Страница 25 из 27
Тот вежливо отказался:
– Благодарю вас, но я не курю.
Кривоносов недоверчиво усмехнулся, закурил сам, пустил в потолок колечко дыма, спросил:
– Если заключенный, который работает в забое, оставит там свой светильник?.. – и прицелился Любушкину в переносицу немигающим взглядом серых глаз.
Любушкин перевел дух, сообразив, что исполняющий обязанности следователя явился в прорабскую не по его душу, заговорил, слегка растягивая слова и нажимая на "о":
– Вы хотите знать последствия? Его могут предупредить, не исключено, так сказать, физическое воздействие… Могут послать за светильником, лишить пайки… Однако подобное случается редко… бригадиры следят за этим: с них, с бригадиров, спрашивают… – обстоятельно отвечал Любушкин, предваряя наводящие вопросы и нисколько не смущаясь немигающего взгляда исполняющего обязанности следователя. – Дело в том, – продолжал он, вращая в пальцах остро отточенный карандаш, – что по инструкции светильники, как и инструменты, должны после работы оставляться у входа в штрек. Специально выделенные люди проверяют инструмент, отдают в заточку кайла и ломы, меняют ручки у лопат, заправляют светильники… Но пунктуально инструкциям обычно не следуют: если кайло достаточно остро, то не обязательно его выносить из забоя. Светильники – другое дело: в темноте много не наработаешь…
Помолчал, ожидая вопроса, спросил сам:
– А что вас, простите, интересует? – и слегка согнулся, изъявляя полную готовность удовлетворить все пожелания начальника.
– На какое время рассчитан светильник? – бросил Кривоносов, не отвечая на вопрос и не сводя с маркшейдера своего леденящего, как он считал, взгляда.
– Вы имеете в виду время его горения? В принципе – на всю смену. То есть на восемь часов. Но с некоторых пор, вы сами знаете, смены длятся и по десяти, и даже по четырнадцати часов… – И, заметив нетерпение Кривоносова, Любушкин пояснил все тем же размеренным голосом: – В таком случае тачкогоны забирают выгоревшие светильники и сами заливают их керосином… Бочка стоит у входа в штрек.
– А могут они взять светильники и не вернуть?
– Вряд ли. Хотя, разумеется, и такое возможно… если, скажем, смена подошла к концу.
Этого Любушкина в допросных листах нет.
Кривоносов пожевал папиросу, разглядывая сидящего напротив заключенного с такой чудной профессией, задал вопрос напрямую:
– Вы знаете, что после обвала на четвертом руднике снаружи нашли два светильника? Чем можно объяснить этот факт?
Взгляд Любушкина потускнел, он пожал плечами, произнес равнодушно:
– При желании – чем угодно.
– А лично вы?
– Я вам объяснил: светильники выгорают раньше, чем заканчивается смена.
– Еще вопрос: могли заключенные выбраться из забоя? Был у них шанс? Хотя бы один из тысячи…
– Это исключено, – мрачно подтвердил ранее сделанные выводы Любушкин. – По нашим данным мощность обвала около ста метров, чтобы его расчистить, понадобится месяца полтора-два непрерывной работы… с обязательным креплением штрека.
Кривоносов поднялся, вынул из портсигара три папиросы, положил на стол: некурящий Любушкин может обменять их на хлеб, – вышел из прорабской в коридор, вернулся к себе, уверенный, что либо Любушкин сознательно вводит его в заблуждение, либо сам не представляет возможного развития событий.
У себя в кабинете Кривоносов разложил на столе карту-трехверстку, в центре которой была означена их зона, прикинул, куда могли бы двинуть беглецы, если бы выбрались незамеченными из забоя, устроив после себя обвал, надел шинель и отправился к руднику, чтобы на месте осмотреться и уж тогда решить, стоит ли ему ворошить закрытое дело.
Из своей чекистской практики Павел знал, что преступники способны на такое, чего, кажется, и в природе не должно существовать, во что иногда просто невозможно поверить, потому что среди преступников люди встречаются необычные, гораздые на всякие выдумки. Этих бы людей направить на что-нибудь хорошее, полезное для социализма, но проклятое буржуазное прошлое не дает, держит людей как бы в плену, как держит церковь в плену религиозного дурмана несознательных верующих.
