Страница 1 из 7
Устрялов Николай
Национальная проблема у первых славянофилов
Николай Устрялов
Национальная проблема у первых славянофилов
Сто лет тому назад Россия переживала события, по своей исторической значительности едва ли уступающие современным. В школе великих испытаний крепли и закалялись основы русского государства, и в непосредственном плодотворном общении с общеевропейской культурой зарождалось наше национальное самосознание. Жизненный факт Великой России порождал стремление к постижению его духовных оснований. Средства этого постижения были даны западным просвещением. Результаты диктовались чертами русского характера, "русского духа". Россия переросла прежние формы своего исторического бытия. Та полная богатых и ярких событий, но в известном смысле все же "растительная" жизнь, которой она жила, перестала соответствовать степени ее духовного возраста. Пробил час окончательного пробуждения русской мысли от предрассветной дремоты восемнадцатого века.
Философски осознать наше национальное призвание -- такова задача, до которой доросла Россия к эпохе николаевского царствования. И как ни тяжелы были внешние условия ее духовной жизни, она эту задачу выполнила: в раннем славянофильстве проблема национального русского самосознания впервые получила философскую формулировку. Пусть ответ, который дали славянофилы на вопрос о сущности и назначении России, неверен, ошибочен или, по крайней мере, спорен. Все же за ними остается непреходящая заслуга ясной постановки и серьезного обсуждения этого вопроса. Европейски образованные, воспитанные на Шеллинге и на Гегеле, они стояли на уровне всех требований строго философского мышления. Поэтому их миросозерцание и поныне не утратило еще своего систематического интереса и значения. Они -- наше прошлое, но они также и наше настоящее. Не только их проблемы, но даже и ответы их волнуют нас теперь так же, как волнуют современную мыслящую Германию "Речи к немецкой нации" Фиxте и "Философия истории" Гегеля.2)
Н. А. Бердяев говорит в своей монографии о Хомякове: "Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, чтт такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире".3)
Настоящий очерк ставит себе задачей проследить и систематически обсудить учение этих двух первых славянофилов о нации.
I.
Несмотря на цельность и неоспоримую логическую стройность ранней славянофильской доктрины, в ней можно различить три линии мысли, внешне совместимые, но по существу таящие в себе глубоко разнородные тенденции и в историческом своем воплощении послужившие источником видоизменения, расчленения и, наконец, некоторого "разложения" славянофильства. Анализ этих трех линий является, как мне кажется, в высшей степени поучительным, ибо он наглядно вскрывает основные теоретические затруднения, с которыми приходится считаться всякой попытке философского разрешения проблемы нации. Наличность в славянофильстве именно трех определенных идейных тенденций отнюдь не случайна: она внутренно присуща самой природе национального вопроса и вызывает поэтому к себе не исторический только, но и систематико-философский интерес.
Каждая из трех линий славянофильской идеологии непосредственно связана с одной из трех частей, на которые распадается общая проблема нации. Первая часть заключает в себе отвлеченные вопросы о формальном определении понятия нации, об отношении народности к человечеству, о нормальном взаимоотношении народностей.4) Вторая часть состоит из вопросов о качественном содержании различных национальных "идей", о сравнительной оценке этого качественного содержания, о конкретной национальной сущности определенных исторических народов. И, наконец, в третью часть входят вопросы о средствах плодотворного взаимодействия отдельных идей, о борьбе между нациями, об условиях ее возможности и способах ее ведения.
В сочинениях Киреевского и особенно Хомякова есть ответы на все три группы перечисленных вопросов. Вдумываясь в эти ответы и сопоставляя их друг с другом, мы замечаем в них одну любопытную и чрезвычайно характерную черту: в пределах каждой своей части национальная проблема получает определенное, логически правомерное решение, формально могущее быть примиренным с решениями в пределах двух других ее частей, но по внутреннему, идейному существу им органически чуждое. Так, отвлеченный вопрос о народном и вселенском решается в смысле признания за каждою народностью высшего общечеловеческого значения; отсюда с необходимостью выводится священное право каждой народности на существование и на свободное национальное развитие. Вопрос о качественном содержании "идей" конкретных народностей решается различением совершенных и несовершенных, "истинных" и "ложных" идей, причем наиболее совершенной, достигшей наибольшей полноты истины объявляется русская идея, сущность русской народности. Наконец, вопрос о способах победы более совершенных идей над менее совершенными и ложными решается в конечном счете признанием допустимости и нравственной ценности вооруженных столкновений, войн, причем войны России прямо выдаются за "святые". В результате выходит, что учение о принципиальном равенстве народов сочетается у славянофилов с учением об их внутреннем, существенном неравенстве, а провозглашение свободы мирного национального самоопределения и международного взаимодействия встречается с теорией единого всемирно избранного народа, побеждающего мир не только словом внушенной ему свыше правды, но и "Божьим мечом" на "святой брани".
Теперь мы попробуем подробнее проследить эти контроверзы, обратившись к подлинным сочинениям двух первых славянофилов.
II.
Герцен был прав, приписывая славянофилам "преувеличенное, раздражительное чувство народности" и объясняя происхождение этого чувства "крайностями в другую сторону".5) Действительно, при чтении славянофильской публицистики постоянно бросается в глаза ее возбужденный, можно даже сказать, несколько озлобленный тон. Сплошная полемика, сплошное недовольство ближайшей средой, сплошное обличение... И нередко эта боевая музыка заглушает те положительные начала, во славу которых она гремит. Окружавшая славянофилов историческая обстановка слишком уж резко противоречила их вере в исключительное своеобразие и специфическое призвание русской народности. Именно поэтому их проповедь национальной самобытности доходила подчас до таких парадоксов и гипербол, что, по свидетельству того же Герцена, они рисковали навсегда прослыть "курьезной партией оборотней и чудаков, принадлежащих другому времени".6) Достаточно сказать, что "бешеная кротость" этих "свирепых агнцев" являлась подчас предметом их собственной насмешки.7)
Их не могло не удручать развитие подражательности в русской жизни при полном отсутствии подлинного самосознания. Да, мы больны, -- горько жалуется Хомяков, -- "мы больны своею искусственною безнародностью,8) и если бы не были больны, то и толковать бы не стали о необходимости народности. Подите-ка, скажите французу или англичанину или немцу, что он должен принадлежать своему народу; уговаривайте его на это, и вы увидите, что он потихоньку будет протягивать руку к вашему пульсу с безмолвным вопросом: "в своем ли уме этот барин?" Он в этом отношении здоров и не понимает вас, а мы признаем законность толков об этом предмете. Почему? Потому что мы больны".9) Больна "образованная братия", серьезно больна и сама власть: "вся земля русская обратилась как бы в корабль, на котором слышатся только слова немецкой команды".10)
На читателей своих Хомяков смотрел как на людей, одержимых болезнью искусственной безнародности, а на свои статьи -- как на лекарство против этой болезни. При таком взгляде вполне естественно, что в его публицистике на первый план постоянно выдвигалась чисто служебная, "лекарственная" точка зрения, а общие теоретические проблемы, не связанные непосредственно с ней, оставались как бы в тени. Однако, нам теперь уже нетрудно исправить это невольное извращение перспективы и воспроизвести концепцию ранних славянофилов по внутреннему "разуму" поставленных ею вопросов и данных ею ответов.