Пламя Атлантиды

Сотни свечей мерцали в полумраке залы, как и прежде, отбрасывая причудливые тени на стены и потолок; Латима позволила себе унять тревогу, когда сильные пальцы Аларикса медленно, лаская, возбуждая желание, развязывали пояс ее платья, скользили по гладкой коже, разжигая очаги неистовых костров на месте прикосновений. Пальцы сменялись губами мужчины, которые сегодня не знали усталости и пощады, стремились зацеловать каждую клеточку ее тела, оставив метки-следы на ее груди, плоском животе, икрах и внутренней стороне бедер.

В эту ночь он даже не стал скрывать своего восхищения и не боялся, в буквальном смысле, молиться ей на коленях, слизывая с распахнутых створок врат Криспиды сладкий сок ее желания, проникая языком в плотно сжатые створки, доводя до неистовства, лаская, поглощая владея, удерживая ее желание на кончиках своих пальцев, губ, языка, окаменевшего фаллоса. Он любил ее в эту ночь с таким жаром, словно этот раз был и вправду последний. Латима старалась не замечать, как сжимается ее сердце от ощущения грядущей потери. Желание правило бал, и осознание того, что этот мужчина уже приговорил ее на смерть или неволю, вопреки всему усиливало страсть во множество раз.

Не сейчас. Еще не сейчас. До воплощения приговора в действие у них оставалась ночь, и Лучезарная не хотела терять столь сладкие моменты их последнего соития. Маски слетели окончательно, и она смогла раскрыться в своей новой роли покорной наложницы, позволяя губам, пальцам и члену императора Спаркалии терзать ее плоть, не зная усталости.

Она отдавалась ему неистово, жарко, без остатка, понимая, что это в последний раз, чувствуя кожей приближающуюся пропасть. Выгибалась на его великолепном теле, задыхаясь от кратковременного счастья, ласкала языком напряженный фаллос, забыв напрочь, что дарить подобные ласки могут лишь рабыни для утех, втягивая его в свой рот на полную длину, чтобы навсегда запомнить вкус мужчины, которого ей столь недолго довелось любить.

На исходе ночи у Латимы болело все тело и даже те мышцы, о которых она раньше не имела представления. До рассвета еще оставалось не менее меры масла, когда Аларикс уснул безмятежным сном подле нее. Пролежав некоторое время без сна, Латима все же задремала, потеряв связь с действительностью. Когда она открыла глаза, постель императора пустовала. Молодая женщина наполнила кубок вином, поморщилась от приятной саднящей боли между бедер. Отсутствие Аларикса ее не удивило: очень часто он просыпался еще затемно, чтобы уделить время государственным делам — пик его работоспособности и энергии всегда приходился на раннее время начала круговорота, в немалой степени этому способствовала жаркая ночь, полная сладострастных утех. Но в глубине души Лучезарная недоумевала. Она ожидала нападения в разгар их единения, во сне, но не сейчас.

На всякий случай затворив двери изнутри, атлантка положила свое ожерелье на шелк покрывала. В покоях Аларикса не было оружия, и это сейчас остро подчеркнуло уязвимость. Но ничего не менялось, за окном начало сереть, большинство свечей догорели и оплыли. Жаркая ночь, полная страсти, напомнила о себе усталостью, и осторожная амазонка все-таки погрузилась в состояние между сном и явью.

Не прошло и пятнадцати масляных капель, как воительница резко села на постели, рванув в сторону ожерелье за миг до того, как почуяла опасность. Темная фигура, замотанная в плащ и маску из черной ткани метнулась к ее ложу, воздев кверху ладонь с кинжалом. Маленькие ножи- бусины рассыпались в руках девушки, миг, и нападающий захрипел, роняя кинжал и оседая на пол, так и не поняв, откуда пришла его смерть. Латима не раздумывала ни минуты. Стянула щелк покрывала, когда на нее кинулась вторая фигура, кинула ему в лицо, продолжая удерживать в руках.

Смачно выругавшись, мужчина рухнул, запутавшись в фалдах шелка, но тут же распорол ткань тонким мечом, намереваясь кинуться в атаку снова. Латиме хватило этих секунд, чтобы найти на ощупь в сером полумраке кинжал убитого и в прыжке опуститься на грудь напавшего, чтобы вонзить его в сердце по самую рукоять.

— Смерть Фланигусу, отцеубийце! — прокричал неизвестный.

