Страница 17 из 25
– Бедная девочка, в твоем возрасте нельзя быть такой глупой. Это очень печально. Возьми вязание. Повяжи, это тебя успокоит.
– Я не собираюсь брать вязание.
– Как хочешь, но это только усугубит твою вину.
Леони вновь бросилась на дверь, встряхнула ручку, ударила дверь коленом, ногой, закричала: «На помощь!»
Фернанда тем временем достала свой блокнот и аккуратно все записывала, слюнявя кончик карандаша.
Люсьен уехал, так с ней и не увидевшись.
Они должны были все обговорить этой ночью. Как переписываться, как издали передавать другому свою любовь, как сделать так, чтобы их при этом никто не засек.
А так у них ни осталось ни одного способа сообщения.
Люсьен не знал ни фамилии Жоржа и Сюзон. Ни названия их деревушки под Сен-Шаланом. Они всегда приезжали туда ночью. Он вел машину, целуя ее и прижимая к себе, поглаживая ушко с маленькой брильянтовой сережкой, это он подарил ей эти серьги, она всегда снимала их, когда возвращалась домой. Она прятала их в использованную жевательную резинку, которую прикрепляла под почтовым ящиком. Потом, долгие месяцы спустя, Рэй нашел сережки и заставил Леони их проглотить.
Люсьен вел машину кое-как. Она кричала: «Осторожнее, мы попадем в аварию, я не хочу умирать!»
Как все любовники, целиком захваченные страстью, они совершенно забыли о том, что на свете существуют почтовые адреса, с помощью которых можно подтвердить свои клятвы в верности.
Она мучительно думала: кто же мог выдать их Фернанде?
Это точно был не Тюрке. Ему удалось поехать вслед за Рэем в Испанию, он записался волонтером в санитарную дружину. Ни Лансенни, ни Жерсон – они были в Париже. Один помогал дяде, у которого был ресторанчик на площади Перейра, другой стажировался у владельца станции техобслуживания в гаражах «Молитор» в шестнадцатом округе.
Но кто же все-таки выдал их Фернанде?
Рэй вернулся из поездки.
В Испании у него была интрижка. Девушку звали Мерседес, он называл ее Мерсе. Красивая пышная веснушчатая брюнетка, она улыбалась с фотографии, которую он прикрепил над их кроватью. Он безостановочно звонил ей. Говорил, почесывая яйца: как же прекрасно быть влюбленным.
Он бил Леони по утрам, бил по вечерам. Говорил, что ему нужно восстановить форму. Говорил, скучал без этой обязательной разминки. Что не говори, это оттягивает, и потом чувствуешь себя мужчиной. Похрустывал пальцами, потирал фаланги. Фернанда смешивала ему коктейль с пастисом, зачитывая параллельно все прегрешения Леони, записанные в блокнот, он выпивал стакан и вновь принимался за дело.
У нее еще оставались крохи мужества. Она пошла в комиссариат и подала жалобу. Глаз у нее опух, но крови не было. Ей со смехом посоветовали прийти в следующий раз.
Она пыталась сопротивляться. Но все слабее и слабее.
Словно чайка, увязшая в мазуте.
Она ежесекундно расплачивалась за свое недолгое счастье.
Она должна была ждать Рэя полностью одетая, когда он уезжал вечером на задание. Прилечь, поспать строжайше запрещалось. Читать тоже было запрещено. Это могло поселить в ее голову ненужные и опасные мысли. Она могла чинить одежду, вязать, учить наизусть справочник образцового пожарного, гладить шнурки, считать пуговицы в коробке для шитья, раскладывая их по размеру, по цвету, по форме.
Он каждый раз выдумывал что-нибудь новенькое, фантазии ему было не занимать.
Она пыталась спастись от отчаяния, рассказывая себе всякие небылицы. Люсьен любит ее. Люсьену что-то мешает приехать. Но он приедет и освободит ее, заберет ее отсюда. Это всего-навсего вопрос времени. Жизнь, жизнь, жизнь, нужно ей доверять.
Рэй сбрасывал ее с кровати, бил пяткой (так меньше следов остается). Говорил, что она грязная. «И подальше от меня держись, не подходи! Инженерова подстилка! Грязная девка!» Могла подумать, что его могут устроить чужие объедки! И он занимался онанизмом, разговаривая с Мерседес по телефону.
