Три дочери Евы

Мужчина тяжело дышал, и каждый вздох его напоминал рыдание. Лицо его было залито кровью, губы разбиты.

«Мне очень жаль», – подумала Пери и уже едва не произнесла это вслух, как в голове вдруг раздался голос, нежный и укоряющий одновременно. «Вы по-прежнему чувствуете себя виноватой перед всеми, моя дорогая?»

Если бы профессор Азур каким-то чудом переместился сейчас в Стамбул, то наверняка сказал бы ей именно это. Как странно, прошлое врывается в нашу жизнь ровно в тот момент, когда что-то нарушает ее привычное течение. Смутные воспоминания, подавленные страхи, тщательно скрываемые тайны и чувство вины – мучительное и властное. Мир вокруг словно отступает в тень, превратившись в размытую декорацию. Так и она, внезапно отрешившись от всего остального, не замечая боли и чувствуя лишь безграничный покой, вспоминала теперь то, что, как ей казалось, сумела забыть навсегда.

Бродяга жалобно скулил. Он больше не был повелителем городских задворок, грабителем, насильником, попрошайкой… Все роли, какие ему отводила судьба, слетели, подобно шелухе, и он превратился в маленького ребенка, плачущего от страха и одиночества. Действие клеевых паров закончилось, галлюцинации развеялись, оставив лишь физическую боль.

Пери смотрела на него с чувством, близким к раскаянию. Кровь пульсировала у нее в ушах. Она была уже готова предложить бродяге помощь, когда вдруг услышала за спиной испуганный голос дочери:

– Мама, что случилось?

Она резко повернулась, с трудом возвращаясь к реальности.

– Дорогая, я же велела тебе ждать в машине.

– Сколько можно ждать! – протянула Дениз, уже собираясь осыпать мать упреками, но внезапно осеклась. – Господи боже, да у тебя кровь идет! Скажи наконец, что случилось! Ты ранена?

– Ничего страшного, – успокоила ее Пери. – У нас тут вышла небольшая потасовка.

Тем временем бродяга, казалось утративший дар речи, с усилием поднялся на ноги и заковылял прочь. Мать и дочь схватили злополучную сумочку и начали подбирать с земли ее содержимое.

– Почему у всех нормальные матери, а у меня нет? – ворчала Дениз, собирая кредитные карточки. Ответить на этот вопрос Пери не могла, поэтому даже не пыталась. – Идем отсюда скорей! – торопила Дениз.

– Подожди секунду. – Пери искала глазами фотографию, но та исчезла.

– Пойдем! – нетерпеливо повторила Дениз. – Чего нам здесь ждать?

Выйдя из переулка, они поспешили к своей машине. «Ренджровер» цвета «Небо Монте-Карло» ждал их. Как ни удивительно, машину не угнали.

Остаток пути обе провели в молчании: дочь сосредоточенно обдирала заусенцы, мать смотрела на дорогу. Лишь позднее Пери вспомнила, что они не смогли найти мобильный телефон. Возможно, бродяга унес его в своем кармане; возможно, он выпал оттуда во время схватки и до сих пор лежал в темном переулке, время от времени начиная звонить, призывая свою хозяйку. Что ж, Стамбул часто бывает глух к крикам и призывам.

Сад

Стамбул, 1980-е годы

В первый раз Пери увидела Дитя Тумана, когда ей было восемь лет. С тех пор оно прочно вошло в ее жизнь, переплелось с ней, как вьюн, обвивший молодое деревце. Видение повторялось так часто, что стало для нее привычным, не став от этого менее пугающим.

В отличие от большинства домов в квартале, дом Налбантоглу был с четырех сторон окружен буйно разросшимся садом. Все домочадцы любили проводить в нем время. Там они сушили красный перец, баклажаны и окру, развесив их на веревках, там заготавливали острый томатный соус, наполняя им многочисленные банки, а в дни Ид аль-Адха варили в котле баранью голову. Маленькая Пери старалась не смотреть в глаза барана, открытые, немигающие. У нее сжималось горло, стоило ей подумать, что в этих глазах отражается ужас, который животное испытало перед закланием. А сама мысль о том, что сегодня вечером ее отец будет с удовольствием поедать этот деликатес, закусывая бараньими мозгами ракы, едва не доводила ее до тошноты.

