Страница 29 из 60
Преподобный Максим Исповедник в своих творениях четко различал два способа рождения людей, и это различие он выражал через употребление отличающихся терминов: γένεσις и γέννησις. Богоугодный способ рождения, не сопряженный с греховной страстностью, обозначался как γένεσις и относился к происхождению первозданных Адама и Евы, а также Господа нашего Иисуса Христа. Второй термин — γέννησις — употреблялся для обозначения зачатия и рождения, сопряженного со страстностью и грехом всех остальных людей. «В силу этой страстности, — писал преподобный Максим, — никто не безгрешен, ибо [всякий] по природе подлежит закону рождения, введенного по причине греха после [первоначального] происхождения»[519]. Таким образом, после грехопадения все люди рождаются с унаследованным первородным грехом в греховном состоянии. Ибо, как пишет преподобный Максим, «через преступление Адама вошел в естество человеческое грех (ἁμαρτία), а через грех (ἁμαρτία) — страстность по рождению. А так как вместе с этой страстностью рождения процветало через грех (ἁμαρτία) и первое преступление, то для естества человеческого, неразрывно связанного по своей воле лукавыми узами, не было надежды на спасение»[520]. Страстное рождение стало способом, посредством которого каждый представитель рода человеческого в изначальный момент своего существования уже становится причастным первородному греху (ἁμαρτία). Авторитетный патролог, исследователь наследия преподобного Максима Исповедника С. Л. Епифанович так изложил суть рассматриваемого вопроса: «Вместе с греховным рождением постоянно передавался и грех произволения (ήδονή), и грех естества (παθητόν, тление, οδύνη), так что в рождении всегда суммарно повторялся весь грех. Рождение стало каналом, который приобщал человека с самым началом его бытия к потоку греховной жизни. Оно поэтому стало синонимом первородного греха»[521].
Святитель Григорий Палама подобно преподобному Максиму рассуждал о страстном рождении как о средстве передачи первородного греха из поколения в поколение: «Плотское вожделение, будучи независимым от воли и непокорным закону духа, хотя у некоторых силою воли и держится в рабстве и послабляется целомудренным образом только ради деторождения, — как-то от начала привносит осуждение, будучи тлением, и называется так, и рождает, конечно, для нетления, и является страстным Движением человека, не сохранившего чести, которую наше естество прияло от Бога, но потом уподобилось животным»[522].
Святоотеческое учение по этому вопросу цельно и органично выразил святитель Игнатий (Брянчанинов), который недоумевал перед тайной рождения людей в раю, но был уверен, что после грехопадения этот способ существенно повредился: «Мы не видим образца, по которому могли бы объяснить размножение рода человеческого до его падения от мужа и жены, размножения, назначенного прежде падения; но наверно утверждаем, что это размножение должно было совершаться во всей полноте непорочности и бесстрастия. Вместо наслаждения плотского, скотоподобного долженствовало быть наслаждение святое, духовное. Самого же образа, как не открытого Богом, и не испытываем, веруя, что для Бога как легко было попустить известный способ, так легко было установить и другой способ. Здесь употреблено о настоящем способе размножения слово: попустить. Да! Этот способ есть попущение Божие, есть горестное следствие нашего падения, есть знак отвращения Божия от нас. Мы уже рождаемся убитые грехом: „в беззакониих, зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя“[523]. Зачатия в беззакониях и рождения во грехах не может быть установителем Бог»[524]. Святитель Игнатий указал лишь некий прообраз райского размножения людей: «Во взятии жены от мужа видим образец бесстрастного размножения рода человеческого до преступления»[525].
Следуя мысли святых отцов, можно сказать, что у православных крещенных и венчанных родителей дети рождаются с первородным грехом потому, что первородный грех не является частью природы родителей, но есть духовная порабощенность диаволу[526], которая возникает при зарождении нового человека и устраняется персонально. Если эта зависимость устранена у родителей, то их духовная свобода не распространяется на вновь зачатого ребенка, поскольку его духовная связь и родство с Новым Адамом — Христом еще не установлена. Поэтому лично для ребенка эта духовная свобода во Христе недоступна, и диавол имеет над ним власть. Дар Искупления не передается родовым способом (иначе бы в православных странах отпала бы потребность в крещении). Хотя у крещеных родителей первородный грех отсутствует, но в естестве их сохраняется страстный способ зачатия детей, который делает каждого вновь зачатого человека духовно поврежденным и уязвимым от падших духов и тем самым носителем первородного греха. Устранение этих греховных последствий происходит в таинстве духовного рождения — в таинстве крещения[527].
Вышеприведенные нами рассуждения святых отцов, которые можно было бы еще продолжить, не означают, что святые отцы гнушаются браком. Прославление добродетели девства в христианстве не означает пренебрежительного отношения к браку, так же и в вопросе о страстном рождении. Святые отцы безусловно почитали церковный брак и видели в нем важнейшее благодатное средство для спасения человека, помогающее преодолеть последствия греховного расстройства человеческого естества, восполнить ущербность человека в отношении брачной жизни. Однако нужно помнить, что святоотеческое почитание брака относится к браку церковному, именно в силу его благодатности, а не в силу какой-то онтологической святости и непорочности родовой деятельности человека. Если бы такая непорочность имела место сама по себе, то не было бы и необходимости в особом церковном таинстве для брачной жизни. Характерное разъяснение по этому вопросу дал святитель Григорий Палама, который придерживался вышеизложенного святоотеческого учения и не считал, что учение о греховной поврежденности родовой деятельности человека в какой-либо степени противоречит почитанию церковного брака: «Даже если, по благодати Божией, брак честен, природа человеческая всегда несет в себе признаки осуждения»[528].
Поэтому сам факт необходимости особого церковного таинства для брачной жизни, в том числе и для деторождения, свидетельствует о греховной ущербности, несамодостаточности человеческих сил для всецело богоугодной семейной жизни. Таким образом, никакого противоречия между учением о греховной поврежденности рождения человека и почитанием церковного брака нет, напротив, необходимость второго (таинства брака) в определенном смысле обусловлена нуждой в восполнении ущербности первого. Содержание молитв венчания, в которых многократно испрашивается у Бога особая благодать для супружеской жизни и для чадородия, подтверждает традиционное святоотеческое учение по данному вопросу[529]. Безусловно, только к этому все значение таинства брака не сводится. Благодатное освящение брачного союза в Церкви не только восполняет это повреждение, но и преображает семью. Семья становится малой церковью, где чадородие уже служит не только продолжению рода, но и спасению души. Апостол Павел пишет: «Жена… спасется чрез чадородие», — но при соблюдении определенных принципов богоугодной жизни: «Если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием»[530]. Воистину такой брак у всех да будет честен и ложе непорочно[531].
Теперь мы можем вернуться к поставленным в начале данного раздела вопросам о необходимости сверхъестественного способа рождения Спасителя и понять святоотеческие ответы. По мысли святых отцов, сверхъестественный способ зачатия и рождения Сына Божия был избран не для того, чтобы засвидетельствовать всемогущество Божие (данное предположение бессмысленно, так как и зачатие, и рождение Спасителя совершалось вдали от глаз человеческих), но для того, чтобы Спаситель мира был чужд греховного расстройства (первородного греха) в Своей человеческой плоти. По мысли святых отцов, всецелая святость и непорочность плоти. Господа — вот ради чего был избран особый способ рождения от Святого Духа и Марии Девы. Приведем лишь несколько характерных святоотеческих суждений, изъясняющих этот вопрос.