать мудрости. Любовник, который всю оставшуюся жизнь будет занимать ее сердце и постель. Все было просто великолепно, за исключением одного — Долтон не сказал того, что ей необходимо было услышать.

Он не сказал, почему так поступает. Он не сказал Джуд, что любит ее.

Это заставило мозг Джуд снова заработать и задуматься над остальными словами. И ее радость превратилась в лед в жилах.

— Закончишь здесь? — переспросила она. — Ты хочешь сказать, убьешь моих друзей? Это ты подразумеваешь под словом «закончу»?

— Джуд…

Она села и, стараясь унять дрожь, обхватила себя руками, а когда он попытался снова привлечь ее к себе, отпрянула в сторону.

— Нет! — Джуд в полном отчаянии посмотрела на Долтона. — Мы уедем сейчас. Мы можем собрать вещи и уехать еще до рассвета. — И, не дав ему возможности выразить свое облегчение, закончила: — Но ты тоже поедешь с нами, Долтон. Мы поедем, если ты тоже сейчас уедешь.

— Я не могу, — отказался Долтон.

— Не можешь или не хочешь?

— Это не имеет значения. Я говорил тебе, какие у меня дела. Меня наняли на эту работу, и я должен ее выполнить, я обязан оплатить долг Джемисону. Я связан честью…

— Честь здесь ни при чем! То, что ты делаешь, несправедливо, ты обижаешь невиновных людей. А несправедливость остается несправедливостью независимо от того, какими красивыми словами ты ее маскируешь.

Его лицо превратилось в гранит, а глаза — в сталь.

— Долтон, прошу тебя. Ты хочешь начать все заново, иметь дом, иметь семью. Поедем с нами, и у тебя будет все это. Прошу тебя! — Она искала в его глазах хоть малейший признак колебания, но, ничего не увидев, еще больше встревожилась и попыталась заставить его, предъявив весьма шаткий ультиматум: — Если ты сейчас не поедешь с нами, больше вообще сюда не возвращайся.

— Ты так не думаешь.

— Не приходи ко мне с руками, испачканными кровью моих соседей.

— Тогда просто уезжайте сами. Забудь обо мне. Просто уезжайте и оставайтесь в безопасности. — Встретив взгляд Джуд, он прочел в нем непритворную обиду, горечь и страх и знал ее ответ еще до того, как она грустно высказала его вслух.

— Нет. Эта долина — единственный дом, который я знала, и я из нее не уеду. У меня есть ответственность… — Она беспомощно замолчала.

Глубокая, отчаянная паника охватила Долтона. Его первой безумной мыслью было схватить Джуд и, крепко связав, если понадобится, отвезти в Шайенн. Неужели Джуд не видит, что он едва не сходит с ума от беспокойства о ней и о тех, кого она любит? Неужели она не понимает, что он больше не чувствует себя в стороне от судьбы других? Он спас бы всех, если бы мог, но он не занимался спасением, его профессией было разрушение, и он никогда ее не стыдился до этой самой минуты. Его ужасно возмущало, что Джуд просила слишком многого, отлично это понимая.

— Я откровенно рассказал тебе о мотивах своего поведения, не пора ли и тебе признаться в своих?

— Я… я не понимаю…

— Очень печально, Джуд, но ты действительно не понимаешь. Ты не понимаешь, что единственная вещь, удерживающая тебя здесь, — это твой собственный страх. Чего ты боишься? Жизни? Или ты чувствуешь, что люди будут заботиться о тебе, только если ты будешь играть роль мученицы? Те, кто тебя любит, не перестанут любить тебя из-за того, что ты будешь отстаивать себя и то, чего ты хочешь. Ты не можешь быть совершенством, Джуд, и никто не может.

— Нет необходимости говорить мне, насколько я несовершенна, — возразила Джуд, обиженная и удивленная его словами. — Я прекрасно знаю все свои недостатки.

— Тогда перестань прятаться за ними, черт возьми! Неужели так трудно поверить, что я беспокоюсь о тебе?

— Да! — вырвался у нее возглас унижения и стыда.

— Что ж, отлично. — Его собственный стыд и тяжелое чувство вины заставили его спрятаться за завесу оскорбленной гордости. — Тогда храни свою святость ради всей пользы, которую она тебе приносит. Наслаждайся своим одиночеством, оплакивай саму себя. Единственный, кто сочувствует тебе, — это ты сама, Джуд.

Долтон поднялся на ноги и стал одеваться, а Джуд, не двигаясь и не осмеливаясь даже попытаться что-либо сказать в свою защиту из-за раздиравшего ее смятения, наблюдала за ним, пока он не надел на себя все, кроме куртки.

Тогда она тоже встала, гордая и несгибаемая, надела ночную сорочку и, нагнувшись, подняла теплую овечью куртку с приставшей к ней сухой травой. Ничего не говоря, она протянула ее Долтону, но ее скованный жест сказал ему все. Он взял куртку, так же ничего не говоря, так же чувствуя растерянность, но не имея сил свернуть на дорожку, ведущую к Джуд.

Вероятно, все было так, как и должно было быть.

— Джуд…

— Просто уходи, — твердо сказала она, борясь с влагой, наполнявшей ее глаза; ей хотелось, чтобы он ушел до того, как она даст волю слезам.

Но Долтон не мог так просто оставить ее. Джуд не сопротивлялась его неожиданному крепкому объятию, не противилась его поцелую, а вернула его с ненасытностью, с неутолимой жаждой, вцепившись пальцами ему в волосы и втянув в себя его губы. А затем с той же лихорадочной поспешностью она резко оторвалась от него и зашагала через двор к темному дому. Мгновение Долтон смотрел на нее, восхищаясь ее решительной походкой и в то же время проклиная ее упрямство, а потом, задув лампу, вышел к своей лошади, грубым рывком развернул ее и направился прочь еще до того, как Джуд поднялась по ступенькам к дому. Он так и не увидел, как она без сил ухватилась за опорный столб и ее тело тряслось от беззвучных рыданий, когда она прислушивалась к стуку копыт, уносивших прочь его и все ее надежды.