Страница 73 из 130
— Ну, братец, попразднуем, — локтем толкнул Кирилл Ивашкевича.
— Думаю, да.
«Но что, сволочи, задумали?» Мысль эта не покидала Ивашкевича.
Шоссе постепенно входило в селение, разделяя дома на две стороны, и становилось улицей. И улица вела на площадь, ко Дворцу культуры. На площади грудились повозки с распряженными лошадьми.
Кастусь остановил лошадь. Все соскочили с телеги, прошли мимо двух полицаев, стоявших у здания с серыми колоннами.
Лещев и те, что прибыли с ним, протиснулись в середину зала и заняли свободные места — почти ряд. Люди входили группами — должно быть, дальние; входили по двое, по одному — здешние. Вид у многих растерянный, недоумевающий. Садились как-то непрочно, неуверенно и смотрели на пустую, ярко освещенную сцену. Неприятно, когда на открытой сцене пусто, словно что-то угрожающее ждешь оттуда, и свет еще больше подчеркивал пустоту. Постепенно становилось тесно, входившие уже не могли найти себе места.
Лещев огляделся. Масуров с юношами и девушками, увидел он, уселись ближе к сцене, почти у самой трибуны, а далеко позади пристроились на скамье у стены Кирилл и Ивашкевич. У дверей стояли Михась и Паша с автоматами и нарукавными повязками. Лещев поискал глазами еще кого-то, нашел. «Все так…» И стал ждать.
Он видел, как на сцену вышел бургомистр, спокойный, рослый немец в мундире офицера, с Железным крестом, в сапогах из сплошного блеска.
— Хайль Гитлер! — резко выбросил он руку вперед.
— Хайль, — глухо откликнулось несколько голосов.
За бургомистром шел Саринович, маленькую свою голову на длинной шее, будто надета на палку, держал он прямо. Почти рядом с Сариновичем шагал невысокий плешивый круглый человек с белым лицом, в темном парадном костюме, он улыбался, как бы самому себе. За стол президиума, неловко переминаясь с ноги на ногу, сели еще двое в стеганых куртках, в крестьянских сапогах.
Бургомистр легонько побарабанил пальцами по столу.
— Внимание, господа, — гортанным голосом внятно произнес он по-русски. — Победоносная германская армия разбила Красную Армию и принесла вам долгожданное освобождение от большевиков. — Он торжественно вытянулся во весь рост. — Германская администрация решила именно седьмого ноября дать населению возможность отметить радостное для всех событие — крушение Октябрьской революции. Свободу дала вам Германия. Хайль Гитлер!
Медленным взглядом окинул бургомистр притихший зал.
— Господин Чепчик, ваши соотечественники ждут вас… Господин Чепчик!
Он послушно вскочил, господин Чепчик, важный, с лысиной во весь череп толстяк в темном парадном костюме. Он все еще улыбался.
«Чепчик? — Лещев раньше не встречал этого человека и фамилию эту ни разу не слышал. — Кто бы это?..»
А тот подошел к трибуне, солидно откашлялся, слегка откинул голову назад.
— Господа! Позвольте передать от всех вас великую благодарность фюреру, его непобедимой армии… — Что-то чужое слышалось в произношении круглого плешивого толстяка.
Лещев не вникал в слова оратора, хоть и делал вид, что внимательно смотрит на трибуну.
Чепчик оглянулся на бургомистра. Тот поощрительно кивнул ему.
— Справедливость наконец восторжествовала, — блеснула гладкая, будто лаком покрытая, голова Чепчика. — Справедливость принесла нам победительница германская армия. Для нас с вами уже наступает эпоха благоденствия. Недалек час, когда вся Россия свободно вздохнет. Советская власть, в сущности, уже лишена армии, а без армии нет и власти. Скоро мы протянем руку братьям нашим, которые еще отделены от нас линией фронта. — Он кашлянул, продлил паузу. Свет лампы падал прямо на его слишком белое, как у покойника, лицо. — Но Советская власть еще силится помешать нашей радости, нашей свободе, и ее агенты подбивают несознательных идти в партизаны. Остановитесь! — театрально воскликнул он. — Остановитесь, пока не поздно, должны мы им сказать. Мы должны внушить им, что место их с нами. Долг каждого из нас помогать германскому командованию бороться с партизанами, выдавать их. Даже один партизан представляет серьезную опасность, один он может взорвать эшелон освободителей…
«Ай, Чепчик», — усмехнулся про себя Лещев. Он еще раз посмотрел на дверь. Паша стоял на месте, твердо расставив ноги; руки, поигрывая, лежали на автомате, висевшем на груди. Лещев с облегчением вздохнул: все, значит, в порядке. «Так что еще говорит этот Чепчик?»
