Найти родник

— Поставь, пожалуйста, кресла поближе, — Светлая вкатила столик с грудой тарелок и тонким античным кувшином.

Бьюсь об заклад: этой посудины у меня никогда не было!

Мы сели. Бокалы с янтарной пахучей жидкостью встретились со звоном. Время исчезло. Потом как-то незаметно растворилась вся комната. В круге неяркого света — только мы, наши глаза, губы, руки…

Боже! Как же все было вкусно, непривычно и… приятно! Мы выпили весь грог и нисколько не опьянели, съели курицу до последней косточки и пошли на кухню готовить еще. Мы говорили обо всем, смеялись, шутили, подначивали друг друга. Были забыты и «щуп», и телевизор, и Порядок, и Колдун, и само время отдыхало, пушистой кошкой свернувшись в кресле. И когда, наконец, тот странный, сильный жар будто влился в меня, насытив, встрепенув каждую клеточку, каждый нейрон, каждый мускул, я воспринял его, как что-то родное, давно знакомое, необходимое.

«Вторая!..» — гулким эхом отозвалось внутри.

А потом была тишина, ночь и мы…

Джип взвыл с надрывом и замер у входа на центральную аллею Площади. Собственно, никакой аллеи не было, как не было и сквера. Теперь это была действительно ровная, в полквадратных километра площадка, заполненная ворчащей и пузырящейся, невероятно плотной людской массой.

Жара снова вышла на промысел. Она голодной гиеной перебегала по улицам, обгладывая трусливые хвосты теней. Я распахнул дверцу и сел боком, свесив ноги на мостовую, закурил. Через час, когда солнце сверкающей палицей примется крушить затылки и лысины митингующих и подливать небесного огня в костер страстей на Площади, будет не до курева. Там уж — гляди в оба, готовь браслеты да «крокодиловы слезы»: дерутся здесь — будь здоров! Насмотрелся уже…

— Кто тут сегодня глотки дерет? — лениво спросил капрал, лузгая тыквенные семечки.

— Кажется, «Возрождение»…

— А, националы!..

Новая попытка вспомнить что-либо из «Краткого курса политологии» ни к чему не привела: не понимаю я, чем все эти неформалы отличаются друг от друга — названия однотипные, орут одинаково, и все — о благе народном. Сам черт ногу сломит! А в таком случае, не помешает и послушать — может удастся разобраться?..

— А ну, капрал, давай-ка, отлипай и устанавливай микрофон, а то неслышно ни черта!

— Точно! Аппаратура у них дерьмовая. А чего слушать-то?! — искренне удивился он. — Нам «хрусты» за это не платят. Вот если они морды бить начнут…

Я вдруг озлился: «Недоносок!.. Как в баре надираться — первый, а как дело делать?.. Господи, неужели больше некому служить Порядку, кроме таких подонков?! Что они могут наохранять?.. Не-ет, гаденыш, я тебя заставлю уважать Порядок!..»

Обернувшись к этому увальню в пол-оборота, коротким и резким ударом снизу я отправил всю горсть потных семечек ему в физиономию, дополнив их ощутимым тычком по челюсти. Капрал от неожиданности проглотил скопившуюся во рту шелуху, подавился и, выпучив глаза, вареным раком вывалился наружу.

Я снова повернулся к Площади, затягиваясь кисловатым дымом. Проперхавшись, этот засранец все-таки полез в багажник и, тихо матерясь, в пять минут привинтил и настроил микрофон-пушку, наведя его на трибуну посреди Площади. Я выбросил «бычок» и включил динамик…

— Братья и сестры! — высокий, статный человек, с головой будто облитой серебром, взял в руки микрофон.

Говорил он негромко, но с потрясающей, чеканной дикцией!

— Мы все — одно целое, один народ, один разум. И нас остается все меньше: втрое, чем было полвека назад! И потому я взываю к вам: опомнитесь, оглянитесь в своем справедливом гневе, на кого вы его направляете?.. Почему разучились отличать друзей от врагов?.. Обратитесь друг к другу: где имена наши?.. Прислушайтесь к речи своей: сколько в ней слов родных осталось?.. Всмотритесь в глаза детей ваших: много ли там добра и теплоты, коими славны были предки наши?.. Обернитесь вокруг: где города, дома, память наша?.. Оглянитесь назад: где история наша, книги древние?.. И каждый из вас содрогнется от ужаса и стыда за деяния свои, за слепоту свою. Остановитесь! Я призываю вас к единомыслию. Я призываю вас ко взаимопониманию!

