Страница 6 из 130
— Садись, Хусто, — сказал Кирилл. — Садись.
Хусто Лопес. Астурийский горняк. Годы прошли с того дня, когда он переступил границу родины. Время не замело дорогу к другу, вместе с которым сражался у Гвадалахары и Теруэля, в горах Сьерра-Невада, на Хараме, в Карабанчеле под Мадридом. Среди множества дорог он нашел ее, единственную. Долго и трудно искал — через адресные бюро, через военные ведомства. Они встретились, Хусто и Кирилл. Это было месяц назад. Хусто пришел к Кириллу, чтобы предложить себя и свое оружие, как когда-то пришел он, Кирилл, в Испанию помочь ему.
— Опять, братец, вместе, — улыбнулся Кирилл. — Но теперь будет не как под Мадридом.
— Да, камарада. — Хусто поднял глаза. Кирилл увидел в них металлический блеск.
Когда-то он уже видел этот блеск в черных глазах Хусто. И он хочет вспомнить — когда…
Перед ним пустынная, желтая в пыли дорога, словно на ней отразилось знойное полуденное небо. По песчаным буграм, покрытым сухими кустами и поникшей выгоревшей травой, дорога ведет в горы. Их шестеро в тылу фашистов. Хусто Лопес, подмастерье с Куатро-Каминос Фернандо Роблес, он, Кирилл, и еще трое. Они идут давно, идут медленно, озираются. Местность становится совсем голой. Земля исчерчена узкими трещинами, будто молния пробежала по ней и оставила почерневший, зигзагами, след. Далеко впереди, гигантскими клыками впившиеся в небо, громоздятся тяжелые остроконечные скалы. Оттуда, из-за гор, выкатывается облачко, круглое, как зонтик, и проплывает над дорогой, на несколько минут заслонив их, шестерых, от палящего солнца.
«Подождем, — говорит Кирилл. Кустарник не сохранил прохладу, в нем жарко и душно. Но он спрячет, не выдаст. — Подождем, пока день погаснет».
Сумерки на юге, в горах, наступают сразу. Похоже, солнце сожгло все: теперь во тьме проступают обугленные горы, рощицы, хижины; еще час назад они были бурыми, зелеными, белыми… Зной еще не улегся, воздух, как и днем, сух и неподвижен.
Одолев долгий и трудный подъем по жаркому граниту, они оказываются среди зубчатых скал, словно в каменной пасти. Хусто ищет расщелину в отвесной скале, он должен ее найти — иначе слишком много времени понадобится, чтобы обогнуть эти глыбы. Вот и расщелина, она ведет в самое чрево горы. Шестеро осторожно ступают, нащупывая ногами тропу. Тропа узкая и усеяна зло раскиданными обломками скал.
— Ты шел впереди, Хусто, — напомнил Кирилл. — Ты и Фернандо. Эх, и парень был Фернандо!
— Да, камарада. — Глаза Хусто прищуренно смотрели на лампочку, висевшую в двух шагах, над головой Левенцова, тот все еще писал.
Впереди идет Хусто, за ним Фернандо, потом Кирилл и остальные. Пот заливает глаза. Они двигаются неторопливо, чтоб не оступиться. Тропа сужается и сужается, гранитная глыба всей своей тяжестью наваливается на нее.
Внизу ущелье, и в нем клокочет горная река. Рев бурного течения, ударяющегося о камни, вбирает в себя звуки, вызванные движением шестерых, затерянных в горах: хорошо, река с ними заодно. Но как дорого приходится платить за ее сообщничество! Жестокий клекот напоминает, что баклаги давно пусты, возбуждает нестерпимую жажду, и ее не пересилить. В последний раз они наполнили баклаги мутноватой жидкостью в ручейке, на который набрели утром. Почти высохший, остановившийся, ручеек и сам умирал от жажды, лишь на дне его мелкого пожелтевшего русла, в крохотных ямках, стояла илистая вода. До того как услышали они реку, жажда лишь временами давала себя знать, — ощущение опасности заглушало все, жажду тоже. Но теперь, невидимая, вода стучится в мозг, в самое сердце. Сухим языком облизывает Кирилл спекшиеся губы. Солнце высушило в нем все, солнце и вот этот горячий ветер, который не приносит облегчения.
Шестеро двигаются дальше. Несколько шагов, и тропа обрывается, остается совсем узкая — в одну ступню — полоска, а дальше гора почти отлого падает в ущелье. Дальше поворот. Потом начнется спуск.
