Страница 13 из 96
— Тогда понятно! — засмеялась Тамара Сергеевна.
— Что тебе может быть понятно! Картина! Таких картин еще не написано, — бушевал Выкрутасов. — Я каждый гол посвящал тебе. А ты даже не знала о том, что я — великий Футболист. В матче против Бельгии я забил три гола и всякий раз кричал в телеобъективы: «Да здравствует Тамара!» Если бы судья не подсуживал тогда сборной красных дьяволов, фиг бы эти бельгийцы нас обули. В четвертьфинале мы бы играли с испанцами и, может быть, только в полуфинале проиграли бы аргентинцам…
— История не терпит сослагательного наклонения, — робко поставила свой штампик госпожа Ромодановская.
— Это верно, — горестно вздохнул Выкрутасов. — На том мексиканском чемпионате меня включили в символическую сборную мира. Как сейчас помню: Шумахер, двое-трое бразильяшек, Платини, соответственно — Марадона, без этого никакая вода не святится. Линекер, Кулеманс, еще кто-то из французишек и я.
— С ума сойти! Про Марадону я слышала, а про тебя — нет. Я вижу, у тебя прошел животик?
— Спасибо, ты спасла меня… Но я так огорчен твоим полным равнодушием.
— Теперь я понимаю, что мне всю жизнь надо было заниматься не искусствоведением, а футболоведением, — иронично заметила Тамара. Ее ирония не осталась незамеченной, и Выкрутасов с вызовом объявил:
— Да, футбол — это высшее достижение человеческого гения. Выше искусства, выше музыки и литературы. В одном матче можно увидеть столько картин, сколько ни один художник не напишет за всю жизнь, а какие сюжеты рождаются на футбольном поле, какие интриги! Лев Толстой сложил бы свое писательское оружие и сказал: «Это я не в состоянии описать!»
— Куда ему! — снова фыркнула Тамара. — Да, вожатушка, тридцать лет не прошли даром, они разметали нас с тобой в разные стороны. Вот я смотрю на тебя и не могу понять, ты это или не ты. Как же ты изменился! Ведь ты тогда, кажется, учился в университете, чуть ли не на истфаке… И вот… Как же это случилось с тобой? Каким ветром тебя занесло в футбол?
— Ураганным! — воскликнул Дмитрий Емельянович воодушевленно. — Однажды под ноги попал футбольный мяч, я сделал два-три паса, и все вокруг меня перевернулось.
— Я же помню, что в «Артеке» ты не играл в это мячепинание.
— Ты еще скажи — мячеиспускание, — пошутил Выкрутасов.
— Да, так даже лучше, — засмеялась Ромодановская.
— Нисколько не лучше! Футбол — мое божество, а ты надсмехаешься. Ты, которой я посвящал каждый свой триумф!
— Прости! — вдруг опомнилась Тамара и кинулась на шею лжефутболисту. — Я глупая! Обожаю тебя! Только тебя люблю, а этого молодого негодяя я сама застрелю.
— Сама… — презрительно отстраняя ее от себя, усмехнулся Дмитрий Емельянович. Ему вдруг шибануло в нос какое-то запоздалое шампанское. — Где там твой пистолет? Я сейчас отправлюсь и пристрелю его. В два счета. Когда я забивал третий гол бельгийцам, мне гораздо больше было жаль ихнего вратаря, чем это ничтожество. Я прострелю ему башку без сожаления.
— Секундочку! — воскликнула Тамара, убежала в другую комнату и вскоре возвратилась оттуда с пистолетом, бросила его на кровать перед Выкрутасовым. Он взял оружие, с уважением разглядел надпись на корпусе: «PIETRO BERETTA GARDONE V. Т. CAL. 9 PARABELLUM» и спросил:
— Заряжен?
— Полный магазин, — ответила Тамара. — Пятнадцать патронов. Предохранитель слева сбоку.
— Без вас вижу.
— Помнишь, как ты лихо стрелял в «Артеке»?
— Я и сейчас не дам промаха.
— А ну сбей вон ту вазу.
— Не стоит.
— Сбей, она копеечная!
— Тем более. Какой-то скромный труженик создавал ее…
— Какой ты стал нудный, Минька! Эх ты, футболяга! А сейчас-то, надеюсь, уже не играешь? Или еще носишься по полю с мячиком?
— Теперь я на тренерской работе. Между прочим, в свое время сам Лев Иванович Яшин открыл мне тайну одного клада.