В саду за домом они также раскладывали только что состриженную овечью шерсть, потом ее мыли, сушили и набивали ею матрасы. Порой бывало, что клочок шерсти, подхваченный ветром, мягко опускался кому-нибудь на плечо, словно перо подстреленного голубя.

Когда Пери призналась отцу, что овечья шерсть напоминает ей об убитых птицах и что глаза мертвого барана смотрят на нее с немым укором, Менсур улыбнулся и ласково погладил ее по щеке.

– Ты чересчур чувствительна, джанимин иджи![5] Не относись к жизни слишком серьезно! – дал он дочери совет, которому никогда не следовал сам.

От остального мира сад отделял деревянный некрашеный забор, напоминающий щербатый рот, – так много досок в нем недоставало. Кроме игр с другими детьми, из всех дел, которыми можно было заниматься в саду, Пери больше всего любила коллективную чистку ковров. Она всегда с нетерпением ждала этого дня, который назначался раз в пару месяцев. Непременными условиями были хорошая погода – не слишком жарко и без дождя, – в достаточной степени грязные ковры и хорошее настроение.

В один из таких дней все ковры и половики вынесли в сад и разложили на траве, вплотную друг к другу. Сотканные вручную и фабричные, они лежали в ожидании, когда их почистят. Каждый представлял собой удивительное царство причудливых узоров и загадочных символов и превращался для счастливых детей улицы Немого Поэта, тут же затевавших на них шумную возню, в ковер-самолет, который уносил их в неведомые страны, с легкостью проносясь над морями и океанами.

В дальнем конце сада уже стоял на огне огромный котел с горячей водой. Из него черпали ведрами воду и поливали ковры, чтобы смягчить ворс. Потом ковер надо было намылить и долго тереть щеткой, после чего смыть мыло и повторить все сначала. Не все женщины принимали участие в чистке. Мать Пери, например, всегда оставалась в стороне, находя эту работу слишком грязной и скучной. Другие же, подвернув юбки и шаровары, отдавались этому занятию с величайшим усердием – глаза их горели от сознания важности происходящего, на щеках полыхал румянец, а из-под платков выбивались непослушные пряди волос.

Дети тем временем строили дворцы из глины, ловили мух с помощью спичечных коробков, смазанных вареньем, лакомились абрикосами (непременно разгрызая косточки) и дынями, плели венки из сосновых иголок и гонялись за рыжей кошкой, не то беременной, не то невероятно разжиревшей. Они успели исчерпать весь свой запас игр и развлечений, а грязных ковров еще оставалось предостаточно. Постепенно друзья Пери разошлись по домам, обещая вернуться позднее. А она осталась, ведь это был ее сад.

День был прекрасный – солнечный и теплый. Ветер играл в кронах деревьев, и казалось, в вышине шумит море. Женщины болтали, смеялись и пели. Некоторые отпускали скабрезные шутки, смысла которых Пери не понимала, но по хмурой складке меж материнских бровей догадывалась, что речь идет о чем-то непристойном.

После полудня женщины решили сделать перерыв и перекусить. Они достали еду, принесенную из дома: фаршированные капустные листья, бёрек с фетой, маринованные огурцы, салат с булгуром, жаренные на гриле фрикадельки, яблочные пироги. Все это выложили на огромный круглый поднос, рядом с плоскими лепешками и стаканами айрана, белого и пенистого, точно облако, на котором обитает добрый и щедрый бог.

Голодная Пери схватила бёрек, но не успела она откусить кусок, как воздух рассек чей-то отчаянный вопль. Ее мать, по обыкновению погруженная в задумчивость, толкнула котел с горячей водой. К счастью, на себя она его не опрокинула, но обварила левую руку от локтя до пальцев. Все остальные женщины, позабыв о еде, бросились к ней на помощь.

– Надо скорее опустить руку в холодную воду, – советовала одна.

– Нет, лучше смазать ожог зубной пастой! – перебивала другая.

– Уксус, вот отличное средство! Моя тетя обожгла руку еще сильнее и вылечилась уксусом.

5

Душа моя (тур.).