Страница 29 из 41
- Ей-ей, не слыхал...
- Должно быть, еще какая-нибудь грубость.
- А она, эта мерзавка, долго еще у тебя пробудет?
- Не знаю...
- А ты выставь ее поскорее!
- Хорошо тебе говорить! Да меня в Мулене знаешь как честить будут, обзовут людоедом, который родню вилами встречает.
Бомбастый согласился с этими доводами:
- Ты совсем как я, Глод, есть у тебя честь. Но не порть себе кровь. Твоя землеройка здесь недолго пробудет. Какие тут у нас в Гурдифло развлечения, а они только о том, как бы повеселиться, думают. Это бандитское отродье, им на работу плевать! Пойди-ка принеси мне винца, мне в погреб не спуститься при всех моих болячках!
Ратинье достал из погреба несколько бутылок. И они попивали винцо до тех пор, пока прикованный к постели, сраженный недугом Бомбастый не захрапел. Глод, стараясь ступать на цыпочках и не стучать сабо, удалился и побрел к себе на двор узнать, что там поделывает его супружница. Но при виде ее он побледнел. Она лежала в траве на животе совсем голая, только небрежно накинула себе на ягодицы новую майку, и листала какой-то журнал с иллюстрациями. Не помня себя от негодования, Глод подошел к ней:
- Франсина! Тебя же могут увидеть!
- Ну и смотри на здоровье! Мне-то что! - ответила она, продолжая листать журнал.
Он просто задохнулся от возмущения.
- Да я не о себе говорю! Но тут же другие люди ходят!
- Ну и что! Небось не ослепнут. Не такое уж неприятное зрелище голая девушка. Некоторые за это даже деньги платят. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы мне платили?
- Этого еще только недоставало!
- Я принимаю солнечную ванну, невелико преступление.
- Да так же не делается, чертова ты потаскуха! Замечание мужа рассердило Франсину, и она бросила на него через плечо суровый взгляд.
- Раньше не делалось, а теперь делается! Мне сейчас в бистро объяснили, что нынче запрещается запрещать. По-моему, это очень неглупо, хотя я этого и не знала. А теперь оставь меня, видишь, я читаю.
Вне себя от ярости, Ратинье завопил:
- Уж лучше бы ты осталась там, где была, скотина!
- Я еще успею туда вернуться. Ничего не скажешь, ты, Глод. весьма любезен! Приятно тебя послушать. Я воскресла всего сутки назад, а ты уже желаешь мне смерти. Некрасиво!
Все еще кипя гневом, Ратинье оставил загорать эту бесстыдницу и пошел присесть на лавочку, ворча что-то себе под нос. Здесь, слава те господи, не Фоли-Бержер.
- Дерьмо собачье; - бормотал он, - подумать только, что в свое время я ее в темноте ублажал, даже грудей не видел. Ясное дело, она свихнулась, раз показывает свою задницу всем встречным и поперечным!
Но потом, успокоившись, он в конце концов решил: нет у него причин горевать, что она воскресла. Нехорошо это с его стороны. Пусть даже теперешняя Франсина не его прежняя Франсина, все равно он должен радоваться, что она жива и счастлива. Он ее любил, не ее вина, что он за это время постарел. И он простил ей все ее экстравагантные выходки, простил смиренно, но не без горечи в душе.
Когда солнце начало клониться к закату, Франсина вернулась домой в джинсах и майке. Она все еще дулась на мужа за его злобные пожелания, и, прежде чем он успел сказать ей что-нибудь приятное, она как бичом ударила его по лицу, вернее по усам, бросив:
- Не мешало бы тебе знать, прежде чем ты помрешь, что я спала с Шерассом!
Он тупо пробормотал:
- Спала с Шерассом?
- Ага, не нравится! Предпочел бы видеть меня в могиле? Конечно же, я спала с Бомбастым!
- Когда? Сейчас?
Тут уж рассвирепела она:
- Да ты что, дубина! Конечно, не сейчас! А когда ты был в плену.
- Врешь ты! - завопил Глод. - Не спала ты с этим уродом!
- Ну, знаешь ли, в этих делах горб ведь не помеха...
Не помня себя от гнева, Ратинье взмахнул рукой. Но Франсина схватила со стола нож и быстрее осы нацелила его в грудь старика:
- Тронь только, живым не останешься, и поверь мне, там тебе будет лучше, чем здесь!