Через два часа они достигнут спуска. Спуск открытый, и, если они запоздают с возвращением, их непременно обнаружат фашистские посты. Надо торопиться. У самого края пропасти переступает Хусто, переступает Фернандо, переступает Кирилл, переступают те трое. Глаза ловят грузную вершину, она будто кренится, готовая обрушиться и раздавить всех. С тупым нарастающим гулом, слышат они, летят в ночь сдвинутые ногами камни, и шестеро, холодея, жмутся к скалистому склону. И чувствуют, как сползают вниз, туда, в грохот. Они хватаются за острые, как сабля, кусты, колючки жгуче впиваются в свежие ссадины. Продвигаются еще на шаг.
Завтра, возможно, они и сами не поверят, что все это было.
— Хорошие ребята! — Кирилл как бы вновь увидел их. — Такие не подведут…
До рассвета они должны спуститься в долину по ту сторону гребня, подползти к мосту, взорвать его и успеть вернуться. Через мост дорога на Мадрид. Они взорвут мост и задержат наступление колонны фашистов.
Река слышится теперь совсем близко, и сюда, наверх, доносится прохладный запах воды. Значит, скоро кончится спуск.
А там — мост. Железный, на каменных быках.
Пять испанцев и Кирилл прижимаются к земле и ползут вдоль реки, обдирая кожу на ладонях, в рот набивается песок, мелкая галька.
Хусто останавливается. Все останавливаются. Хусто вел правильно. Теперь начинается главное. Все ждут приказаний Кирилла. Они надеются на его опыт, и потому уверены в успехе.
Багровая вспышка зажигает ночь, и Кирилл видит глаза Хусто. Живой тол. Живой тол. Мгновенье, и грохот гасит все.
Что-то громко стукнуло, это Левенцов кончил писать, встал, отодвинул табурет, и Кирилл отвлекся от моста под Мадридом, только глаза Хусто еще связывали его с тем, что вспомнилось.
— А здорово мы его взорвали, а? — обрадованно сказал он, будто произошло это только что.
— Да, камарада, — сказал Хусто.
5
Он чувствует, сон уходит и вот-вот наступит пробуждение, Кирилл хватается за ускользающую нить сновидения, спутанного и отступающего куда-то в глубину. Дыхание становится отрывистым, он чего-то лишился, что-то важное и доброе было уже почти рядом, переживает Кирилл, но так и не дошло до него. И он силится удержать видения, они тускнеют, рассыпаются и исчезают совсем. А может быть, он и не спал вовсе?..
Поежившись, Кирилл пружинисто, во весь рост, вытягивается на койке. Вдоль тела лежат его крепкие руки, он сжимает их в кулаки и чувствует, как мускулы наливаются силой.
Который час?
Он нащупывает на тумбочке часы, берет их за ремешок. На фосфоресцирующем циферблате блестят зеленовато-лунные стрелки. До утра еще далеко. Он кладет часы на место, ложится на спину, забрасывает под голову сцепленные руки и смотрит перед собой. Сквозь выщербленную внизу дверь пробивается из коридора ровная полоска света и тянется по каменному полу. В коридоре, против двери, всю ночь горит электрическая лампочка, вспоминает Кирилл.
Ему уже не уснуть. Он пробует ни о чем не думать. Ни о чем — хочется отдалить начало дня, отдалить огорчения, которые вернутся вместе с днем. Он уверен, метеорологи и сегодня ничего утешительного не скажут…
Окна постепенно заливает лиловый свет. Бледные тени ложатся у предметов, смягченно повторяя их на полу, на стенах. Глаза Кирилла рассеянно бродят по потолку. Потолок разрисован затечинами, похожими на поднятую холмиком спину кролика — над окном, на гребень с выломанными зубцами — над дверью, на футбольный мяч, из которого выпустили воздух, — над койкой Ивашкевича.
Ивашкевич мерно посапывает во сне, будто ходики отстукивают время. Его голова вдавилась в подушку, разделив ее надвое. Взгляд Кирилла скользит по лицу комиссара, тоже разделенному светом и тенью, и щека, обращенная к окну, кажется серой. Кирилл отводит глаза. Будто высеребренная морозом, все еще блестит полоска на полу. Кирилл ворочается, но неудобство, которое испытывает, остается. Холодно. Рывком натягивает он к подбородку ворсистое одеяло мертвого мышиного цвета, которому даже предутренний свет не придает теплых оттенков.