Страница 83 из 90
По возвращении в Союз на сэкономленные деньги я купил автомашину «Москвич». По тем временам это была настоящая роскошь. Тогда машины только поступала в продажу, и я был в числе первых покупателей. Конечно, сравнивать «Москвич» с немецкими марками машин, например с «опель-адмиралом» или «опель-кадетом», на которых я колесил во время войны по Германии, не приходилось, но все-таки это был мой первый отечественный автомобиль, моя рабочая лошадка, на которой я ездил на службу в Пушкин и в летние лагеря.
В это время мне уже стукнуло тридцать лет, но был я еще холостяком: ходил в кино, театр, встречался с девушками, как до войны, посещал танцплощадки, одним словом, старался наверстать украденные войной четыре года. Среди моих друзей по дому в холостяках уже никто не ходил. Даже мой друг детства Володя Куварин и тот обзавелся семьей. Я у него часто гостил, видел, что семейная жизнь у парня удалась, он растил сына и был счастлив. Как-то Володя заговорил о том, что и мне пора обзаводиться семьей, а то ведь годы идут, как бы бобылем не остаться. Я болезненно отреагировал на это замечание:
— Но где найти такую девушку, чтобы запала в сердце, чтобы потянуло к ней без оглядки?
— Чудак ты, Петька, столько хороших девушек в Ленинграде, а ты все перебираешь, — назидательно проговорил Куварин. — А хочешь познакомлю со своей однокурсницей? Девушка что надо! Главное, имя у нее редкое — Ия.
Знакомство состоялось. Девушка мне сразу понравилась. Она была хороша собой, стройна, женственна, обаятельна. Месяца два мы встречались. Я часто дежурил у проходной завода имени Козицкого, где она работала ведущим инженером. Мы гуляли по городу, любовались улицами и площадями, Невой, по выходным дням ходили в театр или филармонию. С каждым днем я все больше проникался доверием и уважением к ней. Даже мать заметила перемену в моем поведении. Однажды спросила:
— Что задумчив стал, сынок, ай влюбился?
Пришлось признаться своей родительнице:
— Да, мама, я встретил очень хорошую девушку и намерен на ней жениться. Ты как смотришь на это?
— Давно пора, — обрадовалась мать. — Я всегда мечтала о невестке, а там, глядишь, появится внук или внучка.
Так в 1952 году Ия Николаевна Дороднова стала Демидовой. Ее не смущала моя коммуналка, в ней нашлось место и для нее. У моей жены со свекровью с первых же дней установились хорошие отношения, а когда родился наш сын Юра, моя мама взяла все заботы о своем внуке на себя. И родителей жены она приняла, как самых близких людей. Дородновы жили в Вологде. Это были удивительные люди, искренне верившие в счастливые зори коммунизма.
После гражданской Дороднов, отец моей жены, восстанавливал разрушенное войной хозяйство, был директором льнокомбината, затем управляющим Севлентреста, в числе двадцатипятитысячников организовывал колхозы, твердо веря в их жизнеспособность. С началом Великой Отечественной войны ушел на фронт, воевал под Ленинградом, был тяжело ранен и контужен. По состоянию здоровья демобилизовался. Возвратившись в Вологду, работал начальником собеса, с этой должности и ушел на пенсию.
За свою долгую и трудную жизнь Дородновы хором себе не построили, это были настоящие коммунисты, боровшиеся за правду и справедливость на земле, безоглядно верившие нашим вождям. Прозревать чета Дородновых стала позже, после смерти Сталина.
В 1954 году, как раз после рождения сына, я закончил Высшую ленинградскую артиллерийскую школу, а через два года — офицерские курсы ракетчиков, что в перспективе давало возможность получить должность в ракетных войсках стратегического назначения. Меня, однако, назначили не в ракетные войска, а в своей же дивизии командиром дивизиона. Это означало продолжение той рутинной работы, с которой я был связан в течение многих лет: боевая учеба, дежурства, составление планов, проверка их исполнения. Некоторое разнообразие в нашу повседневную жизнь вносили лагерные сборы, которые начинались в мае и заканчивались в сентябре. Но и тут были свои «прелести», когда в лагерь с проверкой приезжало высокое начальство.
