Страница 28 из 35
Однако некоторые кавказские народности изобилуют столетними стариками. В Абхазии вам часто указывают на мужчин и женщин девяноста, ста, ста пяти и больше лет, и нередко встречаешь седого сгорбленного старика, который говорит, указывая на другого старца:
— Это мой отец.
Вот почему абхазцев этот необычный возраст — сто сорок лет — не поражает так, как нас. Однако Николая Андреевича Шапковского они считают старейшим из всех старцев, и он неоспоримо занимает верхнюю ступень на лестнице человеческого долголетия.
Мне хотелось повидаться с ним, и я обратился с просьбой к правительству Абхазии оказать мне содействие в этом отношении, ибо добраться до него не так-то легко. Товарищ Гегелия, высокий старик с окладистой седой бородой (рядом с ним стоял его сын, девятилетний мальчик) сказал мне:
— Я вызвал бы его в Сухум, но весьма вероятно, что он не доехал бы живым. Дорога длинная и довольно опасная.
Дело в том, что расстояние в тридцать километров от Цебельды до Латы можно проехать только верхом. Мне и моим спутникам обещали предоставить лошадей, и сопровождать нас должны были три конных милиционера. Итак — едем.
На другой день мы выехали в Цебельду, где оставили автомобиль и пересели на горных лошадей. У них ласковый взгляд, они то-и-дело встряхивают длинной гривой и помахивают пышным хвостом. Впереди нас ехали два великолепных всадника, Джикирба и Пилия, начальник абхазской милиции и его помощник, оба высокие и здоровые, в длинных шинелях защитного цвета, в темнозеленых шапках, похожих на мягкие шлемы, с нашитой синей советской звездой, в шевровых кавказских сапогах, мягких, как перчатки. Позади — милиционер Белкания, мингрелец, черноволосый, черноглазый, чернобровый, в черном плаще, в белой фуражке с красным околышем, с винтовкой и нагайкой.
Вскоре в горных ущельях лошадиные подковы застучали по дороге, проложенной в скале. Временами не особенно приятно ехать гуськом над пропастью по этим тропинкам, очень узким, каменистым, совершенно гладким, где копыта скользят, и лошадь сохраняет равновесие только потому, что у нее четыре ноги. В одном месте высится отвесная стена, такая гладкая, что кажется, будто она высечена рукой человека на сотни метров вверх и вниз. Посреди нее тонкой лентой вьется на расстояние полутора километров узкий выступ шириною около двух метров.
Когда въезжаешь на тропинку, не обращаешь особого внимания на головокружительную пропасть, по самому краю которой пробираешься. В глубине пропасти шумит стремительный Кандор, которого не видно. Но когда минуешь это место и потом оглянешься, дух захватывает при мысли, что только что проехал по этому узкому карнизу. Постепенно дорога углубляется в лес. Она становится все более грязной и каменистой. К вечеру приезжаем в Латы.
Тут мы проведем ночь. К старику, который живет поблизости, мы пойдем только завтра утром: теперь слишком поздно. Вот мы во дворе, затем на длинной террасе деревянного дома, который с трудом можно рассмотреть в сумерках.
Жители Латы патриархальны и гостеприимны, как в старину. Обитатели этого дома собрались вокруг очага, разведенного на земляном полу в большой общей комнате; трубы нет, дым уходит вверх под крышу и закапчивает потолок. Никакой мебели, кроме шкапа и небольших скамеек. В этой общей комнате нашли приют и куры, и кошки, и козел, привязанный к стене. Стены сплетены, как корзина, и снаружи эта часть дома похожа на большой квадратный кузов.
Нас принимают в маленькой комнате с кирпичными оштукатуренными стенами; здесь есть печка; несколько поражает украшение на стене — старая лавочная вывеска на грузинском языке. Часть комнаты вплоть до потолка заполнена кучей матрацев и одеял, предназначенных для гостей.
В этом доме, принадлежащем зажиточному крестьянину, еще господствуют нравы и обычаи былого времени. Мы спрашиваем, как точное имя старика, но спрашиваем мы об этом у женщины, а женщинам не подобает произносить никакого мужского имени, кроме имени мужа, перед посторонними, и наша собеседница, хотя ей девяносто лет, ничего не отвечает нам.