— Клада? Это уже поинтересней, чем голы венгритосам. Что за клад? Ценный?
— Неизмеримо ценный! Но он закопан не в земле, а в сердце нашего народа русского, — с дрожью в голосе произнес Дмитрий Емельянович, и вдруг до самых пяток охватило его величие тайны Льва Яшина.
— Го-осподи, я-то и впрямь подумала — клад! — рассмеялась Тамара Сергеевна. — Можешь мне поверить, в сердце народа русского давным-давно все копано-перекопано, как в гробнице Тутанхамона, и все сокровища и клады извлечены и распроданы. Меня рвет, когда я слышу: «народ-богоносец», «загадочная русская душа»… Тьфу! Носимся со своим дурацким балетом, а не задумываемся, что во все времена истории лучше всех танцевали рабы и рабыни.
— Футбол выше балета, — зациклился на своем Дмитрий Емельянович.
— Так и вашего брата-футболягу покупают и продают, перекупают и перепродают, как крепостных рабов, — ударила в самое больное место Ромодановская, и Выкрутасов спросил:
— У тебя в роду, часом, не было крепостников-помещиков?
— Именно, что были самые что ни на есть крепостники, — с гордыней отвечала Тамара Сергеевна. — И я этим восторгаюсь.
— А у меня в роду были крепостные крестьяне, и я этим горжусь, — стукнул себя в грудь кулаком Дмитрий Емельянович.
— Да? А я всю жизнь считала, что ты из настоящих Голицыных. Когда ты мне про футбол свой рассказывал, еще подумала: «Надо же, нонсенс какой — футболист Голицын!»
«Ага! — сообразил Дмитрий Емельянович. — Стало быть, пионервожатушка был Голицын». Но это было уже запоздалое знание, потому что Выкрутасов твердо решил с минуты на минуту уйти отсюда и более не возвращаться в эту роскошную квартиру, которую только невооруженным глазом можно было увидеть роскошной и блистательной, а на самом деле жилье сие представляло собой помойку космополитизма, свалку псевдоискусства.
Они уже не стеснялись смотреть друг на друга с презрением. Тамара презирала в своем якобы бывшем возлюбленном футболиста, а Выкрутасов презирал ее презрение к футболу и русскому сердцу.
— Ты что, и впрямь убьешь Ваську? — спросила она.
— Раз плюнуть, — фыркнул он.
— Только не до смерти, ладно? Припугни его, да и все.
— Как скажете. Могу и припугнуть только. Могу ранить.
— Можно и не ранить. Мимо стрельни, чтоб струхнул.
— Стрельнем мимо. Рассказывай, где мне его разыскать?
Глава восьмая
НЕСИ МЕНЯ, МОЙ УРАГАН!
На чемпионате мира в Швеции я забил тринадцать голов. Едва ли кто-то еще раз добьется такого результата. Но я бы все отдал, чтоб хотя бы один из этих голов забить сейчас, когда мне и ходить тяжело, а не то что бегать. Жюст Фонтен
Поезд подъезжал к Ярославлю, и Дмитрия Емельяновича охватывал такой же восторг, какой испытывает сбежавший каторжник, почувствовав, что за ним нет погони. Выкрутасов бежал от Москвы, от Тамары и Марины, от Жендоса и Людвига. От Раисы и Гориллыча, наконец. Он ехал в поезде, но ему казалось, он снова летит, как во сне и как в те секунды, когда его подхватил и понес порыв ветра на Цветном бульваре. Всю дорогу его распирала радость. Он готов был заливаться щекотным детским смехом по любому поводу. Его смешило и радовало, что от Марины ему достался мобильный телефон, а от Тамары — нецелованная «береттка». Он хохотал, когда сосед по плацкарте сказал своему попутчику: «После этого ты не Вячеслав, а Бизнеслав!» Вагон был на редкость новенький и чистенький, и Дмитрий Емельянович пошутил:
— Хорошая нам плацкарта попалась, нецелованная.
После этого он подружился со своими попутчиками и распил с ними две бутылки водки, начхать, что оба коммерсанты. О себе же он сообщил им, что едет на тренерскую работу. Подумал и добавил:
— А еще у меня там старинная любовь живет, ребята.
— А на тренерскую — в «Шинник», что ли? — спросил Бизнеслав.
— Ну а куда же! Будем выводить ваш «Шинничек» в чемпионы страны. Я у вашего главного тренера консультантом устраиваюсь. А оклад мне копейка в копейку такой же, как ему, дают.