Особенно запомнился 1957-й год, когда на Струго-Красненский полигон пожаловали командующий Ленинградским военным округом генерал армии Захаров, начальник политотдела округа генерал-лейтенант Цебенко и командующий артиллерией округа генерал-полковник Персегов.
О генерале Захарове, о его грубости и хамстве, в округе ходили легенды. При проверке он мог придраться к мелочам и довести любого командира до белого каления, поэтому командир дивизии генерал-майор Виноградов и комбриг 42-й бригады полковник Зотов, обеспечивавшие показательные стрельбы, прямо скажем, ходили на ушах.
Кто знаком с армейской службой, знает, что любой проверке предшествует шумная подготовка. Так и в этот раз полигон был поднят на ноги: к встрече высокого начальства готовился весь личный состав, штабы 2-й и 27-й артиллерийских дивизий, бригад и полков. Лагерь превратился в потревоженный муравейник, везде и всюду — в солдатских палатках, столовых, мастерских, автомобильных и артиллерийских парках — наводилась чистота.
Особая ответственность ложилась на 42-ю минометную бригаду, проводившую показательные стрельбы. Непосредственным исполнителем стрельб была 5-я батарея и ее командир старший лейтенант Стрельников. Страх перед Захаровым витал повсюду, особенно волновались старшие офицеры, понимая, что от «показухи» зависит их дальнейшая карьера.
Комбата Стрельникова инструктировали все, кому не лень, — от командира дивизии до командира дивизиона. Еще до начала стрельб задергали не только офицеров батареи, но и солдат и сержантов, что стало прологом к серьезному ЧП, случившемуся потом на полигоне.
В день приезда Захарова меня назначили дежурным по гарнизону. И тоже инструктировали — как доложить генералу, как потом вести себя, как сопровождать высоких гостей. Все это напоминало мне какое-то театрализованное действо, в котором не было никакого смысла.
В назначенный день в 9.30 утра я уже бодро прохаживался у КПП. Еще раз проверил свой внешний вид: на моей гимнастерке не видно было ни пылинки, хромовые сапоги надраены до зеркального блеска, металлические детали портупеи сверкают на утреннем солнышке.
В 10.00 появились машины с армейскими номерами. Первым к КПП подкатил «ЗИЛ» командующего. Захаров вышел с начальником политотдела Цебенко. Я громко, во всю мощь легких, гаркнул:
— Гарнизон, смир-р-р-но!
Рывком кинул правую руку к козырьку фуражки, строевым шагом, высоко поднимая ноги и резко опуская их на дорогу, двинулся к автомобилю. Остановившись метрах в пяти, четко доложил: «Товарищ генерал армии, Струго-Красненский гарнизон занимается по распорядку дня. За время моего дежурства происшествий не произошло. Дежурный по гарнизону гвардии майор Демидов!»
Сделав шаг влево, щелкнул каблуками, резко повернул голову в сторону начальства, «поедая его глазами», столбом замер на месте. Захаров строго посмотрел на меня, окидывая взглядом с ног до головы, видимо, не найдя ничего такого, к чему можно было бы придраться, медленно отвел свой колючий взгляд и произнес: «Вольно!» Я громко и протяжно продублировал его команду: «Вольно!»
Все сразу расслабились. Гарнизонное начальство по очереди стало представляться командующему. Затем Захаров со своей свитой направился в расположение 5-й бригады — началась проверка частей гарнизона. Сделав «разнос» за какие-то упущения почти всем командирам, он возжелал наблюдать показательные стрельбы.
Будучи дежурным по гарнизону, я не видел, как там разворачивались события, но часа через полтора с полигона сообщили, что на огневой позиции произошло ЧП: миной разорвало миномет, весь расчет погиб, подробности уточняются.
Получив таков сообщение, я помчался в штаб дивизии и доложил о происшествии заместителю командира полковнику Василевичу. От такой «новости» полковник побелел. Придя в себя, он почему-то очень тихо произнес: «Такого ЧП еще не было в нашей дивизии, теперь беды не миновать. Захаров спустит с нас шкуру!»