Сталин и НКВД

В результате «вредители, действуя в союзе с империалистами», работают для «реставрации капитализма, ликвидации колхозов и совхозов, восстановлении системы эксплуатации, за союз с фашистскими силами Германии и Японии…»

По сути, теперь любое разгильдяйство и любой бюрократизм приобретали политический характер и могли получить оценку «вредительство». Вождь полемизировал с потенциальными оппонентами из партийных кругов, которые думали: «Пустяки все это! Планы у нас перевыполняются, партия у нас неплохая, ЦК партии тоже неплохой, какого рожна еще нам нужно? Странные люди сидят там, в Москве, в ЦК: выдумывают какие-то вопросы, толкуют о каком-то вредительстве, сами не спят, другим спать не дают…». Эти люди недооценивают озлобления «троцкизма»: «Из политического течения в рабочем классе, каким он был 7–8 лет тому назад, троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств». «Правые» были пособниками троцкистов, они вступили с ними в тайный сговор и мешали «вскрыть контрреволюционную сущность пособников империализма» (троцкистов). Ошибка значительной «части наших хозяйственников» в том, что они слишком прислушивались к убаюкиванию «правых» и проглядели нового врага.

Кто конкретно эти «близорукие хозяйственники»? На февральско-мартовском 1937 года пленуме роль «хозяйственника, который не увидел врага, и у которого теперь открылись глаза» исполнил А.И.Микоян. Он открыто признался во всем: «Наша главная ошибка – что правые и троцкисты, которые носят еще партийный билет, могут вредить. Мы знали и видели, что они правые, не только в прошлом правые, их умонастроение правое чувствовалось и сейчас». Выступающий точно знает, когда началось «падение правых»: как раз «четыре года назад». «В 1933 г., когда они только задумали вредительство, т. Сталин делал нам тогда предсказание, но, к сожалению, до нашего сознания это предсказание не дошло по-настоящему», – кается Микоян в том, что не проявил должной большевистской принципиальности..

Наконец, Микоян открыто признается, что раньше сомневался в причастности «троцкистов», «зиновьевцев» (и «правых») к терроризму (в том числе, и в причастности их к убийству Кирова?) и вредительству: «Я думал, я должен это сказать, не знаю как вы, товарищи, но я думал, что, если марксисты до революции были против террора, против царя и самодержавия, как они могут, люди, прошедшие школу Маркса, быть за террор при большевиках, при советской власти? Если коммунисты всего мира, будучи врагами капитализма, не взрывают заводов, как может человек, прошедший школу марксизма взорвать завод своей страны? Я должен сказать, что никак это в голову мою не влезало. Но, видимо, приходится учиться. Видимо, падение классового врага, троцкистов так низко, что мы и не предполагали, а именно, как предсказывал т. Сталин, который как будто вел нас за руку и говорил, что нет такой пакости, которой не могли бы совершить троцкисты и правые. Вот это и вышло, что наша бдительность политическая оказалась ослабленной». Иными словами, Микоян признался в том, что раньше не очень-то и верил показаниям обвиняемых.

Сейчас трудно сказать, насколько ритуальным было это «покаяние Микояна», но очевидно, что из всех, кто на пленуме занимался самокритикой, Микоян говорил именно «то, что надо».

Интересно, что выступая 5 марта 1937 г., в последний день работы пленума, Сталин пояснил, какого типа людей он имеет в виду, когда говорит о «близоруких работниках, которые забыли о партийности». Вождь стал критиковать первого секретаря ЦК коммунистической партии Л. Мирзояна: «…Я его несколько раз предупреждал: не таскай за собой своих приятелей ни из Азербайджана, ни с Урала, а выдвигай людей в Казахстане, не отгораживайся от местных людей в Казахстане… Что значит таскать за собой целую группу приятелей?… Это значит, что ты получил некоторую независимость от местных организаций и, если хотите, некоторую независимость от ЦК. У него своя группа, у меня своя группа, они мне лично преданы.

Ну, на что это похоже? Разве можно так подбирать людей! К чему это ведет, что тут хорошего может быть – я вас спрашиваю. Я ведь предупреждал т. Мирзояна, что нельзя так вести себя, что надо из местных людей подбирать кадры. А он, видите ли, свою группу создал лично ему преданных людей, подобрал не по большевистскому принципу людей, а среди них имеются и троцкисты. Но он надеется, что раз они ему преданы, они вечно будут с ним работать?». Как видим, речь шла о нарушении принципа партийности.»

