Найти родник

— Он не обычный человек, — перебил молодой голос. — Но скажи: когда ты его увидишь и задашь вопросы, и получишь ответы, что будешь делать дальше?

— Я предложу ему свою помощь, и дружбу — если он захочет принять ее. Он поймет меня.

Наступила минутная тишина. Казалось, невидимые судьи мои колеблются в принятии окончательного решения, но я сказал им все, что хотел, что обдумал и понял за те бесконечные дни — или часы? или годы? — которые провел здесь, в этом странном, но ярком, живом и одновременно несуществующем мире. А может — наоборот: и тот мир, в котором прожил всю свою недолгую жизнь всего лишь мираж, страшный летаргический сон, бредовое порождение больного сознания?!..

Память инстинктивно напряглась, силясь воспроизвести в подтверждение здравого смысла хоть какие-нибудь картины или эпизоды из той жизни и… не смогла! Застарелый страх рваной бледной тенью метнулся было из своей берлоги, стремясь накинуть на усталое сознание непроницаемый капюшон забвения, но вдруг, словно ослепительный болид над темной равниной, мозг пронзила мысль. Не моя и не чужая, абсолютно новая и предельно простая, а от того еще более великая и сильная. Она звенела и пела сразу многими голосами, знакомыми и незнакомыми, мужскими и женскими, молодыми и старыми; она не была чьей-то конкретно, но и общей, ничьей — тоже. Больше всего она походила на колоссальное панно с прекрасным, мозаичным орнаментом, из которого без ущерба нельзя вынуть ни одной звездочки. И моя, только что народившаяся, еще не разгоревшаяся по-настоящему, тоже была вплетена в него прочно, навсегда.

«Народ, осознающий себя как единое целое, обретает и Единый Дух, встающий на страже его Будущего. И рождение нового человека, как новой частицы единого сознания народа — всегда праздник, ибо укрепляет Дух и приближает Будущее. Когда человек, умирающий в пустыне от жажды, находит родник, он рождается заново — ты нашел свой Родник! Все, что с тобой происходит — твое рождение. Твоя жизнь — настоящая, нужная, единственная только начинается. Сейчас! Здесь!..»

И в миг, когда эта мысль огненным крылом смахнула бледный капюшон, превратившийся в мелкие серые обрывки, истаявшие прошлогодним снегом, прозвучал единый, слитный, могучий голос:

— Я приветствую тебя, Брат! Ступай и пройди последний отрезок пути. Друзья проводят тебя!..

И я увидел, как непроницаемый мрак, клубясь, расступился широким, бесконечным — показалось — коридором, и почувствовал, что вновь могу двигаться, хотя по-прежнему не видел своего тела, и осознал, что рядом стоят они — Плоть, Сила и Дух, три части, создающие единое целое Человека!

И тогда я шагнул в этот светлый коридор к ослепительно-далекой точке — выходу в Жизнь. Я знал, что расстояние обманчиво, и путь не будет долгим, если не совершить ошибки, но он необходим и ошибка тоже возможна, потому что не сделано еще что-то очень важное и для меня, и для всех.

Мои друзья неслышно двинулись следом, словно давали мне полную свободу поступков, словно заранее были уверены в правильности принимаемых мною решений.

Звуков по-прежнему не было, но и тишины — тоже! Будто легкий, прозрачный звон, как мартовская капель, отскакивал от чуть вогнутых стен коридора.

— Что это? — спросил я, указывая на круглые одинаковые окна по обеим сторонам.

— Мы находимся в одной из галерей Единого Сознания, — сказала Светлая. — Это — входы в души людей.

— Обрати внимание, — заговорил Седой, — одни души яркие, открытые. Но встречаются и черные, замкнутые — преступников и предателей. Народ изгнал их из Единого Сознания.

— Они погибли?

— Да, большинство, — ответила Светлая. — Душа не может существовать в одиночестве, она погибает первой, потом — человек. Остается лишь телесная оболочка. Она может жить долго, но это уже не важно…

— Помню, ты говорила о том, что эти люди уже наказаны и нет смысла наказывать их снова? Но ведь бывают же случаи…

— Второго рождения? — подсказал Седой. — Конечно. Но для этого необходимо пройти очищение, не испугаться пламени Восхода. А это может далеко не каждый, хотя шанс дается всем.

— А можно заглянуть в эти окна?

