Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 20

В 1938 году, обсуждая бухаринский процесс, фактически открыто поддержал обвинение Тухачевскому и английский лейборист Притт. Его свидетельства тем более казались заслуживающими доверия потому, что незадолго до того, как отправиться в СССР, он председательствовал на контрпроцессе по делу о поджоге рейхстага, организованном в Лондоне немецким коммунистом Мюнценбергом. «Первое, что произвело большое впечатление на меня как английского юриста, – писал Притт, – было свободное и непринужденное поведение заключенных. Все они хорошо выглядели… Судебный приговор и прокурор Советского Союза снискали себе добрую славу в крупных державах современного мира». Посол США в СССР Дэвис также поверил в реальность «заговора Бухарина-Рыкова-Ягоды», а значит и заговора военных. В дни суда Дэвис писал своей дочери: «Процесс показал все элементарные слабости и пороки человеческой природы – личное тщеславие самого худшего образца. Стали явными нити заговора, который чуть было не привел к свержению существующего правительства». Дэвису удалось убедить государственного секретаря США Хэллу принять его точку зрения, а «во время поездки в Англию [он] поделился своими соображениями с Черчиллем, после чего последний заявил, что Дэвис «открыл ему совершенно новый взгляд на обстановку». О своих московских впечатлениях Дэвис написал книгу, по которой в США был снят фильм «Миссия в Москву», в значительной части посвященный московским процессам».

Вне зависимости от того, что было на самом деле, «заговор Тухачевского» стал реальностью политической жизни нашей страны в 1937 г. Политики и внутри страны, и за ее пределами исходили из того, что «заговор был».

В литературе неоднократно упоминалось о «немецкой провокации» со ссылкой на мемуары Шелленберга. Вне зависимости от доверия к «фальшивке гестапо», из этих мемуаров следует, что немцы создали поддельные документы, будучи уверенными, что заговор реально был. Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала Скоблина сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Следует помнить при этом, конечно, что на самом деле генерал Скоблин сотрудничал с НКВД. Иными словами, немцев в данном случае, «использовали втемную».

В работах 2008–2010 гг. я пытался показать, что «все не так как кажется» и мы имеем основания считать, что «информация Скоблина» была частью более сложной интриги Лубянки.

По мемуарам Кривицкого можно восстановить, как начальник ИНО НКВД А. Слуцкий создал материалы, «уличающие Тухачевского» в «фашистском заговоре». «Вброс» компромата должны были осуществить агенты ИНО, которые играли роль сотрудников абвера..

«Технологически» операция Слуцкого является повторением дела «Весна» и включает в себя все те же элементы: «крамольные разговоры» военных между собой, которые интерпретировались в контексте предоставленной иностранным отделом информации о «заговоре в РККА». Отличие только в том, что в 1930 г. источники ИНО были из Польши, а в 1937 г. – из Берлина и Праги. Затем информация ИНО усиливалась использованием агентов-двойников, в роли которого в 1937 году выступил генерал Скоблин. Затем с «пакетом документов» Ежов и Фриновский (как в 1930 г. Менжинский и Ягода) шли на доклад к Сталину и получали санкции на арест. Очень показательно, что одним из основных организаторов дела военных в 1937 г. был И. Леплевский, который ранее «размотал» дело «Весна». По мемуарам Орлова можно понять, что к Слуцкому был близок Борис Берман, видимо, в курсе всего был Сергей Шпигельглас.

Зачем нужна была им эта провокация? Зачем Слуцкий хотел скомпрометировать Тухачевского? В работе «Заговор Ежова» я пытался реконструировать позицию этого чекиста. Кажется, что начальником ИНО двигала верность революционному прошлому и вера в коммунистическую партию. По образному выражению троцкиста Мрачковского «еще не вытравили всю душу», при этом у Слуцкого не было особенных симпатий к Сталину и было понимание того, что в реальности второй половины 30-ых другого лидера у СССР нет.

