Страница 12 из 14
У каждого из нас есть слабости, недостатки. И не всегда проявляется должная бдительность, даже при наличии в коллективе Геннадия Федоровича. А уж он тут как тут. Мигом зафиксирует все оплошности, чтобы о них напомнить в подходящий момент!
– Я в ужас пришел, когда переступил порог этого учебного заведения, – вскидывает руки, словно актер, Геннадий Федорович, – какие безобразия творились под его крышей. Я стал беспощадно бороться!
Правда, о прежнем месте работы он вспоминать не желает. Подобная «благородная» его деятельность там закончилась плачевно: после долгой судебной тяжбы он оказался за проходной.
И на нынешнем месте работы по мере возраставшей активности Геннадия Федоровича все яснее становились коллегам его не декларируемые цели. Но укротить непримиримого борца оказалось не так-то просто. За годы пребывания здесь он, запасся «необходимой информацией», не стеснялся вовлечь в круг «доверенных лиц» и учащихся.
– Раньше я его жалел, – Геннадий Федорович складывает в «дипломат» письма директора. – Вижу: мужичок старательный, много трудится, после одиннадцати ночи с работы уходит. Все понимает, да сказать ничего не может. Но когда он против меня пошел…
Да, идти против Геннадия Федоровича никому неповадно. У него каждая бумажка подшита, каждое слово запротоколировано. Копии всех «нужных» документов, фотокопии… И хоть попробовали противники Геннадия Федоровича тягаться с ним в искусстве бумаготворчества, даже кое в чем преуспели, все равно далеко им до тех высот, коих достиг собиратель и сочинитель досье.
Сейчас Геннадий Федорович ощущает себя «на коне». «Война – до победного конца!» – заявляет он.
– Директор проигрывает и должен уйти, – охотно объясняет свою цель Геннадий Федорович.
– Может быть, потому и проигрывает, что нет у него ваших способностей и опыта, – не без подтекста замечаю я.
– Не советую я вам вмешиваться в наши дела, – произносит он многозначительно. – Вы ничего не будете публиковать, а я о нашей встрече никому ни слова не скажу…
Он и сейчас недвусмысленно угрожал, он шантажировал! Не удержался пустить в ход излюбленное оружие.
Что и говорить, неприятна была мысль, что и мое имя уже где-то записано в его «гроссбухах». Что и на меня, возможно, посыплются его анонимные письма и телефонные звонки в различные инстанции.
Ну да ничего, мы-то, взрослые, за себя как-нибудь постоим! А вот как отгородить от подобных людей души подростков?
– Вы не опасаетесь мести со стороны некоторых ваших коллег? – поинтересовался осторожно на прощание.
– Я сумею постоять за себя! – самоуверенно заявил «правдолюбец». – Иск к вашей газете уже в суде. Кстати, – сказал он, обернувшись уже на пороге, – мы приглашаем вашего корреспондента на собрание нашего независимого профкома. Разумеется, если вашей газете нужна правдивая информация о происходящем в лицее!
Угроза Сопелева воплотилась через два дня – иск к «Рабочему слову» на 10 миллионов рублей «за унижение чести и достоинства педагога» лег на стол главного редактора Бутылькова. Опытный кляузник без труда отыскал все слабые, с точки зрения юриста, места, все промахи начинающего журналиста. Претензии Сопелева были веско обоснованы. К тому же его интересы в суде защищал известный адвокат Скачков.
Вечером того же дня Олежке позвонила судья Абрамова и, не скрывая сарказма и открытого злорадства, предложила явиться на собеседование. Для «Рабочего слова», для ее славного руководства и, конечно же, для Олежки Пеньчука наступили безрадостные дни.
Уроды в кусточках
Заместитель редактора Порошин читал и перечитывал текст судебного иска, схватившись руками за голову. Этот жест отчаяния был вызван еще и запоздалыми признаниями Олежки в том, что он утаил много важнейших подробностей своего расследования. Сейчас, когда газете предстоял судебный процесс по обвинению ее чуть ли не в клевете, эти скрытые и вдруг обнаружившиеся факты грозили редакции жестоким поражением.
– Да разве это работа журналиста! – отчаянно воскликнул Порошин.
«Говешек», возмутившись бездарностью корреспондента, повысил голос и тут же пожалел об этом. На крик в кабинет мгновенно ввалился Бутыльков.