Не получили мы ответа и тогда, когда спросили у молодой женщины, сколько у нее детей: невежливо со стороны мужчины задавать такой вопрос женщине.
Однако, благодаря нашей обходительности, нам удается узнать немало подробностей о сверхъестественном старике именно от нашей девяностолетней хозяйки. Она приходится ему племянницей. Она так худа, что похожа на тонкий рисунок изысканного художника; черты длинного морщинистого лица ее заострены, глаза блестят, движения живые и бодрые. Сначала она была в обычном крестьянском костюме, затем вышла и вернулась в праздничном наряде: с покрывалом на голове, в плюшевой накидке, далеко не такой старой, как она сама, в башмаках. Имя и фамилия ее: Арумсуда Щапковская. Она сообщила нам, что Николай Шапковский по происхождению поляк: отец его, Андрей, эмигрировал из Польши на Кавказ. Она уверяет, что ее дяде Николаю, который был уже очень стар, когда она сама была еще ребенком, теперь не сто сорок, а сто сорок шесть лет.
Ужин. Мы едим цыплят и нечто в роде сырого теста из кукурузной муки, куски которого скатывают пальцами, опускают в ореховое масло и так едят, — затем варенье на меду. Все женщины этого дома — от старух до маленьких девочек Зуни и Дэды — присутствуют при этом великом обряде насыщения, стоя позади нас, и заботливо подливают нам свежей воды.
На другой день утром лошади наши зашлепали по дороге, превратившейся в жидкую грязь, и мы подъехали к большому, поросшему травой двору, посреди которого стоял маленький деревянный домик. Несмотря на то, что шел мелкий дождь, на лужайке находилось несколько человек, и среди них старик с белой бородой, в войлочной шапочке, покрытой башлыком, не завязанным и висевшим, как капюшон; войлочная шапочка и башлык — традиционный головной убор абхазских и грузинских крестьян. Старик шел довольно бодро и опирался на палку. Это был он.
Конечно, мы не считаем, как это думали в старину, что глубокие старики заслуживают какого-то особого почета, и нет никакого основания придавать священный характер стойкому и крепкому организму, но все-таки нельзя не почувствовать волнения, когда оказываешься лицом к лицу с тем, кого можно считать самым старым человеком на свете.
Если сведения Арумсуды верны, то Николай Шапковский родился в 1782 году, при Екатерине И, за семь лет до Великой французской революции. Если бы он жил во Франции, он видел бы Людовика XVI и Марию-Антуанетту, Дантона и Робеспьера. Этот человек старше Ламартина, Бальзака, Байрона. Ему было двадцать лет при рождении Виктора Гюго и сорок шесть лет, когда родился Толстой. Этот чудом уцелевший старик был на четырнадцать лет старше Николая I. Ему было девятнадцать лет, когда взошел на престол Александр I и двадцать два года, когда Наполеон провозгласил себя императором. И если продолжать дальше эти волнующие воспоминания, то можно сказать, что в сущности отец его мог знать Петра I.
Он приветствовал нас поклоном, приложив руку к сердцу. Он представил нам свою жену, своих детей. Он пригласил нас подняться на маленькую террасу своего домика. Все мы поместились там. Вокруг него собралась всевозможная родня, и нас, гостей, было шестеро. Очень громким и твердым голосом он распорядился:
— Принесите стулья для моих гостей.
Началась беседа.
Картина не лишена была живописности.
Я сидел рядом с человеком, о котором по какой-то странной случайности забыла смерть. Против меня плотно уселся на стуле атлетически сложенный, туго затянутый в шинель начальник милиции Джикирба, с орлиным носом и голубыми глазами, и передавал старику мои вопросы по-абхазски. Николай Андреевич отвечал, Джикирба переводил на русский язык; товарищ Самуил Игнат, который любезно согласился сопровождать меня, переводил мне с русского на английский, а моя секретарша Аннет Видаль записывала. Каждый из присутствующих уснащал замечаниями и комментариями эту сложную беседу, которая велась очень отчетливо, несмотря на многочисленные передаточные инстанции.