Страница 27 из 41
- Чертовы бабенки, - взорвался он, - сколько времени я и не вспоминал обо всех этих шалостях, жил себе преспокойненько, как святой Батист, и вот вам - является, голову мне заморочила и разморачивать не желает! Молодые вообще ни на что не годны и все такое прочее!..
Продолжая воркотню, он и не думал вставать с постели, даже когда пред ним предстала резвушка Франсина, наряженная по последней моде тридцатых годов. В старом тряпье она разыскала очаровательное платьице леденцоворозового цвета с зелеными помпонами на плечах. Кроме того, надела белые носочки и сандалии, которые успели за это время основательно задубеть. Ратинье ядовито хихикнул, наконец-то настал час его мести:
- Ничего не скажешь, прямо по последней моде!
Однако, будучи в превосходном расположении духа, Франсина в тон ему посмеялась над собой:
- Совершенно верно, Глод! Ну чистое пугало! Но не могу же я появиться в Жалиньи в чем мать родила!
- Ты в Жалиньи собралась?
- Надо же мне, в самом деле, купить что-нибудь из одежды. Ты сам видишь, мне нечего даже надеть.
Глод подумал о предстоящих расходах, но не посмел выразить свои мысли вслух и молча проглотил горькие сетования. Но Франсина обо всем догадалась:
- Не бойся, я сэкономлю на лифчике! Теперь они сами держатся!
Так как дверь она за собой не закрыла, в комнату вошел Добрыш, заинтригованный непривычной суетой в доме, он с радостью узнал свою хозяйку и вежливо потерся о ее ноги. Его оттолкнули кончиком сандалии, сопроводив этот не совсем гостеприимный жест визгом:
- Господи боже мой, эта грязная скотина все еще здесь? Немедленно застрели ее! Разве ты сам не видишь, что кот весь запаршивел? Разве можно в доме такую заразу держать?
Добрыш, обладавший безошибочным чутьем по части любых интонаций, счел более благоразумным укрыться в пристройке.
Заваривая кофе, Франсина спросила:
- Кстати, раз уж мы заговорили об этой грязной скотине, скажи, а Бомбастый жив или нет?
- Жив. Сейчас он, правда, приболел. Если ты его когда увидишь, скажи, что ты моя внучатая племянница или вообще какая-нибудь родня...
- Я и сама уже об этом подумала, не стоит лишнего шума подымать.
Оскорбленный в своих лучших чувствах, Глод молча встал с постели, присел к столу. Франсина подала ему чашку кофе и даже поставила на стол бутылку сливовой наливки. Такое внимание растрогало Глода.
- Славная ты женщина. Но, учти, я это заслужил. Я тебе на кладбище то горшок герани, то горшок бегонии приносил. Смело скажу: твоя могилка была не хуже других ухожена.
- Да ну тебя! - нетерпеливо отмахнулась Франсина. - Давай о чемнибудь другом поговорим, ладно? Не желаю слышать разговоров о мертвецах!
Кофе оказался слишком горячим. Глод охладил его, долив чашку сливянкой. После первого же глотка он оживился, расцвел, напыжился от законной гордости:
- Ладно, ладно, не будем больше о геранях и бегониях. Но если ты сейчас жива, так неплохо бы тебе знать, что воскресла ты только благодаря мне!
- Благодаря тебе?
Глод вкратце рассказал ей про летающую тарелку и про Диковину. Когда он закончил свою волшебную сказку, Франсина пожала плечами, и ее груди, словно высеченные из теплого мрамора, дрогнули под платьем.
- Ты, надо полагать, бочками пил, бедный ты старикашка, пока меня здесь не было!
- Клянусь головой!
- Покорно благодарю, меня не проведешь! И не строй из меня идиотку со всей твоей чепухой, с летающими тарелками и марсианами.
Ратинье возмутился:
- Учти, марсиане и жители Оксо - две большие разницы.
- А сколько их всего для пьянчуг?
- Ты, черт возьми, в летающие тарелки не веришь, но если ты воображаешь, что так же легко воскресить человека, как чихнуть, то это уж слишком!
- А в это я верю, раз своими глазами вижу!
Уязвленный Глод сдался и с яростью капнул в кофе крупную слезу сливянки. Франсина тщательно уложила волосы перед зеркалом. Опрыскала свою миловидную мордашку туалетной водой "Добрый пастырь" и бросила:
- Пока меня не будет, ты бы со стола убрал и чашки помыл. И не вздумай ходить к своему дружку и напиваться с ним, а лучше вымой-ка пол, а то не видать даже, какого цвета плитка!