О чем думали эти люди в 1936, что было их целью? Конечно, для этих людей главной угрозой оставалось перспектива буржуазного разложения власти, особенно опасная в условиях возможной внешней агрессии. Это в терминах того времени «правая» угроза, а не «левая». Иными словами, «левый поворот» вполне отвечал их настроениям. «Идейные чекисты» считали (подозревали? были уверены?), что Сталин причастен к убийству Кирова. Выше уже говорилось об опасениях, которые вызвал в их среде первый московский процесс: «Хотя верхушка НКВД связала свою судьбу со Сталиным и его политикой, имена Зиновьева, Каменева, Смирнова и в особенности Троцкого по-прежнему обладали для них магической силой (выделено мной. – В. Н.). Одно дело было угрожать старым большевикам по приказу Сталина смертной казнью, зная, что это всего лишь угроза, и не более; но совсем другое дело – реально опасаться того, что Сталин, движимый неутолимой жаждой мести, действительно убьет бывших партийных вождей».





Однако, Хозяин обманул их, обещав, что не осужденным на процессе Зиновьева и Каменева будет сохранена жизнь. Обманул не только осужденных, но и следователей, сделав Бермана, Слуцкого и других убийцами коммунистов. Конечно, этих людей должно было напугать и другое событие: «Он (Сталин. – Л. Н.) велел Ягоде и Ежову отобрать из числа этих заключенных пять тысяч человек, отличавшихся в свое время наиболее активным участием в оппозиции, и тайно расстрелять их всех.

В истории СССР это был первый случай, когда массовая смертная казнь, причем даже без предъявления формальных обвинений, была применена к коммунистам». Говорилось выше и про антисемитский подтекст первого процесса, и про угрозу соглашения с Германией.

С точки зрения честных коммунистов, угроза приобретала серьезный характер. Внутри страны – буржуазное разложение части партии и бюрократии, которое может закончиться термидорианским перерождением и бонапартистской диктатурой, в мире – усиление Германии и опасность «сговора с фашистами». С этих позиций соглашение Сталина и Гитлера, конечно, нанесет страшный удар по делу социализма в СССР и во всем мире (как это и было потом воспринято в 1939). Важно поэтому не допустить того, чтобы борьба Сталина с бывшим ленинским ЦК («оппозицией») привела к угрозе реставрации капитализма. Наверное, свою роль играл и национальный фактор – нежелание евреев, коммунистов и интернационалистов допустить соглашение с фашистской Германией.

Интересно другое – а кого с советской стороны чекисты могли посчитать силой, готовой на «буржуазный заговор» и «соглашение с фашистами»? Думаю, здесь нет двух мнений – конечно, военных. Именно с руководством РККА традиционно связывались все разговоры о «бонапартизме» как неизбежном элементе буржуазного заговора. Единства же в отношении к группе Тухачевского у них, видимо, не было. Но главным претендентом на роль Бонапарта они считали, скорее, Сталина.

Политика СССР в 1935–1936 гг. действительно включала себя официальную антифашистскую (в первую очередь, антигерманскую) составляющую. В нее входили поддержка демократического и антифашистского движения, союз с Францией и Чехословакией, помощь республиканской Испании. Официальными трансляторами этой политики выступали наркомы М. Литвинов и К.Ворошилов, лидеры Коминтерна – Г. Димитров и Д. Мануильский. Однако, была и неофициальная, альтернативная составляющая – зондаж возможного соглашения с Германией. Это миссии Д. Канделаки (в 1936–1937 гг.) и М. Тухачевского (в 1936 г.). В действительности, инициативы Тухачевского и Канделаки по установлению контактов между руководством СССР и Германии осуществлялись по инициативе Сталина. Ее транслировали заместители наркомов Н. Крестинский и М. Тухачевский. Это нормально и естественно: политика всегда предполагает работу с альтернативными сценариями.

Однако, как относились к этой его игре союзники в Праге и Париже? Как воспринимали эту игру интернационалисты-коммунисты, евреи в НКВД, НКИД и Коминтерне? Показано информация о контактах Москвы и Берлина вызвала серьезную озабоченность у союзников СССР по антигитлеровскому союзу: у ЧСР и Франции. Об этом открыто говорил Бенеш советскому послу Александровскому: «Тухачевский – дворянин, офицер, и у него были друзья в офицерских кругах не только Германии, но и Франции (со времен совместного плена в Германии и попыток Тухачевского к бегству из плена). Тухачевский не был и не мог быть российским Наполеоном, но… перечисленные качества Тухачевского плюс его германские традиции, подкрепленные за советский период контактом с рейхсвером, могли сделать его очень доступным германскому влиянию и в гитлеровский период… Если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение для своей родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, в войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно даже себе представить, что Тухачевский казался сам себе не изменником, а спасителем родины».