— Да, мы еще переживаем кое-какие трудности, война есть война. Мы должны работать не покладая рук. Нам приходится многое отдавать воюющей армии. Наша молодежь едет на германские предприятия… Жертва, которая окупится сторицей!
Масуров повернул голову, взглянул на Лещева. Тот вынул носовой платок и стал потирать лоб. И через минуту двое, сидевшие с Масуровым возле трибуны в самом конце ряда, выбрались в проход, забитый людьми, потом, нагнувшись, чтоб никому не помешать, скользнул туда третий, это Лещев еще видел. Но как эти трое и несколько других, вместе с Масуровым, ворвались на сцену и уставили револьверы на бургомистра, на Сариновича, на Чепчика, на тех двух, в стеганых куртках и крестьянских сапогах, как обыскали их, вынули все, что было в карманах, и положили на край стола, как на ступенях, ведущих на подмостки, оказался Паша, уже без нарукавной повязки, предупреждающе описывавший дулом автомата полукруг, он и не заметил. Он услышал неровный шум в зале, увидел, как многие испуганно вскочили с места. Он вздрогнул, со сцены вдруг сорвался надрывный визгливый крик:
— Фогель! — Это заорал бургомистр. — Фогель! Вы ослепли! Черт бы вас побрал, где вы? Вы оглохли? Фогель!..
Лещев быстро поднялся на сцену. На ходу успел расслышать:
— Ручки, ручки повыше, господин бургомистр, тогда Фогель непременно вас увидит.
— Не-э, — хохотнул Паша. — Сидит Фогель в кутузке, и штаны на нем трясутся.
Лещев уже стоял у трибуны.
— Товарищи! — Лицо его раскраснелось от напряжения. — Товарищи! Спокойно, — подался он корпусом вперед. — Прошу сесть.
В зале все еще чувствовалось смятение.
— Товарищи! Лесное сейчас в наших руках. Сто советских автоматов в самом селении, вот тут, — показал рукой на видневшуюся в большом окне улицу. — И два раза столько вокруг селения. Армия!.. Связь с Лесным контролируется нами. Все въезды и выезды перекрыты. Гитлеровцы и полицаи арестованы. Потом дадим им толк…
Он помолчал, как бы давая людям вникнуть в то, что сказал.
— Все в порядке, товарищи, — энергичным жестом подчеркнул Лещев свои слова. — Собрание, посвященное годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, продолжаем. — Улыбнулся: — Вернее, начинаем.
Гул в зале медленно опадал, люди недружно снова занимали места.
— Здесь собрались советские люди, ограбленные, измученные захватчиками. — Голос Лещева наливался силой. — Собрались в великий день. Праздник мы встречаем в жестоких условиях войны, у врага в тылу. На глазах у врага, который уже считает себя здесь хозяином. — Он подошел к бургомистру, стоявшему с поднятыми руками. — Дело, как видите, приняло неожиданный оборот, — сказал ему. — Для вас неожиданный, — произнес громко, чтоб слышали все.
Из глубины зала донеслось:
— Цопче держи его, сукина сына!
Еще, откуда-то сбоку:
— А с немца глянца-то спала…
— А, бургомистр? В штаны наклал?..
Потом стало тихо. Но тишина, казалось, была еще полна голосов — яростных, насмешливых, которые только что здесь раздавались.
— Слышали? — кивнул Лещев на зал. Он смотрел на бургомистра в упор. — Железный крест я вам оставляю. Не сомневаюсь, что заслужили его. А вот оружие, — взял он пистолет, лежавший на краю стола, — извините. Когда оружие у меня — я солдат, а когда у вас — вы убийца. Но войну вы кончили.
Бургомистр вскинул голову:
— У меня войну вы выиграли! Я попался вам в руки. У Гитлера не выиграете!
— Выиграем. Но вы этого уже не узнаете.
Лещев повернулся к Чепчику. Тот выпученно смотрел в угол, совершенно пустой угол. Верхняя губа его подергивалась. Видно, лихорадочно соображал, как вести себя, и, кажется, надумал.