Глод так и застыл от неожиданности, склонившись над своим питьем. Никогда еще с ним не обращались столь неуважительно. Его хитрюга женавнучка заметила это и фыркнула:
- Да, да, милый мой Глод! Отныне ты меня не будешь больше ублажать, а я не собираюсь гнуть на тебя спину, как негритянка. Это же нормально! Всю жизнь я штопала тебе носки, стирала в речке белье, кухарила, подтирала ребятишек. Я и жизни-то не видела по-настоящему. Пролетела она как молния, мелькнула, и все. Как по-твоему, пропащая жизнь - это для женщины достаточно? Неужели ты воображаешь, что я снова впрягусь в лямку, раз мне выпала такая неслыханная удача начать новую жизнь? Что я, полная идиотка, что ли? Сейчас мне охота смеяться, петь, веселиться, а потом, может, и любовью подзаняться. Кончено, Глод, с барщиной! Понял? Нет, вижу, ничего ты не понял, но это неважно, зато я за двоих поняла. До свиданья, Глод. Если я опоздаю к обеду, поступай так, как если бы я была еще на кладбище. Куда, кстати, ты девал мой велосипед?
Эта горделивая речь совсем омрачила Ратинье. Но бывший сапожник сдержался. Он охотно бы закатил парочку пощечин своей супружнице, чтобы ее утихомирить. Такое прежде бывало, не часто, но бывало. Но сучонка стала теперь проворнее и сильнее его. Если кто и получит пощечину, так это он, седовласый, так это собственная его щека. Он злобно проскрипел:
- Продал я его, твой велосипед. Согласись, что в гробу редко кто на велосипедах раскатывает!
Эта новость не омрачила веселья Франсины, и она беспечно махнула рукой:
- Ничего, в мои годы и автостопом можно доехать. Дай-ка мне деньжат.
Прекрасный лик патриарха исказился:
- А сколько тебе?
- Думаю, что теперь жизнь стала дороже, так же как и моя жизнь. Дай, сколько мне нужно. Если у человека есть жена, он обязан ее кормить и одевать.
- Жена, которая ни на что не годна, - это не жена! И потом, я только на пенсию по старости и живу...
- Пенсия по молодости еще меньше, дорогой дедуля!
Испытывая невероятные муки, со вздохами, способными расколоть столешницу, "дедуля" вытащил из бумажника одну за другой три бумажки, и Франсина без зазрения совести прямо-таки вырвала их у него из рук. И, прокружившись в вальсе до дверей, обернулась, послала удрученному старику воздушный поцелуй явно в насмешку.
- Жена, которая ни на что не годна, знаешь, что она тебе скажет, Глод? Нет, не знаешь? Так вот подумай хорошенько! Ответ найдешь на дне стакана.
Так бы и швырнул ей в физиономию чашку, да в чашке еще оставалась сливянка. Впрочем, и Франсина была уже далеко, на шоссе. И пела она во весь голос. В раздумье Глод теребил усы, уставившись на самый обыкновенный мушиный помет на стене. Наконец он пробормотал, покачивая головой:
- Хорошо, детки мои! Хорошо, братец! Славное начало.
А Франсина все пела, шагая по шоссе. Ей нравилось ощущать свои мускулы. Нравилась белая, как у всех блондинок, кожа. Буйная грива волос, разметанная по плечам. Вдруг ей захотелось обнять мальчика, и под мерзким платьишком даже в животе жарко стало. Ей нравилась весна, от которой была так тепло на сердце и которая с восхищением любовалась этой столь же юной весной, широко и легко шагавшей по гудрону. За спиной она услышала, шум машины и решительно подняла руку. Это оказалась, малолитражка, и за рулем сидела девушка примерно ее лет. Автомобильчик остановился, девушка высунулась в окно и обратилась к Франсине на "ты":
- Куда путь держишь?
- В Жалиньи.
- И я тоже туда. Влезай...
Франсина села рядом с девушкой и, как только машина тронулась, начала без умолку болтать:
- Вчера я платье разорвала. И выкопала в чемодане этот розовый ужас, посмотри-ка, на что я похожа. Думаешь, я найду что-нибудь в Жалиньи? Денег у меня не так-то уж много...