У меня затекла нога от неудобного сидения, но я даже не попытался изменить позу: человек на трибуне задавал вопросы, а я не мог найти на них ответа! Мной овладела все та же странная уверенность, что оратор обращается именно ко мне. Его слова, как пальцы каратеиста, беспощадно и точно били по болевым центрам, парализуя тело, мозг, душу… Я вдруг ясно осознал, что никакая Школа, никакой Устав не помогут на них ответить, спросить тоже не у кого, да и нельзя! А отвечать нужно обязательно: от этого зависит что-то очень важное, как воздух, как свет, как жизнь?.. Но что?!..

— Это же Седой! Язычник! — просипел сзади капрал и испуганно затих.

И в тот же миг я узнал его: первый день, первая встреча в сквере, первый пеленг!.. Колдун!.. Мне стало страшно, как когда-то в далеком детстве: один в комнате и — темнота! Тогда спасало бабушкино верблюжье одеяло, а сейчас?..

Будто снежная лавина накрыла мозг и унесла с собой маленькие барахтающиеся фигурки мыслей и привычных, проштампованных образов. Ледяное безмолвие плотной пустотой заполнило голову.

А Седой продолжал все также размеренно и неумолимо разбрасывать в людскую пахоту тяжелые семена слов.

— Други! Феникс может возродиться из пепла, народ, если исчезнет, никогда! А потому я призываю вас: остановитесь, отрекитесь от обид сиюминутных, оглянитесь во гневе, дабы не навредить друг другу, а разглядеть врага общего, чтобы биться с ним за Будущее народа нашего!..

Внезапно, я не успел заметить — откуда, возле трибуны появились люди в желтых рубашках с красными повязками на головах. Они быстро оттеснили опешивших слушателей от помоста. На него взобралось четверо «желтых» представительного вида. «Миряне!» — догадался я, напряженно следя за их действиями. Один небрежным жестом перехватил у Седого микрофон, улыбнулся в толпу и вдруг заорал, насаживаясь:

— Кого слушаете, братцы?!.. Это же — сволочи! Фашисты! Они вам «тюльку» гонят, чтобы потом из вас кровушку пить, а вы и развесились?.. Сранье! Националисты вшивые! «Феникс восстанет, народ — никогда» — брехня! Человечество неуничтожимо! Оно вечно!!.. — он утер слюни, вздохнул и завизжал. — Что такое «народ»?.. Это жупел, выдуманный шовинистами и великодержавными стяжателями! Нет никаких народов! Есть Человечество! На всей Земле! Единое и неделимое! Только так цивилизация сможет выстоять против темных сил Природы! Да здравствует МИР! Единый! Вечный!!..

«Желтый» вдруг ахнул микрофон о помост и с разворота довольно профессионально ударил Седого под ложечку. Тот побледнел и согнулся пополам. Второй «мирянин» сделал быстрое движение коленом, от чего Седой дернулся и навзничь упал на помост, обливаясь кровью.

Секунду-две над Площадью висела недоумевающая тишина, а потом людское озеро вскипело разом в десятке мест, глухой грозный рев поднялся вместе с сотнями рук. У «желтых» откуда-то появились длинные черные палки, которыми они принялись очень умело обрабатывать противников. Стало ясно, что это хорошо спланированная провокация.

«Но кем?!.. Неужели «миряне» решились на месть за недавний разгром?!..»

Я уже протянул руку к радиофону, как неожиданно пискнул сигнал вызова.

— Седьмой, седьмой, отвечайте! Я — первый! — раздраженно звал голос Полковника.

Я перебросил тумблер:

— Здесь седьмой. На Площади — драка. Очевидно, провокация.

— Седьмой, кто зачинщики? — насторожился Полковник.

— Несколько десятков человек в желтых рубашках и с красными повязками на головах напали на участников митинга. Скорее всего — «миряне»: у их боевиков — такая же форма.

— Что вы намерены предпринять, седьмой?

— Конечно пресечь! — я был ошарашен вопросом. — Я…

— Седьмой! — из динамика зазвенел металл. — Приказываю вам не вмешиваться ни под каким видом! Вы поняли?.. Повторите!

— Не вмешиваться… То есть как?! — я не верил своим ушам. — Там же бьют безоружных! Дубинками!