На последних аккордах его крик перешел в сдавленный хрип, изо рта потекла тонкая струйка крови. Он дернулся и затих, оставив Латиму в состоянии легкого шока с окровавленным кинжалом в руках.

— Аларикс… — прошептала она, уверенная, что верно истолковала слова погибшего. Сдернула маску с бездыханного тела и поняла, что еще не встречала этого мужчину в дворцовых коридорах. Нападение? Два наемных убийцы, один для Фланигуса… другой для нее?

Вся кровь ударила ей в виски. Во дворце царила неестественная тишина, и Латима поспешно натянула платье, разжала пальцы, сжимающие меч. При мысли, что начался дворцовый переворот и Аларикс в опасности, ее прошиб холодный пот. Не отдавая себе отчета, сжимая рукоять меча, Лучезарная распахнула двери, следуя в тронный зал. Замерла в дверях, обескураженная отсутствием охраны, ворвалась в комнату, готовая изрубить насмерть любого, кто на нее нападет… и замерла на пороге, не в силах поверить увиденному. Аларикс вальяжно развалился на троне, потягивая вино из богато инкрустированного кубка. Четыре ночные тени, в черном с головы до ног, как по команде обнажили мечи, поворачиваясь в сторону растерявшейся воительницы.

Аларикс смерил девушку долгим взглядом. В его глазах не таял лед, а губы сейчас были насмешливо сжаты.

— Даже смерть бежит от тебя, Латимея, — с неуместной грустью протянул он. — Придется, стало быть, попрощаться с твоей свободой…

ГЛАВА 12

В тот день, когда Дмитрий Савичев впервые увидел Лаэртию Справедливую, он не мог сказать сам себе, какие именно эмоции в нем вызвала эта надменная девчонка, которая изо всех сил пыталась казаться взрослой и, надо признать, в этом преуспела. Красивая? Несомненно. Эта раса обладала просто уникальной красотой. Как мало времени понадобилось, чтобы начать воспринимать вещи, как должное — всего лишь несколько дней в лагере Оцилл, среди этих циничных красавиц с холодными сердцами и жаждой мужской крови. По завершению своего частично увеселительного времяпрепровождения в лесной общине он уже перестал удивляться экзотической внешности амазонок, мог даже позволить себе со скрытым злорадством делить их на «ничего» и «так себе».

Его утомила дорога, но он старался этого не показывать. Серые предрассветные сумерки сделали очертания деревьев более четкими, яркие звезды постепенно тускнели, утренняя прохлада проникала под кожу. В попытке согреться Савичев сделал несколько отжиманий от дощатого пола повозки, но эта упрощенная тренировка была прервана нацеленными в лоб копьями оставшихся в повозке воительниц. После ночного происшествия с него не спускали глаз, и градус дружелюбия значительно понизился. Проницательные девы лесов просчитали их с Ведикусом махинацию в два счета. Роксана больше не появлялась, демонстрируя этим свое презрение, но Дмитрий уже и думать о ней забыл. «Пора выбираться из этого древневековья, — думал он, наблюдая сквозь прореху в куполе повозки занимающийся рассвет, — надеюсь, эта воспетая всеми подряд матриарх будет сговорчивее, и я попаду в храм Бога времени»…

Лесной массив закончился неожиданно резко, и теперь их путь пролегал по травянистой равнине. Сумерки замерли в одной точке, не позволяя рассмотреть больше, да и узкий периметр прорехи скрывал видимость. Кажется, ему все же удалось задремать под мерное покачивание повозки, а когда он открыл глаза, первые солнечные лучи озарили притихший пробуждающийся мир. Как оказалось, здесь присутствовали аналоги окон, и когда одна из девушек потянула за резные шнуры, повозку залило призрачным светом яркого солнца. Савичев буквально подскочил на месте, прогоняя остатки полусна, завороженный открывшейся взору картиной.

Вдалеке виднелась ласковая гладь океана, лучи занимающейся зари превратили его в расплавленное золото. Высокие опоры акведуков расходились стрелами в стороны, крыши и дворцовые купола города еще тонули в утреннем тумане — его трудно было рассмотреть издалека. Гряда невысоких гор тянулась дугой к подножию Атланты. «Полуостров», — отметил Савичев, не в состоянии оторвать глаз от этого первозданного великолепия. Больше всего на свете он сейчас жалел о том, что при нем не оказалось хотя бы старого мобильного телефона с самой простейшей камерой. Если бы ему удалось запечатлеть это великолепие!