Страница 53 из 65
Этот приём науки маскировать в себе всё непонятное, чтобы придать себе большее значение и большую цельность и законченность; чего в сущности в известных случаях и не бывает, - составляет чрезвычайно важную ошибку, не только допускаемую по необходимости, но иногда практикуемую в самых обширных размерах; он очень много содействует узкому и поверхностному миросозерцанию и придаёт всей науке тщеславный и деспотический вид, а в некоторых случаях прямо лживый смысл, позволяющий злоупотреблять научными выводами. Для примера возьмём вето «Философию Бессознательного» Эдуарда фон-Гартмана; это громадный труд, находящий себе миллионы поклонников во всех странах света; он многими выставлялся на такую высокую степень гениальности, что может будто бы оспаривать пальму первенства у лучших философских систем, - и что же мы находим в нём? Как только дело дойдёт до чего-нибудь непонятного, превышающего программу позитивизма, чего-нибудь долженствующего служить началам выяснения сущности или начала явлений или фактов из философии, обрывается всегда на одном и том же: это всё, говорит Гартман, действия «Бессознательного» и как только встречается какой-нибудь ещё неразъяснённый опытной наукой вопрос, - это просто действие «Бессознательного», - повторяет он, в полной уверенности, что это ничего, в сущности, не выражающее слово, при том значении, которое ему угодно дать, приобретает особую силу, способную разъяснить всё, устранить все трудности понимания; вследствие чего разбираемое явление или факт становятся будто бы выясненным. Это слово «бессознательное» служит ему каменной стеной или непроницаемой бронёй, за которую он очень удачно прячется каждый раз, когда является необходимость отвечать на те недосягаемые для науки вопросы, которые сами напрашиваются, вследствие затронутых его философией тем.
Ф.А. Ланге даёт весьма меткое сравнение этой системы, принятой Гартманом; он находит, что американские индейцы делают постоянно совершенно то же самое. Когда они видят что-нибудь для себя непонятное или неразъяснимое - они говорят “devil devil” (чёрт, чёрт) и думают, что этим они решительно всё себе разъяснили (Истор: матер. т.II; стр. 267).
III. Закат случайностей и причинностей. Ньютон сказал: «Чем дальше человек проникает в тайны природы, тем яснее перед ним открывается Единство Предвечного Плана». Но материалисты не разделяют с ним этого мнения. Они находят, что Предвечный План не может быть доказан наукою, и потому им кажется, что несравненно научнее предположить, что миром управляют законы, из которых мы теперь разберём - закон причинностей и закон случайностей.
Вся атомистика материалистов была бы мифом, но им самим не понята и не наглядна, если бы для придания ей законченности материалисты не ссылались во всех непонятных местах своего учения на существующую будто бы в природе безусловную и неограниченную силу закона случайности или закона причинности, управляющих будто бы вселенной, вызывающих будто бы сами собой, без всякой разумной причины, все явления природы и даже формы существа. Эти законы составляют постоянную исходную точку всех материалистических систем, от которых они начинают свои выводы и до которых не доводят их, как только что-нибудь помешает им вести свою теорию дальше.
Например, Джон Ст. Милль; в своей «Системе логики» стр. 106, говорит: «Я убеждён, что каждый, кто привык к абстракции и анализу и правильно употребляет свои способности, как скоро его воображение приучилось питать это понятие, нимало не затруднится представить себе что, например, в одной из твердей, на которые теперь астрономия разделяет вселенную, могут следовать друг за другом события произвольно и без определённого закона; и в нашем опыте или в нашем уме нет ничего; что могло бы составить достаточное или в действительности лишь какое-нибудь основание для того, чтобы думать, что это нигде не бывает».
Отсюда можно ясно заключить, что Милль, становясь на сторону материалистов, считает вместе с ними, что вера в закон причинности есть прямой результат непроизвольной для самого человека индукции, которая может допустить, что на нашей земле, точно так же, как в самых отдалённых твердях могли бы возникать и образоваться не только целесообразные явления, не только отдельные, но и целые миры без всякой разумной причины, без всякой цели, совершенно случайно и непроизвольно.
Это что-то очень трудно понимается, однако, признаётся всеми материалистами. Атомы, бродя в пространстве, непроизвольно, через свои столкновения и удары с соседними, также безличными и неразумными атомами, без всякой причины, а часто случайно, могут составлять тела, целые миры разумных существ, образовывать в них мысль, сознание, разум, нравственность, совесть и т.д. - и всё это совершенно случайно...
Простая логика должна опровергать подобную силу случайности.