Он купил себе дорожный велосипед. Ярко-красный, сияющий, новехонький. Фернанда фотографировала сыночка за рулем, загорелого, обнаженного по пояс. Он посылал эти фотографии Мерседес.
Она мыла велосипед каждое воскресенье, начищала, полировала. «Побольше моющего! Побольше моющего! – орал он в окно гостиной. – Что ты халтуришь, бездельница?»
Вечером он отправлялся проделать круг по городку. Возвращался под утро. Пил кофе с матерью на кухне. Они о чем-то шушукались, но когда она появлялась, разговоры замолкали. Она уловила слова: «вклад», «банк», «инфляция», «невыгодно», «это не панацея». Она должна была ждать, пока они уйдут, чтобы выпить чашку кофе. Она больше ничего не ела. Ее все время тошнило.
Так длилось месяца три-четыре.
А потом Фернанда вдруг смекнула, что она беременна.
– Да она не может быть беременна, ты же сама знаешь! – возразил Рэй.
– Да говорю я, она беременная! Разуй глаза!
– Нет же! Ты с ума сошла! Она же не Дева Мария!
– От другого беременна, говорю тебе!
Беременна.
У нее в голове это не укладывалось.
Она не бесплодна. Она сказала Люсьену, что не обязательно предохраняться, потому что у нее не может быть детей. Он сказал: «Ох, как жаль! Ты переживаешь, наверное?» Она сказала: «Я не знаю. Я сама не понимаю, что чувствую, знаешь, у меня какая-то сумятица в чувствах, – и добавила: – Но когда я с тобой, я словно стою под звездным дождем».
Она беременна.
Сначала он был в ярости. Отлупил ее ужасно.
А потом призадумался.
Люди опять начали шептаться за его спиной и называть Пустоцветом и Сухостоем. Он согласился взять на себя ребенка. Взамен на обещание Леони подписать договор продажи замка Буррашар, потом положить деньги на общий счет, а потом и перевести большую часть этой суммы на его личный счет. Он нашел, благодаря своему дружку-префекту, покупателя на этот замок – немецкую фирму, которая искала во Франции место для летнего детского лагеря. У фирмы были деньги, и замок был продан достаточно выгодно.
Леони подписывала все, что он ни попросит.
Когда она родила, он уже на полную катушку участвовал в процессе.
И когда надо было назвать ребенка, Леони дала ему имя Стелла. Дама, которая проходила по палатам, чтобы записать родившихся младенцев, поздравила ее с выбором и сказала, что это очень красиво и оригинально.
Но она не получала никаких известий от Люсьена Плиссонье. И постепенно стала мадам Чокнутой.
Она смотрела на метроном и говорила себе: «Как это странно, я глазами следую за его движением, и ко мне приходят воспоминания. Фотоальбом, который я листаю». Иногда она смеется, иногда плачет. Она много плачет. И смеется тоже много. Она избавляется от некоторых из этих старых фотографий. Производит сортировку. Бросает в огонь свои несчастья, обиды, старые раны.
Что-то в ней трепещет и поднимается, это какое-то почти наслаждение, начало новой радости, ей уже больше не страшно.
Жизнь, жизнь, жизнь.
Приехав на «Железку», Стелла заметила двух полицейских, которые залезали в свой фургон, и Эдмона Куртуа, направляющегося к машине. Она пошла к нему, чтобы поговорить о Леони. Он отмахнулся, дескать, не сейчас, позже, позже. Ускорил шаг, словно не хотел встречаться с ней.
Стелла устремилась вперед:
– Но я хочу вас видеть, остановитесь на минуту! Нужно нам…
– Нет времени, нет времени, – проговорил он, открывая дверь машины. – У меня билет на самолет, я опаздываю.
– Вот оно что… – сказала Стелла растерянно, остановившись как вкопанная. – А полиция при чем?
– Ни при чем. Дорожное происшествие. Все уже улажено.
Он обернулся к ней, под глазами у него были глубокие темные синяки, губы непроизвольно подергивались. Ну чисто загнанный зверь.