– А дайте-ка мне его сюда! – опять заорал он на всю редакцию и бросился на Олежку. Дикая сцена один к одному повторилась в кабинете Порошина. На шум вновь сбежались ответственный секретарь Пельбух, его заместитель Гуреев, секретарша Элла. Они вновь уберегли бедного юношу от пьяного шефа.
Приятелям редактора вновь вспомнился проверенный способ унять его пьяное буйство.
В кабинет Бутылькова вызвали Элеонору и оставили их наедине. Элла закрыла дверь на ключ и, вздохнув, стала задирать юбку…
Спустя некоторое время утомленный Бутыльков распивал чай с Осинским. Редактор снова соглашался с замом в том, что Пеньчука пока увольнять не стоит, а следует дать ему возможность исправиться и довести начатое дело до конца. В это же время Порошин инструктировал перепуганного Олежку, как ему исправить допущенные ошибки.
Получив новые инструкции, Пеньчук отправился в заколдованный лицей. Точно так же, вечером, за кочегаркой его поджидал Лимон Лимоныч. Жуткие буркалы неотрывно следили за Олежкой. «Колдун» после долгой томительной паузы заявил:
– Я каждого человека насквозь вижу!
– Вы кого имеете в виду? – не понял Олег.
– Всех! – начиная свирепеть, пояснил карлик. – Каждый, если всмотреться – ужасный урод!
– А я? – не удержался Олежек.
– А ты – урод в квадрате! Ты для чего сюда явился – грязь вынюхивать? Вот сам и решай – кто ты такой есть на самом деле.
Лимон Лимоныч торжественно поднял палец:
– Не надо сплетен, не надо этого подлого шума! Роза Васильевна – честнейшая, благороднейшая женщина! Валерий Павлович – добрейший, благороднейший мужик! Но они его затравят, убьют…
После неожиданных откровений карлика Олежка изумленно молчал. Кто эти люди, которые «затравят и убьют»? Пеньчуку, к тому же, совсем некстати припомнились откровенные взгляды и ласки, которыми обменивались Рундукова и Калиткин. Нет, напрасно карлик корчил из себя прорицателя и ясновидца!
А Лимон Лимоныч, поразмыслив, спросил:
– Про подполье наше я тебе говорил?
– Подполье? Говорили!
– Анонимка, скорее всего, сочинена этими дураками. Такие тоже уродцы, не приведи Бог!
– О ком вы говорите?
– Сопелев и компания организовали свой, так называемый «независимый» профком. А кто в него входит, можно только догадываться. Они действуют подпольно, списки свои скрывают.
– А как туда… проникнуть?
– Проникнешь! – впервые засмеялся Лимон Лимоныч, и звуки, вырвавшиеся из его глотки, показались Олежке страшнее скрипа тормозов. – Они тебя сами найдут и еще агитировать за Сопелева станут…
– Ну ладно, – досадливо махнул рукой карлик, – это потом. Ты мне вот что скажи: можешь ты мне парня найти – такого настоящего, толкового?
– А зачем?
– Нам («кому это – нам?!») одного негодяя убрать надо…
– Кого убрать? – осторожно спросил, вспомнив прежний разговор, Олежек.
– Кого? Кого? – передразнил Лимон Лимоныч. – Не твоего ума дело! Пенек – ты и есть пенек! А, кстати, ты так и не докумекал, почему взбаламутила анонимка ваше редакционное начальство?
Обижаться на оскорбления, пусть и ядовитые, Олежке в такой ситуации было вовсе некстати. По правде говоря, Пеньчука сейчас тревожило другое: вопрос собственного выживания. Может быть, поэтому из слов Лимон Лимоныча он сделал такой вывод: на скандалиста Сопелева готовится покушение! Об этом он первым делом доложит Порошину.
«А как сообщить кляузнику о готовящемся на него покушении? Вдруг Сопелев примет это за угрозу, исходящую лично от меня? А если не от меня, то от кого? Не могу же я «подставить» других, возможно, невинных людей? Мало ли кто чего болтает о своих запретных замыслах?» – размышлял Олежка. И Лимон Лимоныча он слушал теперь в пол – уха. А зря. Тот ненароком выболтал кое-что из редакционных тайн. Но Пеньчук этого не понял.