Руссо в одном своём сочинении говорит: «Если бы мне сказали, что в соседней комнате рассыпался типографский шрифт и что случайно при падении шрифта на пол из букв сложился первый стих Энеиды, то я даже не поднялся бы с места, чтобы посмотреть, правду ли мне говорят».
Он вполне прав. В общежитии всякий назвал бы подобного рода допущения чистейшим абсурдом, недостойным никаких опровержений. Какой бы охотник согласился, выйдя в поле, стрелять вправо и влево без разбора куда и зачем, думая, что этим способом он убьёт больше дичи, чем если бы он её отыскивал и стрелял с прицелом только после того, как отыщет дичь? Кто согласится, иметь вид написать какую-нибудь философию, взять в руки перо, писать всю свою жизнь, писать, не размышляя разный набор фраз, надеясь на то, что случайно из этого бессмысленного набора глупостей выйдет когда-нибудь философия? Ведь подобных людей никто не задумался бы посадить прямо в сумасшедший дом, а совершенно такие же мысли и допущения, родившиеся в голове авторитетных, патентованных наукой лиц, принимаются за великие идеи, находящие себе миллионы последователей, несмотря на всю бездоказательность этих идей, на полный разгул несдержанной фантазии, в защиту которой не говорит ни один факт. Простой здравый ум должен отвергнуть всё это, ибо обыкновенная логика до этого дойти не может.
Это ошибочное понимание законов причинности так же старо, как и сам материализм, и внушалось ещё Эпикуром, хотя во все времена человечества вызывало удивление своею нелогичностью. Это воззрение очень редко оспаривалось, ибо заключает в себе настолько наглядную и произвольную погрешность, понятную каждому, что всякому более или менее научному человеку оспаривать её делалось смешно и совестно. Ещё Эпикур принимал возможным для атомов уклонения их от прямой линии без всякой причины; Кант, всегда более чем деликатный по отношению к чужим мнениям и всегда умеренный в своих выражениях, не мог, однако, воздержаться, чтобы не назвать прямо это воззрение бесстыдным (Allg. Naturgesch. Hartenst. I, S. 217).
Как можем мы причину явления искать в самом явлении? Это совершенно ненаучно. Как можем мы в самой грозе искать причину её возникновения, в самом человеке искать причину его жизни, в самой планете искать причину её движения? - Ведь это ряд ни с чем не сообразных абсурдов.
Ф.А. Ланге, в своей «Истории Материализма», стр. 54, протестуя против вышеприведённой выдержки из «Логики» Миля, говорит: «Вследствие подобного же понятия причинности происходит то, что обезьяна хватает лапою позади зеркала, или оборачивает насмехающийся снаряд, чтобы найти причину появления своего двойника. Вследствие понятия причинности происходит то, что дикарь приписывает гром колеснице Бога, или воображает при солнечном затмении дракона, который хочет проглотить раздаятеля света. Закон причинности заставляет трудного ребёнка соединить благодетельное появление матери с своим криком и порождает этим путём опыт. Привилегированный же глупец, приписывающий всё случаю, мыслит себе (если он вообще мыслит) случай, как демоническое существо, коварство которого заключает в себе достаточное основание для всех его напастей».
Чрезвычайно трудно, занимаясь постоянно положительными науками или преследуя материалистическое мировоззрение и привыкнув думать, что ничего духовного в природе нет, - перейти потом к правильному и свободному пониманию почвы чистого идеализма. Несмотря на то, что многие, более развитые, сами собой доходят до убеждения, что позитивизм слишком поверхностно изучает природу, и чувствуют естественное влечение проникнуть глубже своими познаниями в тайный смысл вселенной, но привычка старого образа мысли постоянно сбивает их с пути и вовлекает в невольные заблуждения. В этом очень часто сознавались сами атеисты; например, Фейербах, самый отъявленный пропагандист атеизма (Философия будущего, 43 года, стр. 23), не мог умолчать об этом невольном тормозе человеческой мысли, сказав: «Кто сосредоточивает свой ум и сердце только на вещественном, на чувственном, тот фактически отрицает реальность сверхчувственного: потому что (для человека по крайней мере) только то действительно и реально, что составляет предмет реальной и действительной его деятельности». И в этом случае Фейербах больше чем прав. Редко встречаем мы человека, который работал бы над своим внутренним духовным развитием и заставлял бы себя думать так, как думали великие умы и нравственно развитые люди. Напротив, мы несравненно чаще встречаем принцип отвергать всякий авторитет даже людей гениальнейших; и каждый находить возможным дойти самому до высших истин и высшего знания, всякий убеждён, что сам ничуть не глупее каких-то Декартов, Ньютонов, Гумбольдтов и Кантов, и решительно не желает, да и не может сам знать верную оценку своих сил, способностей и внутреннего развития.