Страница 101 из 130
Опять над лесом повисла ракета — белая полоса, срезанная черным. Кирилл приостановился. Вот он! Он!.. Генерал сполз в глубь саней. Лежавшая сбоку убитая лошадь и две лошади, рухнувшие у передка, прикрывали сани. Кирилл быстро зажег бикфордов шнур и метнул толовую шашку. Он приготовился кинуть еще одну, выбросил руку вперед, и в это мгновенье в толовую шашку попала пуля. Огромное пламя ринулось на него, сначала красное, как кровь, потом ярко-желтое, как летнее солнце, потом синее-синее, как снег сегодня на рассвете, потом бурое, как стоячее болото, и черное-черное, как густая ночь в лесу, и все это в одну секунду. Что-то сильное потянуло его к земле.
Он падал в непостижимую глубину и не мог остановиться. Наконец открыл глаза и понял, что лежит лицом вниз. В рот набился снег, вкусный, как молоко, пахнущее погребом. Он не заметил, как повернулся, и теперь лежал навзничь. Трассирующие пули неслись над вершинами деревьев, как добела раскаленные звездочки, образуя под Большой Медведицей и под Малой Медведицей еще одну Большую Медведицу и еще одну Малую Медведицу, и быстро гасли.
Взззык… Вззык… У затылка две пули ушли в снег, третья, потом еще и еще шлепнулись в ель, под которую он свалился, и снежные хлопья с нижней ветки упали на лицо. Кирилл хотел языком слизнуть со щеки снежинки, но они растаяли прежде, чем он прикоснулся к ним. Снег не дал прохлады полыхавшему телу, снег был тоже горячий, как белый пепел догоравшего костра. И только сейчас его осенило: ранен? Но странно — ни боли, ничего, лишь слабость, мешающая встать, лишь теплые струйки меж пальцев, лишь вкус меди во рту…
Ракета снова зажгла свой мерцающий свет, он не уходил в открывшуюся глубину неба. С трудом Кирилл приподнял голову. Прямо перед ним, на опушке, сияли сугробы, будто белые лебеди плыли по белой воде, плыли между соснами, мимо осин, притулившихся возле сосен, а за соснами в обе стороны тянулся еловый лес, без передышки, без просвета, словно одна гигантская ель… Небо все еще окрашивал бледно-зеленый свет. Потом он поголубел. Такой свет освещает лица и предметы во сне.
Кирилл слышал торопливые, громкие голоса. Ожесточенные выкрики отдавались в его охваченной жаром голове, будто кричал он сам. Вдруг совсем близко услышал:
— Бей в сосну справа! В сосну! Бей!
Он даже вытянул шею, чтоб посмотреть: кто? Мелькнул призрак с автоматом, и он угадал: Натан. Промчался Петро. Он стрелял на бегу и ругался. Но почему он остановился? Качнулся влево, вправо, странно склонился вперед и упал. На помощь уже спешил Михась. Потом у придорожной ели, где лежал Кирилл, пронесся кто-то большой, плечистый. «Толя? — показалось Кириллу. — Он… Схватился с кем-то…» Хрип того, с кем Дуник схватился, падал сверху, гораздо выше головы Толи, — такой, видно, высокий этот немец. Кирилл волновался. «Надо подняться, надо подняться. Надо помочь Толе…» Он пробовал стряхнуть оцепенение. «Вот-вот высокий подомнет Толю. Надо же подняться». Хотел ухватиться руками за еловую ветвь, как веер висевшую над лицом, за пенек, но руки ни за что не хватались, будто их нет. Он видел, как немец и Толя зашатались и рухнули на дорогу. Внезапно немец вырвался из Толиных рук, хотел вскочить на ноги, но кто-то опустил ему на голову приклад. «Паша!» Только у Паши была такая тяжелая рука, только он мог одним ударом из любого вышибить дух.
— Паша! — позвал Кирилл, но и сам не расслышал своего голоса.
Паша заорал:
— Куда стреляешь?
— Как куда? — Тюлькин тоже кричал, Кирилл узнал его тягучий голос.
— В белый свет палишь, стервец! В белый свет!
— Так весь же огонь на меня! — отбивался Тюлькин. — Не видишь?
Паша кинулся дальше. А Тюлькин отползал в кусты. Кирилл видел это, ракета ясно вычертила фигуру Тюлькина. И совсем погасла.
