К своим

— А ты не всех… Ты хоть одного… — тихо сказала Нина.

Валера придвинулся и взял ее за руку:

— Нет, мне одного мало! Я в таком месте вырос, где для одного…

— Где «один за всех и все за одного»?

— А ты откуда знаешь? — выпялил глаза Валера. — Нет, ты все-таки молодец! Ты все-таки человек! Хочешь, поедем туда?

— Хочу. Возьмешь?

— Решено! И чур, не отказываться потом!

Грянул оркестр, и Нина неожиданно наклонилась и поцеловала его, бережно, как маленького: «Ох, ты горе мое… Мало ему одного… Горюшко…»

А он буквально расцвел от счастья.

Валера, увешанный сумками, продирался сквозь толпу перед входом в кафе «Лама». Нина еле поспевала за ним. В витринах кафе вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли орнаменты из лампочек: «Дискотека».

— Эй, друг, ты куда? — преградил дорогу дружинник.

— Он со мной, — протиснулась за ним Нина. — Я к Георгию.

— Сергей, чего ты смотришь? Без билета!

— Да он с ней. Они к Георгию.

— Точно?

Зал ослепил их фонарями, грохотом, всеобщим, все подчиняющим ритмом.

— Я вас провожу к Георгию. Если вы к нему, — с нажимом сказал дружинник.

В эпицентре грохота и танца — маленький пятачок эстрады с микрофоном, блоками усилителя, магнитофоном, проигрывателем. Площадка на возвышении ярко освещена, здесь царит парень в пунцовой куртке с галунами, в галстуке-бабочке. Он кричит в микрофон, заглядывая в текст на пюпитре, как дирижер, перелистывая его резкими взмахами руки:

— А сейчас для вас пост и играет незабвенный «сачмоус». Можно слушать и отдыхать, а можно отдыхать и танцевать!

Распорядитель — его еще называют «диск-жокей» — в пунцовой куртке молниеносным движением надевает маску негра, нажимает клавишу на магнитофоне, вставляет в волшебный фонарь диапозитив. На белом экране появляется крупный план Армстронга. Звучит знаменитый «Мекки-мессер». Диск-жокей имитирует игру на воображаемой трубе. Делает это он с неподдельным артистизмом, подкупающей пластикой.

Когда Валера, дружинник и Нина достигли подножья эстрады, диск-жокей сдернул маску.

— Говорят, к тебе, Георгий?

— А, привет, Валер! — Диск-жокей (а это третий парень из их комнаты в общежитии) приветливо помахал рукой. — Отпуск начался?

— Точно! — улыбнулась Нина.

— Это ты его, Нинок, притащила?

— Это мы друг друга притащили.

— Кого видим! — Рядом оказался Толя Хангаев с высокого роста партнершей. — Людок, смотри. Внештатный воспитатель общежития номер пять. — Толя с девушкой растворились в толпе.

— А чего это инженер по технике безопасности тут делает? — спросил Валера Георгия.

— Вадим Петрович? Жену одну никуда не отпускает. Она у него старуха, двадцать два, и он ее одну — никуда. Совсем наш стал.

Вадим Петрович, инженер по тэ-бэ, в белой рубашке с галстуком, выделялся из толпы свободно одетых ребят. Он скорее не танцевал, а лишь обозначал причастность к происходящему — притопывал около маленькой симпатичной девушки с хорошо уложенными волосами.

— Можно вас на пару слов? — подошел Валера.

— В чем дело? — встрепенулась миловидная жена. — Вадим, не ходи!

— Не волнуйся, Танюх. Это наш…

Они прошли в темный угол.

— Я не пойму — вы пьяны, что ли? — сказал Вадим Петрович.

— Это не про нас, — Валера был серьезен и даже строг. — Четыре месяца мы с Калитииым, с Толяном и еще двое искали нужную шихту для наших печей. Не ради денег…

— Чтоб не дули печи, так?

— В общих чертах — так. Только и это не главное. У вас было такое? Когда все равны, все друг другу рады. Увидишь Калитина или кого из ребят в цеху, подмигнуть хочется, улыбнуться, словно какая-то тайна нас связывает… У вас было такое?

— Не знаю…

— Значит, не было, — махнул рукой Иванов. — Это, как любовь, — если «не знаешь», значит, не любовь.

— Про любовь-то я вроде знаю, — усмехнулся Вадим Петрович.