Глод отступил, тупо бормоча:
- А я и не знал...
- Тебе и не собирались рассказывать.
- Но почему вы это сделали?.. - простонал Глод.
- Я скучала... Скука была ужасная... ты был далеко... Но это пустяки...
Теперь уж она пожалела о вырвавшемся у нее признании. Не слишком разумно с ее стороны причинять человеку такие страдания. Глод тяжко рухнул на стул, с трудом выдавив из себя:
- Стало быть, ты была, Франсина, ты была просто шлюхой?
- Да нет, Глод, - шепнула она. - Просто одинокая женщина. Прости меня.
- Не прощу.
- Как тебе угодно. Но ведь с тех пор сорок лет прошло. Подумай-ка сам. Это же старая история.
- А для меня совсем новая.
- Не расстраивайся ты так, Глод, миленький. Забудь, что я тебе сказала.
- Еще чего, в одну минуту рогачом сделался, да еще радоваться этому должен...
- Но какой же ты рогач, спустя сорок лет! Когда ты вернулся, все было кончено, и, клянусь, я любила тебя по-прежнему.
Она нежно пригладила ладонью его буйную гриву, густо присыпанную сединой. Он оттолкнул ее руку и, когда первая волна гнева отхлынула, надулся. По правде говоря, все больше утрачивая с годами дар воображения, он не мог уже целиком погрузиться в пучину своего стародавнего несчастья. Он даже знал счастливых рогачей. И сам принадлежал к их числу. Поэтому незачем, пожалуй, устраивать цирк и срывать со стены ружье. А вот выпить с горя стаканчик в самый раз будет, что он и сделал, не боясь на сей раз, что его отругают.
Да кроме того, в теперешнем ее виде Франсина ничуть не напоминала неверную жену, и это раздвоение личности каким-то странным образом смягчало злобу Глода, и он даже не знал, на кого ее обратить. В конце концов Франсин оказалось слишком много! Множество! И теперешняя не слишком добрая. Но обманула его не эта молодая женщина. Эта молодая женщина была только его...
- Есть с чего рехнуться! - проворчал он.
- Да не надо...
Отчасти успокоившись относительно силы отчаяния Глода, она потихоньку подошла к зеркалу, причесалась, прихорошилась, улыбнулась своему отражению, показав ослепительно белые ровные зубки. Она забыла. Нет, правда, давно уже все забыла. И все-таки ей было неловко:
- Ты ничего не имеешь против, если я уйду, Глод?
- Куда это ты?
- На танцы. С Катрин Ламует. Она за мной заедет.
- Маленькая Ламует?
- Не такая уж она маленькая. Нам обоим по двадцать лег.
- Никак я не привыкну к твоим чертовым двадцати годам! Что ж, иди потанцуй. Веселись на здоровье.
- Спасибо, Глод!
- Возвращайся когда захочешь. Я тебе больше не муж и не твой папаша или дедушка. Теперь у тебя руки развязаны, может, снова меня рогачом сделаешь.
Она наигранно рассмеялась.
- Ну... я еще сама не знаю... Ты у меня, Глод, ужасно милый.
- Верно, ужасно милый болван, ужасно хороший болван, да что там говорить...
- Нет-нет. Если бы ты такой болван был, я бы никогда за тебя не вышла. Ну, бегу, я слышу, Катрин сигналит с шоссе.
Проходя мимо Глода, она по пути влепила ему поцелуй в щеку и исчезла. В ушах Ратинье еще долго звучал этот поцелуй мира. Но тут он с ненавистью подумал о Бомбастом. После недолгих размышлений он решил, что Сизисс расплатится за Франсину. Если она теперь не такая, как прежде, то Бомбастый каким был, таким и остался, он подлый предатель, гнусный тип, достойный самой жестокой кары. Ратинье вскарабкался на стул, снял со стены ружье, однако из предосторожности благоразумно не зарядил его и отправился к дому обманщика. Дверь он распахнул, даже не постучавшись.
Сизисс попивал винцо, лежа в постели, а когда хлопнула дверь, от испуга пролил половину на простыню. Он прогремел было: "Настоящий..." - но не договорил начатого, оцепенев при виде направленной на него двустволки.
- Руки вверх, Иуда! - крикнул Глод. - Руки вверх и доканчивай, что ты хотел сказать! А хотел ты сказать "настоящий рогач", верно?