Страница 48 из 90
Катуков в этих мероприятиях участия не принимал, считал ниже своего достоинства «якшаться» с фашистами, тем более с Гудерианом, с которым воевал до конца войны не на жизнь, а на смерть. Возможно, уже тогда у Михаила Ефимовича и появилась неприязнь к комбригу Кривошеину, носившему усики «а ля Гитлер».
Конечно, дело ведь не в усах генерала Кривошеина, скорее, в разных подходах к решению непростых фронтовых вопросов. Разногласия у Катукова с Кривошеиным стали просматриваться еще на Курской дуге. Кривошеин имел не меньший опыт руководства танковыми войсками, чем Катуков, воевал в Испании, окончил бронетанковую академию, затем преподавал в ней тактику, считался теоретиком танкового боя, имел даже печатные труды по вопросам использования танковых войск в современной войне.
Анализируя действия Катукова во время Курской битвы, а также при проведении Богодуховско-Белгородской наступательной операции, Кривошеин нашел в них ряд тактических и стратегических ошибок, о чем говорил при разборе боевых действий 1-й танковой армии в Генштабе в Москве.
В ходе боев в июле-августе 1943 года армия понесла большие потери, в частности сильно пострадал 8-й мехкорпус. Выступая 27 сентября и 25 октября в Военной академии бронетанковых и механизированных войск им. Сталина, Катуков, словно оправдываясь, говорил о тяжелом положении армии, в котором она оказалась после Курской битвы, затрагивал и причины больших потерь: «Сроки захвата г. Богодухова оказались на двое суток длиннее намеченных планом. Причина: отставание соседей слева… Несвоевременный выход стрелковых соединений в район Борисовки и Грайворон потребовал выделения части сил армии на эти направления. Начиная со второго дня операции, когда армия вырвалась далеко вперед других ударных группировок Воронежского фронта и до выхода на рубеж реки Мерчик, она фактически все время наступала с открытыми флангами и не сумела помешать противнику осуществить планы прорыва из Ахтырки к Богодухову».[27]
Эти признания Кривошеин в расчет не принимал и на разборе в Генштабе, пользуясь подручным материалом — схемами, нарисованными начальником штаба корпуса полковником В. Е. Копиенко, — в пух и прах разнес действия Катукова. Как вспоминает один из комбригов В. М. Горелов, присутствовавший на этом совещании, выводы командира корпуса Кривошеина произвели эффект разорвавшейся бомбы. Но многие тогда поняли, что Семен Моисеевич «копает» под Катукова, горит желанием, как более подготовленный теоретически и практически командир, занять его место. (У Катукова не было высшего образования. Он закончил курсы «Выстрел» и КУКС — курсы усовершенствования командного состава.)
Кроме того, Кривошеин написал, как это принято теперь говорить, «телегу» на командарма и отправил ее в Москву, в ней он указал на замеченные им недостатки в армии. Приезжала авторитетная комиссия, долго разбиралась. Какие выводы она сделала, неизвестно, но Катуков продолжал командовать армией: его авторитет у Сталина был неоспоримым. В этой «подковерной» борьбе Семен Моисеевич проиграл. Катуков впоследствии стал маршалом бронетанковых войск, дважды Героем Советского Союза, а он, Кривошеин, так и остался командиром корпуса, правда, получил чин генерал-лейтенанта, с чем и ушел в отставку.
Дальнейшее наступление танковой армии показало, что она способна громить численно превосходящие силы противника и решать сложные фронтовые задачи. Примером тому было взятие города Казатина. Тут хорошо поработала разведка старшего лейтенанта Владимира Подгорбунского, затем и танкисты подполковника Ивана Бойко.