— Ну. давай бог, — как старший, похвалил его Валера. — Да я все понимаю: и план, и материальная заинтересованность, и наука. Одно не ясно — что есть на свете более сладкое, чем вот это… братство.

— Чего же вы свое братство предали? — стукнул ладонью по столу инженер.

— Я?!

— Вы же против остановки печи!

— Стоп! — Валера сделал предостерегающий жест. — Вы кто?

— Инженер. Окончил Ленинградский политехнический.

— Так. А я кто?

— Рабочий.

— Точно. Дальше!

— Передовой отряд. И так далее… Я ничего не путаю?

— Тон путаете. Тон не тот! Именно передовой! Заглавный! Это раз.

— А что же — два?

— Тон, тон, говорю, смените! А два вот что: чего мне не хватает по сравнению с вами?

— Получаете вы больше, так я понимаю.

— О, получаете! Мне не хватает образования, вот чего. А значит… Вывод?! Вывод!.. — Валера грохнул кулаком по столу.

— Учиться? — уже с осторожностью спросил инженер.

— Чушь! Кому-то и руками работать надо! А думать — всем вместе! Вот я один вылез — и что получилось? Осечка! То-то и оно. А вы что? Вы там тоже что-то говорили: «На другом уровне, я этого так не оставлю!». А толку? Ноль. Тоже осечка. Опять будете бумагу писать.

— Уже написал… — озадаченно согласился инженер.

— То-то и оно. А чепе каждый день может быть. И вам, выходит, наплевать.

— Ты знаешь, что не наплевать.

— Нет?

— Нет.

Оба замолчали.

— Трудно с молодой женой? — неожиданно спросил Валера.

— Трудно. Но справляюсь вроде.

— Очень мы с вами разные, но и очень похожие, а? — Валера улыбнулся. — Но ведь нужны мы друг другу, так? Не смейся, но мне именно от тебя все услышать надо было. Нам друг без друга цена — грош! — Валера потряс инженера за руку и ушел…

…А в зале гремел голос Георгия: «КАМАЗ! БАМ! Атоммаш! Вехи победной поступи передового отряда пролетариата! Молодых рабочих-комсомольцев». На экране вспыхивали диапозитивы — панорамы строек. Георгий читал под Маяковского: «Это мой труд вливается в труд моей республики».

Нажат клавиш, и вторглась песня.

— Молодые рабочие братских стран шагают в ногу с пролетариатом Страны Советов!

Кадры кубинской сафры, вьетнамской стройки, крестьян Анголы с карабинами за плечами.

Рабочий класс капиталистических стран борется за свои права, чувствуя нашу поддержку!

Кадры разгона демонстрации в Лондоне. Японский марш трудящихся.

Кадры: авианосцы, морская пехота, устрашающие самолеты, ракеты.

— Империалисты готовы развязать новую войну, но на страже мира пролетариат всех стран. Мы говорим войне — нет!

— Где Нина? — пробрался к Георгию Валера.

— Где-то тут была, — прикрыв микрофон, быстро ответил Георгий и снова закричал: — Мы полны оптимизма! Мы умеем работать и учимся отдыхать!

…Ветрено и пустынно было на ночной улице, где одиноко виднелась фигурка Нины.

— Испугался… — вздохнул Валера, подходя. — Испугался, что тебя нет…

Нина вдруг коснулась пальцами его щеки:

— Хорошо, что мужики все-таки иногда слабеют. Иначе на черта мы, бабы, были бы нужны.

Как уютно было в ее маленькой комнате — с книжными полками, с проигрывателем, пластинками, обязательным портретом Хемингуэя, с кофе и крохотной лампочкой в изголовье тахты.

— Вот он не хочет давать денег на дорогу. Мера воздействия… А деньги, как лежали в шкатулке на буфете, так и лежат. Ездила влюбляться, разлюблять, ездила радоваться, плакать. Один раз ездила даже выходить замуж и один раз ездила разводиться. Вся жизнь — там. А здесь передышка, бивуак, временная работа. Пусть в горбольнице, пусть на санэпидстанции… Отец? Вечная мерзлота, о которой у нас в городе так любят говорить: «Берегите вечную мерзлоту. На ней стоит все, дома на сваях, цеха, растопится — и будет болото, все поплывет, потонет в хляби, сгинет».

Валера слушал, отводя глаза в сторону. В паузе было слышно, как негромко сообщает с экрана телевизора о последних городских новостях диктор — миловидная, уже знакомая нам жена инженера по тэ-бэ.