Три дочери Евы

Вместе со своими единомышленниками Сельма ездила на все пляжи Стамбула и его окрестностей, где пыталась убедить женщин, загорающих в открытых купальниках, что они безвозвратно губят свои души. «Помните, что телам, которые вы так бесстыдно выставляете на всеобщее обозрение, предстоит вечно гореть в адском пламени!» – возвещала она. Участники кружка раздавали всем и каждому листовки, написанные с грубыми ошибками, без запятых, зато с множеством восклицательных знаков, о том, что дочери Евы, демонстрирующие нагую плоть в публичных местах, навлекут на себя гнев Аллаха. По вечерам, когда пляжи пустели, ветер носил по берегу разорванные и измятые листовки, смешивая с песком слова «разврат», «кощунство», «вечное проклятие», похожие на высохшие водоросли.

Сельма, и раньше отличавшаяся живым нравом, на новом жизненном этапе стала еще более разговорчивой и общительной. Главную свою миссию она видела в том, чтобы привести окружающих, и прежде всего мужа, на путь спасения. Но Менсур вовсе не собирался менять свою жизнь и уж тем более не хотел, чтобы им руководили. В результате семья Налбантоглу разделилась на две зоны влияния, которые можно было назвать «Дар аль-ислам» и «Дар аль-харб» – зону повиновения и зону войны.

Религия ворвалась в их жизнь неожиданно, как метеор, и расколола семью на два враждующих лагеря. Младший сын, глубоко набожный приверженец крайне националистических взглядов, принял сторону матери; старший, Умут, поначалу пытался погасить конфликт и сохранить нейтралитет, хотя его слова и поступки свидетельствовали о том, что он склоняется влево. Кончилось все тем, что он объявил себя убежденным марксистом.

Пери, как самой младшей в семье, приходилось тяжелее всего. И отец, и мать старались склонить дочь на свою сторону, превратив ее жизнь в поле битвы для своих непримиримых мировоззрений. Даже сама мысль о том, что она должна сделать выбор между несгибаемой религиозностью матери и столь же несгибаемым материализмом отца, приводила ее в ступор. К тому же Пери относилась к числу людей, которые, если это только возможно, стараются никого не обижать. Она хотела быть приветливой и доброжелательной со всеми, но для того, кто находится в центре схватки, это слишком трудная задача. Никто не замечал, как она гасит бушующее в ней пламя, превращая горящие угли в пепел.

Один угол в их гостиной особенно ясно говорил о том, какая пропасть лежит между ее родителями. На стене над телевизором висели две полки. На одной стояли отцовские книги: «Ататюрк. Возрождение нации» лорда Кинросса, сборник речей самого Ататюрка, «Оказывается, я люблю» Назыма Хикмета, «Преступление и наказание» Достоевского, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, коллекция мемуаров, написанных генералами и простыми солдатами Первой мировой войны, и старинное издание «Рубаи» Омара Хайяма, истрепанное от частого чтения.

На другой полке, материнской, царил совсем другой мир. В течение многих лет на ней красовались фарфоровые лошадки всех цветов и размеров: пони, жеребцы и кобылы с золотыми гривами и разноцветными хвостами, бегущие, отдыхающие, пасущиеся. Постепенно там начали появляться книги: «Хадисы», составленные имамом аль-Бухари, «Воспитание души» аль-Газали, «Как правильно молиться и просить в исламе. Пошаговое руководство», «Истории из жизни пророков», «Настольная книга правоверной мусульманки», «Терпение и благодарность – важные исламские добродетели», «Исламский толкователь снов». Почетное место в правом углу было отдано двум книгам Узумбаза-эфенди: «Принесем чистоту в безнравственный мир» и «Шайтан шепчет тебе на ухо». Фарфоровые лошадки вынуждены были потесниться и в конце концов оказались задвинутыми на самый дальний конец.

Неискушенный ум Пери беспомощно барахтался в потоках слов и эмоций, наполняющих дом. Из того, чему ее так настойчиво учили, она поняла, что Аллах един и никакого другого Бога нет и быть не может. Но она не могла поверить, что религиозные учения, горячо почитаемые ее матерью и столь же горячо ниспровергаемые отцом, исходят от одного и того же Бога. Этого просто не могло быть. И если Бог все же един, как могло случиться, что два человека воспринимают Его совершенно по-разному? А ведь эти два человека некогда были соединены узами брака, и, хотя они более не делят постель, супружеские узы по-прежнему остаются в силе.

