Страница 75 из 96
Он бойко прошагал через Кукожево и вышел на финишную прямую. И тут величественная и глубинная мысль охватила все его существо в таком масштабе, что сладчайшие слезы крупными алмазами выкатились из глаз. Он понял, что и Россия точно так же, навыкрутасившись до опупения, вернется однажды на круги своя. Это непременно произойдет, рано или поздно. И все, стоящее вверх тормашками, подпрыгнет — хоп! — и приземлится на ноги своя. И наступит благословенная тишина. И все скажут: «Господи! Хорошо-то как!» А враги заверещат от ужаса, бросятся вводить санкции и все такое, снова затрубят о правах человека, и очень страшна будет погибель врагов России, с ужасающим воем низвергнутся черти в низшую лигу!
Последний отрезок пути до Светлоярска возвращающийся блудный сын посвятил думам о России, которые постепенно стали такими нежными и прозрачными, что, захоти он переписать их на бумагу — ничего бы не вышло. И много было на этом отрезке пути радостных слез и счастливых вздохов.
— Господи! Как хорошо! — то и дело слетало с трепетных губ Выкрутасова.
И наконец впереди показался и стал медленно, величественно и гордо расти его Светлоярск. Все ближе, ближе и ближе. Дмитрий Емельянович даже стал ход замедлять, чтобы растянуть это неизъяснимое наслаждение — возврата в родительский дом.
В последний раз он был в Светлоярске Бог знает когда. Постойте, когда же? Помнится, тоже шел чемпионат мира. Но не предыдущий, американский, а позапрошлый, итальянский. Стало быть, восемь лет тому назад, вот когда это было! Восемь лет! Стыд и позор! Наши, кстати, тогда очень плохо играли. В своей подгруппе заняли аж последнее место. А в самой подгруппе царило нечто невообразимое — какой-то кукиш, а не подгруппа! Наши обыграли камерунцев четыре — ноль, но камерунцы выкинули фортель — обыграли Румынию и Аргентину и заняли в подгруппе первое место благодаря ничейному результату между румынами и аргентинцами, которые, обыграв нас, заняли второе и третье места. Очень все тогда удивлялись подобному раскладу.
— Память-то! Память! — ликовал Дмитрий Емельянович. Голова у него была нестерпимо ясная. Он мог бы сейчас сесть и вычертить таблицы результатов всех последних чемпионатов мира. Быть может, ошибаясь в точности счета матчей, но безошибочно вспоминая итоги — кто у кого выиграл или кто с кем вничью сыграл.
— Не верите? — смеялся Выкрутасов, разговаривая с воображаемым скептиком. — Ну, пожалуйста, назовите мне любой чемпионат. Какой-какой? Шестьдесят шестого года в Англии? Наша подгруппа? Да это детский сад, милейший! Наши орлы тогда всех обули в своей подгруппе. Сначала корейчиков то ли три — ноль, то ли четыре — ноль, потом макаронников один — ноль, это уж я точно помню, а потом чилийцев — кажется, два — один. В четвертьфинале встретились с мадьярами и выиграли. Но в полуфинале сломались на немцах. А в матче за третье место уступили португалам. В итоге оказались четвертыми. Еще есть вопросы? То-то же! Кстати, Лев Иванович, вас и тогда не включили в символическую сборную мира, как и на предыдущих двух первенствах, в Чили и в Швеции, хотя вы всегда стояли на воротах, как лев. Что-что? В Чили? Пожалуйста. СССР — Югославия два — ноль, СССР — Колумбия глупая ничья четыре — четыре, СССР — Уругвай два — один, вот только не помню, Мазуркевич стоял тогда в воротах у уругвайцев… Нет, не стоял! Точно, он в Англии впервые появился и потом играл на мексиканском и немецком чемпионатах. Дальше в Чили? Дальше в Чили мы в четвертьфинале проиграли как раз Чили. Два — ноль?.. Нет, два — один. Так-то вот, дорогой Лев Иванович. А манифест мы восстановим, вы не волнуйтесь. Что вы говорите? Задание потруднее? Пожалуйста. Как играла сборная Кувейта? Вы бы еще спросили, как играла сборная Кукожева! Но могу и про Кувейт. Она играла на чемпионате мира в Аргентине в семьдесят восьмом году. Заняла в своей подгруппе, конечно же, последнее место после Англии, Франции и Чехословакии, причем с чехами сыграла вничью, не то ноль — ноль, не то один — один. А больше ни Кувейт, ни Кукожево на чемпионатах мира по футболу не выступали. Как видите, Лев Иванович, память моя в полной форме. Восстановим манифест слово в слово!