Глава 19
До рудников проложена дорога шириной метров двенадцать, чтобы по ней могла проходить колонна заключенных по четыре в ряд и сопровождающая ее на расстоянии не ближе двух метров с обеих сторон охрана. Дорога засыпана гравием и утрамбована, так что идти по ней – одно удовольствие.
Примерно полтора километра до четвертого, то есть самого последнего рудника, Кривоносов преодолел быстрым, легким шагом сильного человека менее чем за пятнадцать минут.
Слева от дороги бежала по камням быстрая речушка, дальше шли заливные луга, заросли ольхи, наверняка перепутанные малинником, над ольхой, подернутой зеленой дымкой распускающейся листвы, белели стволы берез, а по пологому склону поднималось мрачное еловое и пихтовое непролазье.
Справа же, прямо от дороги, вздымались круто вверх скаты сопок, заросшие таким же сумрачным лесом, но сейчас освещенные предзакатным солнцем и потому казавшиеся еще более мрачными и непролазными.
Солнце висело над дальними горными хребтами, небо было чисто, тени длинны и глубоки, воздух свеж и терпок от буйного цветения тайги.
Кривоносов любил это время года, его властно тянуло в тайгу, к ночному костру, он любил охоту, особенно – охоту на людей: тут свой, ни с чем не сравнимый азарт, а после каждой такой охоты, если она была удачной, ты как бы поднимаешься над всем миром и начинаешь чувствовать себя более чем просто человеком. Удивительное состояние.
Павел не мог объяснить себе этого состояния, сравнить его тоже было не с чем, разве что с основательным подпитием или с ночью, проведенной с жадной до мужских утех бабой. Впрочем, это не совсем то, и предвкушение необычного состояния души и тела уже будоражило кровь, так что Павел невольно начинал оглядываться и всматриваться в густой мрак подступающей к дороге тайги, вслушиваться в ее шорохи и голоса, готовый в любую секунду выхватить оружие, броситься в сторону, раствориться среди мрачно настороженных деревьев…
Дорога дала ответвление и побежала дальше.
Справа, метрах в двухстах, показались низкие навесы, под которыми промывали породу, открылся черный зев рудничного штрека. Из него по деревянному трапу выкатывались одноколесные тачки, толкаемые вытянутыми в свечку тачкогонами. Там и сям под грибками торчали бойцы охраны с винтовками "на руку", своей неподвижностью напоминающие пеньки от сгоревших во время лесного пожара деревьев. Почти такие же пеньки, но не в переносном, а в прямом смысле слова, окружали штрек и промывочную площадку по скату сопки: лес здесь выжгли и вырубили специально, чтобы меньше было соблазнов для побега, а если кто и кинется бежать, так почти на полкилометра спрятаться будет негде, и если не догонит его пуля, то догонят собаки.
Кривоносов миновал один рудник, второй, третий. Все они по какому-то непонятному плану вгрызались в одну и ту же гряду сопок и, может быть, даже в одно и то же место в глубине этой гряды, где проходила золотоносная жила, но только с разных сторон, потому что дорога все время забирала вправо, как бы окружая эти невысокие сопки, и все время вдоль дороги бежала по камням шумливая речушка, состоящая из двух потоков: чистого основного, и мутного с промывочной водой, который держался у левого берега и долго не смешивался с основным потоком.
Возле четвертого рудника дорога заканчивалась, упираясь в изрытую лощинку. Здесь тоже были и навесы, и лотки, и трапы, и черный зев штрека, – все, как положено. Не видно было только людей, да под грибками не торчали охранники. Со стороны четвертого рудника тайга отступила к самой вершине сопки, бока ее весело зеленели травой, мхами и куртинами низкорослого кустарника, кое-где поднималась молодая пихтовая поросль да желтели оползни и размывы, среди которых там и сям чернели пни – остатки некогда сгоревшего или поваленного леса.