Сатанисты ХХ века

– Я прошу вас выражаться осторожнее, господин прокурор, – со спокойным достоинством произнес он. Мне 75 лет от роду, вы же еще молодой человек и могли бы иметь уважение к моим сединам… Не говоря уже о моем горе…

– Но почему же вы молчали, если вы знаете, кто причинил вам горе? – значительно сбавив тон, допытывался представитель обвинительной власти.

– Я молчал потому, что это было необходимо, пока свидание не допущено. Практического значения отсрочка моего показания иметь не могла. Сейчас вы сами в этом убедитесь…

– Я же молчала потому, что не хотела каким-либо неосторожным словом помешать осуществлению великого плана моего бедного жениха… Теперь, когда я знаю, что уже печатается вторая часть сочинения Рудольфа, т. е. того дела, которому он отдал свою жизнь, теперь я могу сказать, что автора этого сочинения убили именно для того, чтобы не допустить опубликования известных ему фактов. Имя же этих убийц – масоны…

Старый директор молча утвердительно кивнул головой.

Следственные власти сидели совершенно ошеломленные. Они ожидали всего, чего угодно, только не этого.

– Масоны? – растерянно повторил прокурор. – Что вы хотите этим сказать, сударыня?

– Именно то, что я сказала, – спокойно ответила Ольга. – Спросите отца моего жениха, он подтвердит вам, что масоны убили автора «Истории тайных обществ», в которой заключаются не совсем лестные сведения для ордена «свободных каменщиков». Это я предполагаю, так как, не читав рукописи, не имею права судить о ее содержании.

– Мой сын был сам масоном в юности, – прибавил директор Гроссе печально, – почему его сочинения и могли почесться масонами изменой. Этого давно уже опасался мой бедный Рудольф. И этот-то страх и заставил его написать свое завещание, в котором предчувствие близкой кончины так же ясно высказано, как и причина ненависти к нему масонов.

– Масонов? – повторил прокурор пожимая плечами. – И вы повторяете сказку, господин директор? Да кто же может ей поверить! Простите меня, но я совершенно не понимаю вас, господин Гроссе. Желание обвиняемой сбить с толку судебную власть, превращая простое уголовное дело в сложный политический процесс, еще можно объяснить, и, пожалуй, даже извинить. Но, признаюсь, от вас, господин Гроссе, я не ожидал ничего подобного. Повторяю, кто же поверит вашим словам? Союз масонов, в сущности, даже не может быть причислен к разряду тайных обществ, ибо о нем известно административным властям. У нас в Берлине масонская ложа открыта с дозволения начальства, и в числе ее членов находятся люди лучшего общества, до членов императорской фамилии включительно.

Старый директор снисходительно улыбнулся.

– Если бы вы прочли то сочинение, о котором идет речь, то вы бы поняли, что ни Ольга, ни я не можем сомневаться в полном неведении «учеников» и «подмастерий», то есть членов первых посвящений. Уж, конечно, короли и принцы, вступающие в число вольных каменщиков, обманутые вывеской философской добродетели, так искусно носимой масонами, ничего не подозревают о настоящем назначении этого ужасного союза, ибо не стали бы они своими руками расшатывать устои своих престолов. Немало честных людей были обмануты масонами.

Следователь прервал его речь, обращаясь к Ольге:

– Говорите, сударыня… – решительно произнес он, обменявшись многозначительным взглядом с прокурором.

По ложным следам

Ольга просто и спокойно рассказала все, что случилось с ней.

Умолчала она только о рукописи Менцерта, вместо которой упомянула несколько раз об «Истории тайных обществ» – сочинении Рудольфа Гроссе. Умолчала она также об именах лиц, которых узнала по голосу, отчасти потому, что боялась довериться неестественному полубредовому состоянию, в котором находилась в квартире убитого, отчасти движимая необъяснимым чувством осторожности, внушавшим ей опасение, что, назвав имена английских аристократов, так долго преследовавших ее, она произнесет свой смертный приговор.

Когда Ольга закончила свой длинный рассказ, оба юриста недоверчиво покачали головами.