Чем ближе к Светлоярску, тем все больше воспалялся мозг Дмитрия Емельяновича, чемпионаты мира и Европы вставали пред мысленным взором гения политинформации в своей исполинской полноте, подобные картам звездного неба над нами и кардиограммам нравственного закона внутри нас. В сложнейшие интриги этих судьбоносных спортивных состязаний давнего и недавнего прошлого причудливо вплетались факты биографии самого Выкрутасова, как доураганного, так и постураганного периода. Он чувствовал все боли и радости столь остро, будто не Роберто Баджо, а он не забил бразильцам в серии послематчевых пенальти в финале американского чемпионата; будто не Виктор Понедельник, а он заколотил победный гол югославам в финале первого чемпионата Европы; будто не Эскобар, а он отправил мяч в сетку ворот своей сборной и затем был застрелен у себя дома в Колумбии. И наоборот, — будто не Гориллыч, а Гуллит и Ван Бастен, забившие голы нашим в финале европейского розыгрыша в восемьдесят восьмом, вышибли его из Москвы, швырнув в жерло урагана; будто в плену он был не только с генералом многофамильным, но еще с каким-то хорошим человеком — то ли с Луисом Менотти, то ли с Гердом Мюллером, то ли с Гари Линекером; и будто в кармане брюк его лежала лицензия на казнь не волосянистого телесущества, а того гада-судьи, который засудил нам в Мексике матч против бельгийцев.
Чем ближе к Светлоярску, тем больше Дмитрий Емельянович являл собой образец пророка, постившегося в пустыне, которому вдруг открылись все истины и сущности мироздания и который спешит теперь в свой Иерусалим к народу. К народу, который, как водится, побивает своих пророков. Увы, в этом смысле Дмитрию Емельяновичу не суждено было стать исключением из правила.
Он вошел в Светлоярск в воскресенье 12 июля 1998 года, утром, в половине одиннадцатого. Душа его бурлила от радости возвращения в родной город, и всем встречным прохожим он говорил:
— Здравствуй, земляк!
Или:
— Здравствуй, сестра-светлоярочка!
Очень мало кто отвечал ему взаимной приветливостью. В основном шарахались, принимая вернувшегося блудного сына либо за сумасшедшего, либо за пьяного. Но это нисколько не смущало его, не портило радости. За полчаса он дошел до улицы Победы, которая начинается от берега реки Светлой и заканчивается около Гусячьего пруда. Это уже была самая последняя финишная прямая. Там, на берегу Светлой, ждал его родительский дом. Здесь, на Гусячьем пруду, не плавало ни единого гуся, но тоже было хорошо.
Эти трое встали вдруг перед Дмитрием Емельяновичем, словно стенка при подаче штрафного. Он сказал им:
— Здорово, землячки!
А они ему:
— Слушай, дай червончик на опохмелку.
Он сунул руку в карман и достал советский рубль:
— Земляки, вот все, что у меня осталось.
— Издевается, куркуль! — сказали земляки и устремились руками в карманы брюк Выкрутасова. Вытащили паспорт и лицензию на Сванидзе. От досады их так и скрутило.
— Хрена ты без денег ходишь, козел? — спросили они.
— А, не колышет! — весело махнул рукой вернувшийся пророк.
— Зато нас колышет, петушина! Мы тут со вчерашнего маемся, а ты без денег ходишь!
— Вы токо гляньте, мужики, на кого он, падла, работает! — воскликнул тут один из земляков, разглядывая лицензию.
— На кого? — встревожились двое других.
— На Сванидзе!
— Какого еще Сванидзе?
— А такого, который в телевизоре сидит, таракан такой, якобы грузин. Такая вражина, братцы! А этот на него пашет!
— Да вы непра…ак! — квакнул Выкрутасов, потому что получил сильнейший удар под дых, наклонился, хватая ртом воздух, и тотчас поймал слева в челюсть, откинулся навзничь, упал, и удары посыпались со всех сторон, словно мячи на футбольное поле с неба, как в детском кинофильме про старика Хоттабыча. Его били ногами и только ногами, били Сильно, вкладывая в каждый удар всю свою неопохмеленную душу. Вот и сбывалась его дикая мечта о том, чтобы вернуться к отчему дому и умереть на его пороге. Чуть, только чуть не дошел до порога!..