Я уже говорил, что среди разведчиков в танковой армии было много ребят с уголовным прошлым. Старший лейтенант Подгорбунский принадлежал к таковым. Володю я знал довольно хорошо, поэтому хочется рассказать о нем более подробно. Ему было лет двадцать пять, среднего роста, крепкий, немного коренастый, физически очень сильный человек. Лицо крупное, с резкими чертами, шатен, глаза с прищуром и какой-то хитрецой. Он сирота, беспризорник, скитался по стране, был в детском доме, учился в школе, сидел в тюрьме, служил в армии механиком-водителем танка. На фронте с первых дней войны. В разведку пришел из госпиталя после ранения, за отличное выполнение заданий ему присвоили звание сержанта, затем — лейтенанта. Он выполнял ответственные задания штаба армии и лично Катукова. Много раз ходил по тылам противника, приносил ценные сведения и приводил «языков», в схватках был шесть раз ранен, действовал всегда смело, я бы даже сказал, нахально, ошеломляя врага своей дерзостью.
Известный журналист Юрий Жуков после беседы с комбригом Липатенковым написал о Подгорбунском так: «Да, оригинальный человек. Удивительные дела совершает… Иногда, конечно, нелегко с ним: прошлое на него давит. К девятнадцати годам он нажил по приговорам тридцать шесть лет заключения: его арестовывали, он бежал, снова арестовывали, и опять бежал… Потом, незадолго до войны, в одном лагере попал в хорошие руки — изменился человек, стал отлично работать и как отрезал свое прошлое. Написал прошение М. И. Калинину, попросился в армию. Обдумали, проверили, кажется, можно верить человеку. Взяли! И не ошиблись… Но временами ему становится трудно, не всегда соблюдает дисциплину. Но зато в бою сущий дьявол».[28]
О подвигах разведчика Подгорбунского в армии ходила масса слухов и легенд, многое из того, что мне известно, не только подтверждается, но и описано Катуковым, Попелём, Бабаджаняном и другими танковыми начальниками. Я, например, знал, что Володя никогда не оставлял в тылу врага погибшего или раненого бойца. На Курской дуге он вытащил из горящего танка своего друга и принес его на плечах в часть. В январе 1944 года разведчики ворвались в город Казатин и учинили там настоящий переполох, вдребезги разбили прибывший на станцию поезд с солдатами и офицерами, захватили бронепоезд, затем на окраине города устроили засаду и били из танков по отступающему противнику до тех пор, пока не подошел танковый полк Ивана Бойко. За этот подвиг Владимиру Подгорбунскому было присвоено очередное воинское звание — капитан. Он также стал Героем Советского Союза.
По мере продвижения армии на юго-запад, к Днестру, потребность в разведывательной информации возрастала с каждым днем, и у группы Подгорбунского работы было много. Армия собиралась форсировать Днестр, но немцы, отступая, разрушили все переправы. Из-за погодных условий (был март 1944 года) весь армейский понтонный парк оказался далеко в тылу. Время было дорого, и Катуков предложил Подгорбунскому «достать» у немцев понтоны. На двух танках разведчики ворвались в село, расположенное на берегу Днестра, — там стояла немецкая понтонная часть, разогнали охрану, прицепили к машинам понтоны и доставили к своим на переправу. За эту вылазку Катуков наградил разведчика орденом Красного Знамени.
Застать Подгорбунского на месте было практически невозможно, он постоянно находился в какой-нибудь вылазке. У армейских разведчиков существовала традиция — за выполнение особо опасных заданий они получали по 10–15 суток отпуска при части. Этой привилегией Владимир Подгорбунский пользовался постоянно. Ему могли бы дать отпуск на родину, но так как ездить было некуда, парень колесил из части в часть. Его везде принимали как дорогого гостя.
Володя бывал и в нашем дивизионе. Как-то мы совершали марш в зимних условиях. Вдруг на ходу открывается дверь штабной машины, и к нам вваливается Подгорбунский: «Здорово, артиллеристы! Принимайте гостя!» Кто же откажет такому человеку? Дивизион совместно с другими частями выходил в выжидательный район, в бой вступал только через несколько дней, и все это время разведчик жил в моей штабной машине.
Мы кормили и поили его, а он рассказывал нам о своих вылазках, кстати, рассказывал без всякого хвастовства. У разведчика было много наград, и все они доставались ему дорогой ценой. Каждая награда — это целая история. Только орденов Красной Звезды у него было с полдюжины, если не больше.
27
ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 85, л. 44.
28
Жуков Ю. А. Люди 40-х годов. М., 1969. С. 421.