«Трусу всегда кажется, что все пули летят в него, — подумал Кирилл. — Перепуганный и с мышью не справится. Грош-человек!..» Почему-то вспомнились болотные сосны с искривленными стволами. «Крепкие. Такими сделала их трудная эта природа. А он, Тюлькин… Жесткая у нас почва для таких. Не выдержит, свалится. И пошел он ко всем чертям». Все в Кирилле трепетало. Он тоже бежал Толе на помощь, он тоже стрелял рядом с Ивашкевичем, с Петром, с Хусто… Но теперь поступки его — лишь слабые движения лежавшего тела.
Все слилось в сплошной гул. Кириллу казалось, что перестрелка внезапно отдалилась, хотя видел совсем близко вспышки выстрелов. В свете ракет он различал лица тех, кто пробегал вблизи, видел их широко разинутые, перекошенные рты. Он не слышал крика. Он ничего не слышал. Все происходило в какой-то удивительной тишине.
А бой длился, все еще длился, минуты проходили, как часы.
«На большаке стало тише», — догадался Кирилл. Когда он подал Алеше Блинову сигнал, вспомнилось ему, было семнадцать часов три минуты. Сколько же времени прошло? Хотел посмотреть на часы, но почему-то раздумал.
Он чувствовал, как убывала в нем сила, и ему было странно чувствовать это. Впервые тело не слушалось его и жило отдельно от его желания и воли. Все замедлялось, останавливалось, и мысли, возникавшие в мозгу, тоже становились медленными, вялыми и не имели продолжения. Вещи, которые он еще видел, и те, которые представлял себе, расплывались, теряя свои очертания. Мир отодвигался куда-то и оставлял его здесь, на снегу, под звездным холодным небом. И Кирилл испугался, что потеряет власть над собой. «Если так вот лежать, слабость совсем одолеет», — подумал он, напрягся и пополз. Он вдруг ощутил руки — резкую боль. Он сунул их в снег, и боль утишилась. Отталкиваясь коленями, он полз, полз. Стало легче, все успокоилось — уже ни слабости, ни боли, все это осталось там, на снегу, возле ели, под которой только что лежал.
Когда Кирилл остановился у дороги, чтоб метнуть толовую шашку, Коротыш отбежал в сторону, шагов двадцать, и стал палить по немцам, залегшим у поворота. И немцы тотчас перенесли огонь туда, откуда стрелял Коротыш. Кончился диск, он быстро достал другой. Руки дрожали, и он никак не мог унять дрожь. Неподалеку ударил автомат, и Коротыш заслонился диском — возле уха просвистела пуля. Он вставил наконец диск, нажал на спуск и услышал четкую дробь, это придало ему смелости. Солнечная вспышка, будто на минуту опустился на дорогу полдень, осветила большак и сани на большаке. Коротыш прижался к земле. «Тол! Тол! Дядя Кирилл швырнул тол», — понял он. Его осветила вторая молния и ушла в землю, наступила тьма.
Коротыш бросился к месту, где оставил Кирилла. Кирилл лежал, раскинув ноги. Натужившись, Коротыш оттащил его под ель и кинулся разыскивать Крыжиху и Ирину.
Он нашел их под пригорком, в снежном углублении, там, где командир приказал им быть, метрах в трехстах от засады.
— Быстрее… — задыхался Коротыш. — Быстрее…
Утопая в снегу, Крыжиха и Ирина пробирались опушкой, потом ползли открытой поляной. Коротыш рывками полз впереди. За ним тянулась Крыжиха, все время поправляя свисавшую с плеча санитарную сумку. Рядом с Крыжихой — Ирина, автомат мешал ей, запасной диск давил в бок.
Вон та ель.. Коротыш перевел дух.
Крыжиха и Ирина старались не отставать, но расстояние между ними и Коротышом увеличивалось. Они легли, несколько секунд передышки. Несколько секунд передышки вернут им силы.
Коротыш уже полз им навстречу.
— Нет его там… — услышали они. — Все осмотрел. И те соседние елки тоже. Нигде нет. Передвигайтесь дальше. Как найду, вернусь за вами.
Справа слышались одиночные выстрелы, и Коротыш метнулся в ту сторону.
Он увидел Ивашкевича. Ивашкевич, припав на колено, связывал концы разорвавшегося маскировочного халата, обнажившего край телогрейки. Если б не это темное пятно, Коротыш не заметил бы его в снегу.
Ивашкевич резко повернулся на шорох за спиной.
— Я, дядя Гриша, — сдавленно произнес Коротыш каждое слово раздельно. — Я…
— Где командир?
— Ранен… Я — за Крыжихой, а он уполз, — дрожал голос Коротыша.