Страница 12 из 17
Тогда попытки государственного регулирования особенно продвинулись в сельском хозяйстве. Стремясь обеспечить снабжение армии и промышленных центров хлебом и не допустить при этом роста дороговизны, правительство прибегло к таким мерам, как установление твердых цен на хлеб (при их региональной дифференциации), обязательные планы разверстки и угроза реквизиций за нарушение правил сдачи сельскохозяйственных продуктов. Одновременно местные органы власти, решая продовольственную проблему, запрещали вывоз аграрной продукции за пределы своих губерний. Все это в совокупности с непропорциональным ростом цен на промышленные товары существенно подорвало стимулы деревни к производству товарной продукции, а расстройство железнодорожного транспорта довершило начатое дело – зимой 1916/1917 года в городах остро ощущалась нехватка продовольствия.
Аналогично обстояли дела и в промышленности. Государственная власть все настойчивее пыталась вмешиваться в работу предприятий, понуждая предпринимателей действовать вопреки их экономическим интересам, что лишь усиливало общий хаос. Данная ситуация была ярко охарактеризована председателем IV Государственной думы М. В. Родзянко в записке, переданной императору незадолго до Февральской революции. В ней, в частности, приводится такой пример: «Вместо того чтобы принять самые решительные меры для обеспечения себя углем надлежащего качества, для чего потребовалось заключить соответствующие контракты с углепромышленниками или создать особый регулирующий орган, министерство путей сообщения начиная с 1915 года предпочитает получать уголь путем реквизиций. Это ставит железные дороги в весьма рискованное положение, мешая им как приобрести уголь хорошего качества, так и сделать надлежащие запасы на складах. Так как при реквизиции личная ответственность владельцев рудников за качество угля совершенно исчезает, было вполне естественно стремление некоторых из них сбыть железным дорогам всякий хлам»[34].
Естественно, что в такой ситуации речь все чаще заходила о введении государственной монополии на хлеб, уголь, нефть, сахар, хлопок и т. д., то есть исключительного права государства закупать те или иные продукты у производителей и реализовывать их потребителям[35]. Особенно активно за политику подобного рода выступали деятели, находившиеся на левом фланге политической жизни страны. Однако в отличие от «государственников» из правительственного лагеря левые (и прежде всего – марксисты) связывали необходимость соответствующих изменений в системе хозяйствования не только с войной, но, в первую очередь, с характером современных тому времени производительных сил.
В начале века кризис классического капитализма был очевиден[36]. Ускоренная концентрация производства и рост частномонополистического капитала сопровождались ослаблением конкурентного механизма, что лишало буржуазный строй имманентного ему источника прогресса. И левые полагали, что именно государственное регулирование должно будет прийти на смену конкуренции. Они рассчитывали на то, что демократические силы смогут встать у руля государственного управления и обеспечить замену «стихийной борьбы частных интересов и стремления капитала к извлечению прибыли» на «планомерное направление производительной деятельности – со стороны общества или государства». При этом предполагалось так или иначе опираться на уже созданные войной формы хозяйственного управления.
В качестве же первоочередных шагов к урегулированию хозяйственной жизни предлагалось сосредоточить усилия на выработке единых общеимперских планов, способных охватить все движение продукта от производителя к потребителю. Это, в свою очередь, связывалось с осуществлением мер типа принудительного синдицирования предприятий, введения разрешительной системы перевозки всех грузов, государственного ценообразования. Ключевым моментом здесь выступал транспорт как техническое условие планомерного распределения продукции по территории страны. А именно в контроле за распределением многие экономисты видели краеугольный камень искомой плановой системы.
Победа Февральской революции резко динамизировала социально-экономические и политические процессы в стране. И, пожалуй, главное, на чем сосредоточилось внимание новой власти, было повышение эффективности государственного вмешательства в народное хозяйство. В системе экономико-политических ценностей на первое место выдвинулось понимание государства как субъекта, способного разрешать трудности, которые обусловливались войной и участившимися перебоями в функционировании капиталистического воспроизводственного механизма, опирающегося на частные интересы и конкуренцию. «…Вся задача целиком, очевидно, далеко выходит за пределы того, что может дать частный почин, интересы которого очень часто не сходятся с интересами целого. Только государство, и притом государство, обслуживающее не интересы кучки привилегированных, а действующее в интересах всего народа, может вывести страну из хаоса и развала», – писал тогда Н. М. Ясный[37], впоследствии ставший известным американским экономистом-советологом.
Экономисты и хозяйственные деятели, включая ряд крупнейших предпринимателей, сходились в признании необходимости придания новому правительству широких полномочий для осуществления этих функций. Раздавались призывы к централизации значительной части прибыли, к разработке целостного государственного плана, который помог бы остановить распад национального хозяйства и обрисовать достаточно ясную перспективу подъема. Последнее подчеркивалось особо, причем всеми – от социалистов до монархистов (если отвлечься, разумеется, от наиболее радикальных представителей тех и других, одинаково отрицавших установившийся после революции режим). Плана требовали марксисты, поскольку это соответствовало их доктринальным установкам. За план выступали и предприниматели, надеясь благодаря ему стабилизировать хозяйственную ситуацию.
Увлеченность идеей планирования была распространена не просто широко, но подчас принимала самые неожиданные формы. Приход к власти «верных слуг народа» в лице Временного правительства (которое действительно включало в себя видных представителей имущих классов и интеллигенции России), всеобщий энтузиазм и единство самых разнородных сил, обеспечившее падение самодержавия в считанные дни, – все это создавало иллюзии быстрого хозяйственного урегулирования, легкого восхождения на экономические вершины, недоступные прежнему режиму. Дело доходило до курьезных случаев своеобразного «планового фанатизма». Например, В. Г. Громан, будучи ответственным за распределение потребительских товаров среди жителей Петрограда, заявлял, что он не распределит ни единой пары ботинок, пока все хозяйство не будет регулироваться по плану. Это, конечно, была крайность, но она весьма ярко выражала настроения в среде многих влиятельных экономистов.
Политика Временного правительства прошла несколько стадий, радикализуясь по мере развития политической ситуации и некоторого полевения его состава. Впрочем, принципиальные идеи планового регулирования так или иначе сохранялись на протяжении всех месяцев существования этой власти, отражаясь как в ее официальных актах, так и в выступлениях видных общественных деятелей.
Нетрудно догадаться, что именно с продовольственной проблемы начало Временное правительство свою деятельность по упорядочению хозяйственной жизни. Здесь переплетались основные линии и противоречия российской экономики. И, по сути дела, новая власть пошла по тому же пути, на который пытались, но так окончательно и не решились встать ее предшественники: 25 марта было принято решение о введении хлебной монополии, согласно которому все зерно, сверх необходимого для потребления, посевов и корма скота, должно было отчуждаться по твердым ценам в общегосударственный фонд для дальнейшего перераспределения. Предполагалось учитывать все конкретные условия деятельности данного производителя – при помощи каких орудий он сеет (ведь при использовании более прогрессивных машин требуется меньше зерна для засева), какой скот содержит, сколько работников (ведь их надо кормить) и на какой срок нанимает.
34
Цит. по: Экономическое положение России перед революцией // Красный архив. 1925. № 3. С. 77–78.
35
Однако многие экономисты, в том числе верившие в эффективность подобных мер, подчеркивали, что они могут быть осуществлены лишь правительством, пользующимся доверием народа.
36
Правда, неготовность страны, да и всего мира к победе социализма тогда признавалась практически всеми.
37
Продовольственный кризис и хлебная монополия. Пг., 1917. С. 12–13.