Растерянная и встревоженная, Пери смотрела, как люди, которых она любила, разрывают друг друга на куски. Она рано поняла, что из всех битв, происходящих на этой земле, больше всего страданий доставляют людям семейные битвы, а среди семейных битв нет более яростных, чем те, где причиной размолвки становится Бог.

Нож

Стамбул, 2016 год

Вскоре Пери увидела впереди попрошаек, стащивших ее сумочку. Они бежали со всех ног, но она бежала быстрее. Пери поверить не могла в свою удачу, если только это действительно была удача. Преследуя похитителей, она свернула в узкий мощеный переулок, в котором царил вечный полумрак, и тут же остановилась, с трудом переведя дыхание.

Дети стояли рядом с каким-то мужчиной. Вглядевшись, Пери узнала в нем того самого бродягу, который поднял брошенный ею окурок. Она сделала шаг в их сторону, но совершенно не представляла, что им сказать. В погоню она бросилась не раздумывая и теперь не знала, как поступить.

Бродяга безмятежно улыбался, словно радуясь встрече с ней. Вблизи он выглядел по-другому: красиво очерченные скулы, молодой блеск чернильно-черных глаз. Если бы не потрепанный вид, можно было бы сказать, что он не лишен привлекательности. В руке он держал сумочку Пери, ласково поглаживая ее, словно вновь обретенную возлюбленную.

– Это мое, – проглотив ком в горле, хрипло произнесла Пери.

Он щелкнул замком, перевернул сумочку и хорошенько тряхнул ее. Содержимое высыпалось на землю: ключи от дома, помада, тушь, карандаш для глаз, крошечный флакончик духов, телефон, упаковка бумажных платков, солнечные очки, щетка для волос, тампоны… И кожаный бумажник. Его бродяга проворно схватил. Вывернув бумажник, он извлек оттуда пачку банкнот, кредитные карточки, женский ID розового цвета, водительские права и несколько семейных фотографий. Сунул в карман деньги и телефон, все остальное оставил без внимания. При этом он насвистывал какую-то жизнерадостную беззаботную мелодию из тех, что можно услышать в старом музыкальном автомате. Бродяга уже собирался швырнуть бумажник на землю, когда что-то привлекло его взгляд. Фотография, сделанная поляроидом много лет назад и спрятанная в потайное отделение. Напоминание о давно минувшем.

Вскинув бровь, нищий уставился на фотографию. На ней были запечатлены четверо: мужчина и три молодые женщины. Профессор и его студентки. Закутанные в пальто, шапки и шарфы, они стояли спиной к зданию Бодлианской библиотеки в Оксфорде, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы хоть немного согреться, – тот день был одним из самых холодных за всю зиму.

Бродяга поднял голову и с ухмылкой взглянул на Пери. Судя по всему, он видел Оксфорд в кино или на газетных снимках и теперь узнал его. А может, он догадался, что одна из девушек на снимке и есть та женщина, что стоит перед ним. Конечно, за минувшие годы она располнела, у нее появились морщины, волосы почти перестали виться, к тому же были коротко подстрижены. Но глаза у нее остались прежние, с грустинкой, спрятанной в глубине. Нищий пренебрежительно отбросил фотографию.

Наблюдая, как поляроидный снимок, немного покружив в воздухе, опустился на землю, Пери сморщилась, словно фотография была живой и могла испытать боль от падения.

В следующее мгновение, обретя дар речи, она принялась орать, пугая бродягу полицией, жандармерией и собственным мужем, которые вот-вот придут к ней на помощь. Она размахивала рукой, демонстрируя обручальное кольцо, мучительно сознавая при этом, что девушка, которой она была когда-то, подняла бы ее за это на смех. В самом деле, нелепо выставлять напоказ символ своего семейного положения, надеясь внушить кому-то почтительный трепет. На мужчину, впрочем, ни ее кольцо, ни ее угрозы не произвели ни малейшего впечатления. Едва освещенный скудным светом, переулок был совершенно пуст. Судя по тому, каким слабым был доносившийся сюда шум машин, оживленные улицы остались далеко. Внезапно Пери охватил страх.