Логическое завершение этой схеме дал Ежов на июньском пленуме 1937 г., когда заявил, что в стране действует заговор, и СССР на грани гражданской войны, и нужно было «до конца выкорчевать гнездо правотроцкистской оппозиции из партийного и советского аппарата».

Суммируя все вышесказанное, Сталин говорит о том, что:

– часть партийной и советской бюрократии «разложилась», разорвала с идеалами социализма и стремится к защите своих привилегий, следствием этого может стать реставрация капитализма;

– эта социально-политическая группа пытается вступить в тактический сговор с империалистами Германии;

– противостоять этим тенденциям может только ленинская партия во главе с Вождем.

Мне кажется, что мы имеем дело с реакцией марксистского сознания на возникшие проблемы. А они таковы:

– строительство социализма в СССР в основном закончилось, но в результате у власти оказалась привилегированная бюрократическая группа;

– партия переживает кризис ценностей;

– в обществе зреет глухое недовольство в связи с несоответствием между провозглашенными идеалами и реальностью;

– СССР находится в буржуазном окружении, более того, с момента прихода фашистов к власти в Германии, создалась угроза единого антисоветского лагеря.

Сознание, воспитанное в духе «классового подхода» неизбежно должно было искать всему происходящему классовую оценку. И она была дана – «буржуазный контрреволюционный заговор части правящего слоя».

Смена Ягоды Ежовым совпала с изменением направления работы НКВД – основной удар был перенесен с «троцкистов» на «правых». Обычно между тремя событиями – самоубийством Томского, телеграммой Сталина о замене Ягоды Ежовым и изменением направления следствия – не находят причинно-следственных связей. А между тем, в то время, видимо, они связывались между собой. Ягоду потом будут обвинять в том, что он «правый», а «правые» хотят реставрации капитализма. Не важно, что реальные «правые» Бухарин и Рыков не хотели капитализма. Важно, что им был создан такой образ – «защитников кулаков» и «пособников фашизма». Особенно очевидно это стало в марте 1938 года на процессе «право-троцкистского блока», который подается, как фашистский.

Формулируется эта мысль прокурором Вышинским не сразу. Ядром заговора были «правые». Бухарин довольно подробно рассуждает на эту тему, и его слова обладают логической, а иногда и психологической убедительностью (приведу всю цитату): «Правые контрреволюционеры были, как будто, на первое время «уклоном», как будто, на первый взгляд, такие, которые начинали с недовольства в связи с коллективизацией, с недовольства в связи с индустриализацией, что, якобы, индустриализация губит производство. Это было, на первый взгляд, основное. Затем вышла рютинская платформа. Когда… все средства, все лучшие силы были брошены на индустриализацию страны, на коллективизацию, мы очутились буквально в 24 часа на другой стороне, мы очутились с кулаками, с контрреволюционерами, мы тогда очутились с капиталистическими остатками…. Отсюда и вытекает основной смысл, оценка, с точки зрения субъективной, ясна. Тут получился у нас очень интересный процесс переоценки индивидуального хозяйства, переползание в его идеализацию, в идеализацию собственника… В программе – зажиточное крестьянское хозяйство индивидуала, а кулачок, по сути дела, превращается в самоцель… В 1917 году никому бы из членов партии, в том числе и мне, не пришло бы в голову жалеть каких-нибудь убиенных белогвардейцев, а в период ликвидации кулачества, в 1929–1930 году, мы жалели раскулаченных из так называемых гуманитарных соображений. Кому бы из нас пришло в голову вменять разруху в области нашей экономики в 1919 году, вменять эту разруху большевикам, а не саботажу? Никому. Это просто звучало бы совершенно открыто как измена. А ведь уже в 1928 году я сам дал формулу относительно военно-феодальной эксплуатации крестьянства, то есть вменял издержки классовой борьбы не классу, враждебному по отношению к пролетариату, а именно руководству самого пролетариата. Это же поворот уже на 180 градусов. Это значит, здесь идейно-политические установки переросли в установки контрреволюционные. Кулацкое хозяйство и его интересы стали фактически программным пунктом. Логика борьбы привела к логике идей и к перемене нашей психологии, к контрреволюционизированию наших целей».