Страница 3 из 4
Немцы — расчетливый народ, они охотно шли на «самоуборку»: экономия плюс дети наедались «от пуза», плюс моцион, нечто вроде фитстудии на открытом воздухе. «Аэробика» или, как пошутил Ахмет, «Ердбеереробика», «ердбеере» — по-немецки «клубника».
Ева набрела на «поляну» недавно. Она сама так назвала ее случайно в разговоре по телефону: «Ты знаешь, — сообщала она подруге, — там ее целая… большая поляна! И такая крупная! И ешь сколько хочешь!» «И почем?» — спросила подруга равнодушно. «По рупь шестьдесят! В смысле евро!» — хотела удивить Ева. «Подумаешь! У нас в „Плюсе“ по два! И ни тебе нагибаться, ни горбатиться!» «Так там свежая! С грядки! И ешь сколько хочешь!» «Я ее вообще не ем, — заявила подруга, — а для маски несвежая даже лучше!» — Ева вспомнила, как часто заставала подругу с лицом, вымазанным розовой клубничной массой. «Детей возьми! Пусть поедят!» «Их туда на аркане не затащишь! Им готовое подай!» — подруга уже немного презирала Еву, что чувствовалось. И всего за то, что она хотела пойти на клубничное поле, пособирать сама. Ева повесила трубку: «Как хочешь!»
Еву привлекало пойти не желание дармовой ягоды, не жадность — она и за витаминами не гналась, и масок отродясь не делала. У нее были другие мысли и желания. Смутные. И связаны они были с одним эпизодом, который едва не искалечил Еве жизнь. Но не искалечил.
Жила Ева в большом промышленном городе на востоке Сибири. Точнее — на рабочей окраине, рядом с новым заводом. В городе полно выросло после войны заводов, дымы всех цветов — самое яркое воспоминание. И воздух соответственный. И вода. Она и забыла, когда ела клубнику. Забыла, да не совсем.
Еще в техникуме их послали в подсобное хозяйство, обирать с картошки жука. Напал в тот год такой вредитель на все картофельные поля. По старой памяти его еще звали «колорадский». И в том подсобном хозяйстве, как узнали пронырливые и голодные дети, было поле с клубникой. Конечно, решено было «навестить». Ближе к ночи. Взяли фонарики, чтоб не набрать зеленых. Накрывались курткой, чтоб не видать было ни огонька, и так на корточках и пробирались. Но сторож засек. Все сумели удрать, Ева — нет. С набитым клубникой ртом и нелепой плетенкой, в которой и перекатывалось-то несколько ягод, предстала Ева перед сторожем-кавказцем. Одно запомнила Ева — он был немолод, глаза только дикие, горели почище фонарей… Остальное вспоминать не хотелось. Забыла. Выяснилось — до поры.
Когда Ева набрела тут на клубничное поле, свою «поляну», она инстинктивно поискала шалаш, где мог прятаться сторож. Но, конечно, никаких шалашей не было. Только будка, где молодая женщина с ребенком взвешивали ягоды и вели расчет. Ребенок баловался с весами. Все на доверии. Причем, кто кому должен был доверять? По мнению Евы, турчанка взвешивала на глаз, а ребенок «помогал» весьма условно — что там они видели на электронном датчике, один Бог знал, покупателям же видно не было. Но собирать позволено было безо всякого надзора: хоть сбегай с полными корзинами на все четыре. Никто не сбегал. «Чудно», — усмехнулась Ева.
Никто бы не объяснил Еве, почему она ждала встречи со своей поляной. «Клубничным полем»? Никто ведь не знал: тот сторож в подсобном хозяйстве, что ее поймал, и был ее первым мужчиной. Со всеми безрадостными последствиями. И тем не менее, она ждала и дождалась. «Земляничная поляна», ее «клубничное поле» дожидалось ее. В двух шагах от города. Макс отказался везти ее туда. «Тебе не стыдно будет?» — «Да чего стыдиться?» — «На дармовщинку там пастись?» — «Да перед кем?» — «Перед другими! Местными!» — «Да они такие же! В совсем свежей полно витаминов! И дешевле! И нам наберу!»