– Извините, сударыня, – заговорил прокурор, – Уверяю вас, что вам выгоднее сказать правду. Это скорее побудит присяжных к снисхождению, чем эта длинная, запутанная и, простите, совершенно невероятная история. Признайтесь лучше…

– Я предпочитаю говорить правду хотя бы потому, что это единственное средство никогда не сбиться и не запутаться в противоречиях.

– Но ведь ваше показание решительно ничем не подтверждается, – вторично вскрикнул прокурор.

– Исключая нашего единогласия, – вмешался директор Гроссе.

– Впрочем, подтверждение части ее показаний вы найдете и в духовном завещании Рудольфа. Согласитесь, что это не совсем обыкновенно: человек, немедленно после объяснения с любимой женщиной и получив ее согласие быть его женой, отправляется делать завещание, начинающееся словами: «в виду возможности неожиданной и внезапной смерти».

– Значит вам известно содержание этого завещания? – удивленно спросил следователь.

– Конечно, – спокойно ответил старик. – Рудольф прислал мне копию с него при своем последнем письме.

Следователь и прокурор вторично переглянулись, затем первый произнес медленно и многозначительно:

– Мне очень жаль, сударыня, что ваше объяснение не дало мне возможности немедленно освободить вас… хотя бы на поруки. По правде сказать, я надеялся на более счастливый результат вашего показания. Теперь же, не скрою, что ни я, ни господин прокурор не можем отнестись с доверием к вашим словам…

– Я и не прошу доверия, – спокойно произнесла Ольга. – Я прошу только проверить мои слова и поискать следов преступления на указанном мною пути.

Следователь насмешливо улыбнулся.

– Ваши указания так неопределенны и гадательны, что дают мало следов для розыска. Обвиняя масонов вообще и не высказывая подозрения ни на кого в частности, вы задаете правосудию совершенно неразрешимую задачу… Впрочем, – поспешно прибавил следователь, – само собой разумеется, что следствие сделает все возможное для раскрытия истины… В этом можете быть уверены…

Ольгу снова увели в камеру.

Вторая половина следствия вызвала еще больше волнений, чем первая.

И странное дело: едва только стало известно, что обвиняемая называет убийцами масонов, как немецкие бюргеры переименовали «дело Ольги Бельской», в «масонское дело».

Тщетно либерально-иудейская печать негодовала на «нелепую и постыдную клевету», придуманную «хитрой авантюристкой». Тщетно «великий мастер» Германии с негодованием отвергал «самую возможность совершения гнусного преступления», в котором обвиняет масонов «искусная комедиантка»… Все это не успокаивало общественного мнения.

Но зато следственные власти оказались иного мнения.

Не только прокурор, но и министр юстиции открыто выражал полное недоверие к объяснениям Ольги Бельской и отца убитого, называя их «горячечным бредом», не могущим уничтожить фактических улик: кинжала в груди убитого и окровавленных сандалий, найденных в номере Ольги Бельской. На желтой коже этой специально-театральной обуви ясно виднелась запекшаяся кровь. Очевидно, в этих сандалиях актриса совершила убийство, не имев времени сменить их на современную обувь после спектакля, в котором играла роль Иоанны д’Арк.

Но это предположение опровергло основное положение обвинения – двукратное посещение Ольгой квартиры убитого. Не совсем правдоподобно было, чтобы женщина гуляла по городу в исторических сандалиях. Однако нашелся один из кельнеров гостиницы, утверждавший, что видел Ольгу Бельскую, возвращавшуюся в отель откуда-то в 6 часов утра в четверг. Как ни быстро проскользнула она мимо него, но он все же заметил, что она была обута в желтые сандалии, резко оттеняющиеся от черного платья. Была ли обувь запачкана кровью или грязью, он не заметил.

На вопрос каким образом он мог встретить Ольгу так рано, кельнер замялся ответом, но затем признался, что ночью ходил «поболтать» к одной из служанок, комната которой находится в конце коридора, где жила актриса, причем «заболтался» он до рассвета и встретил Ольгу Бельскую тогда, когда пробирался обратно в мансарды под крышей, где помещалось большинство мужской прислуги.