— Зачем? — искренне удивилась Светлая. — Там же не твоя жизнь.

— Обрати внимание на мутные входы, — подал голос Стойкий. — Эти люди заблудились в жизни, потеряли свой Родник, но не оставили надежды снова найти его.

— И что? — не понял я.

— Ну, ты же еще не выбрал себе новую жизнь?..

Я уловил в его голосе скрытую иронию, и она мне не понравилась. Тем не менее, я подошел к ближайшему мутному окну и заглянул. Против ожидания оно оказалось прозрачным, лишь легкая дымка вилась по краям.

В маленьком кабинете за столом сидел худой, усталый человек. Перед ним стояла потрепанная пишущая машинка со вставленным листом, на котором было напечатано одно слово — «Воспоминания». Человек ерошил белые курчавые волосы и, не отрываясь, смотрел на чистый лист…

Я перешел к другому окну.

В уютно обставленной комнате сидели двое. Она — под торшером, с вязанием на коленях, маленькая, улыбчивая — счастливая, а он — в кресле перед телевизором, с кипой газет у ног, сонный, обрюзгший — равнодушный. Толстый кот спал, свесив лапы, на стеллаже среди безделушек, а в дальнем углу стоял полузакрытый пыльным халатом станок художника с натянутым серым холстом…

— Не нравится? — хмыкнул сзади Стойкий. — Им самим тошно, а ничего не поделаешь. Человек должен сам найти свой Родник, или же, если кто-нибудь пустит его к своему, захочет прожить его жизнь…

— Разве нельзя подсказать ему, вывести из тупика?

— Ты возьмешься? — спросил Седой. — Впрочем, будет еще хуже: он уверует в поводыря и окончательно заблудится, как только тот отойдет в сторону. Единственная возможность: войти в его жизнь, отдать ему свой Родник. Пойдешь?

Я промолчал. Я не готов был ответить, но почувствовал, что-то очень важное ускользает, не дает осмыслить себя. Что?..

И вдруг!..

— А мой отец, он тоже прошел очищение? Он нашел свой родник?

— Да…

— И… кем же он стал после рождения?

Вопрос был задан, но ответ завис между нами, как бомба-лягушка, не падая и не взрываясь, потому что осколки должны были поразить и отвечающего (почему молчал?), и вопрошающего (где был раньше?). Собственно, я догадывался, каков будет ответ, но одно дело — догадки, а другое…

Бомба взорвалась.

— Он стал Защитником Будущего. Будущего своего народа.

Тогда я повернулся к ним, моим друзьям, неразрывным частям меня самого, и они смотрели на меня, каждый по-своему, но все — с надеждой. На что?.. Неужели они еще не поняли, что я все решил?!.. Да и было ли оно, другое решение? Конечно, это, вроде бы, благородно: войти в чужую жизнь и ради общей великой цели повести ее своим путем, дабы не пропала втуне, не растратилась на пустяки и бесплодные скитания. Но — ей-ей! — запашок от всего этого больно нехороший! И знакомый! Уж очень здесь Порядком отдает, от которого уходим. А нужен ли он, даже такой?.. Выравнивание под планку, пусть высокую и чистую? Человек должен сам найти свой Родник. Никто не может лучше него знать: в чем же его предназначение!

Тут я сообразил, что сам себе противоречу, и усмехнулся. Значит, третье!.. Ни я, ни они, вообще никаких рецептов и подсказок — только сам! Справишься, значит ты чего-то стоишь, не зря живешь, значит и всем остальным, братьям и сестрам твоим — польза. А иначе…

Я облегченно вздохнул и сказал:

— Прощайте, други мои! Спасибо за помощь. Я помню о вас.

— Почему «прощайте»? — откликнулся Седой. — Ведь мы — это ты. Отныне и навсегда. Только не забудь нас и никогда не теряй. Светлой жизни!

Они вдруг стали все быстрее и быстрее отдаляться, сливаясь в одну сияющую, такую знакомую фигуру, и я понял, что лечу к той ослепительно далекой точке в конце галереи, к выходу в свою жизнь…

Доктор проснулся от предчувствия. Такого с ним еще никогда не было. Он совершенно ясно представлял, что должен что-то сделать и именно сейчас, ночью, потому что утром его просто не пустят в Институт. Но что?.. Ответ не приходил: либо остался во сне, либо ждал в лаборатории.