Стыдно ей было. Как тогда, когда она ела клубнику в Германии впервые. Макс купил по неопытности много — целую плетенку. Да еще хитрый баллон-спрей со взбитыми сливками. И стыдно не потому, что, с ее точки зрения, они не совсем заслужили такую роскошь. Нет. Стыдно было даже не потому, что в России осталась близкая родня, кто не мог себе позволить подобное лакомство. Стыдно было совсем по другой причине: пятый год они были в браке, третий — в Германии, а детей у них так и не было. С Максом все было в порядке, так говорили врачи. А вот с ней… Может быть, их город, хищный и ядовитый, оставил свой след? Макс был из сельской местности, из поселка, который они между собой называли «немецким». Там жили дети и внуки сосланных когда-то немцев. Родители Евы перебрались в их промышленный город из Средней Азии, когда, в связи с переменами, русским там стало «неуютно». Тронулись тогда со своих мест многие. Ева была маленькой, но лица запомнила. Особенно лица женщин. Проклинающих женщин. «Может, сглазили?» — думала она иногда. Там, в Средней Азии, она впервые попробовала клубнику. Покойная бабушка купила ей тайком на базаре, родители считали клубнику, ягоды баловством. Жили бедно, отец был все время без работы. Нанимался «по-черному», как здесь многие нанимаются.
Турки повесили объявление, что наступает последний день сбора. Они, как всегда, планировали, что в этот день придет побольше народу. Следующий день они отводили под бесплатный сбор — добор. А еще через день должен прийти трактор. Дни стояли на редкость жаркие. Люди ленились, шли неохотно. Поле все-таки было на отшибе. На машинах мало кто приезжал. То ли не хотели «светиться», то ли не было машин у большинства «самосборщиков». Ехали на велосипедах, шли пешком. А в такую жару — неохота…
Ева чуть не прохлопала тот критический день. Совсем последний. Арендаторы убрали свои «полицейские» ленты, закрыли будку с весами и ушли, предоставив делянки последним «клубничникам». Солнце стояло в зените. Пекло — дальше некуда. Ахмет, окинув поле взглядом, сказал: «Сколько осталось! Вот тебе и „ердбеереробика!“ Мало похудеют немецкие фрау».
Поле поразило ее обилием красных, переспелых, мясистых ягод. От них шел тяжелый сладкий дурман. Она долго ходила, выбирая местечко поурожайней. И чтобы народу поменьше. Все ж таки было неловко. Теперь еще и от того, какие мысли бродили у нее в голове. С какой мечтой пришла. С собой она принесла два пластиковых ведерка, с которыми ходила «путцать» — убирать к состоятельным хозяйкам.
Она присела на корточки и стала обрывать ягоды покраснее и покрупнее. Оказалось, что они — не самые вкусные. Самые вкусные были средней величины и розоватые.
Она решила не торопиться. Есть не хотелось. Потихоньку стала наполнять ведра. «Интересно, а как я повезу их на велике?» — подумала она. И вдруг тайное намерение выплыло из глубины сознания и стало четко сформулированным желанием. «Вот и будет маска! Маска так маска!» — Ева засмеялась от дерзости того, что собиралась сделать. «Придется дождаться вечера!»
Вечер наступил неожиданно быстро. Что он наступил, Ева поняла, когда зажглись фары проезжающих по шоссе поодаль автомобилей. Они гирляндой опоясывали кромку поля и, как по новогодней елке, петлями поднимались на ближние невысокие горы. Огни терялись где-то наверху, где угадывалась вершина, над которой уже повисла бледная рябая луна.
Сборщики ушли. «Дурни, взяли бы фонарики!» — подумала Ева, вспоминая подсобное хозяйство и тот ее роковой вечер.
Ева взяла ведра и пошла на самую середину поля. Она медленно высыпала ягоды на небольшую прогалину.
Шафраном отцветало небо в стороне заката. На синий бархат высыпались звезды. Ягоды в полутьме казались черными и живыми.
Ева быстро скинула с себя одежду и, замирая от жути, медленно легла в холодную, одуряюще пахнущую трясину. «Маска так маска!» — шептали ее губы. Холод, жар, озноб, ожег — нет слов, чтобы описать ее ощущения, когда она слегка поворачивалась с боку на бок. Потом она легла на спину, руками растерла пригоршни ягод по лицу, по груди, бедрам…
Она не слышала, как подъехала машина. Не слышала, как Ахмет, воротившийся за весами, подходил к ней, заметив на поле нечто необычное под луной…
На будущий год, в начале апреля, Ева родила девочку. Рыженькую, как морковка. Радости Макса не было границ. «Я говорил, что в Германии медицина все может!» — говорил он Еве.