Жизнь идиота

Верно, я действительно был в ударе.

С тех пор, как ни встретимся, он мне неизменно припоминает:

– Ильич, а помнишь, как ты атаковал пианино?

Конечно, помню.

А теперь – филармония.

Отряскин жил на самом ее верху – в его жилище вела мрачная лестница. Там, несомненно, обитал призрак Раскольникова. Когда четыре пролета оставались позади, распахивалась обитая дерматином дверь и гость попадал в коммуналку с темным коридором, тремя комнатками и традиционно обшарпанной кухней – тараканы столовались в ней днем и ночью. Все три кельи занимали дворники, разумеется студенты, и жизнь текла бестолково, как в общаге. Один из Андрюшиных коллег, пятикурсник Политеха, обитал в самой большой конуре с маленькой, скромной, как мышка, женой. Он носил очки а-ля «человек в футляре», но, в отличие от Беликова, был душевен и остроумен. Этот сосед собирал пластинки, к нам относился прекрасно и в шутку называл Отряскина «приметив-роком» (от слова «примитив»). Еще одного жильца помню смутно, кажется, тот создавал стихи-верлибры. Отряскинская каморка оказалась самой светлой, окно выходило прямо на крышу – открывался настоящий «парижский» вид. Кровельное железо вокруг простиралось километрами, целый район – шагай не хочу. Можно было свободно путешествовать, встречаясь разве что только с кошками. Это было царство Карлсона! Подозреваю, Отряскин часто так вдохновлялся. Вверху облака. Под ногами ржавые громыхающие листы – одни антенны и дымоходы. И – никого!

После первого акта во внутренний двор филармонии открывалась служебная дверь – те, кто продавал напитки и бутерброды, выносили пустые ящики. Начиналось наше время, мы проскальзывали внутрь и бесплатно (зачастую стоя) наслаждались заезжими оркестрами и знаменитостями. Именно тогда, как я уже упоминал, Отряскин взял автограф у Пендерецкого и даже поговорил с ним. Помню, на галерке мы слушали с ним что-то из Бетховена, кажется Седьмую, и Гайдна.

А в каморке можно было болтать часами – меломан-сосед приносил новинки.

Там я столкнулся с «Кинг Кримсон», «Йес», «Джетро Талл» и «Дженезис».

О том, что со всеми нами сделали бит и рок-музыка, уже тысячу раз писалось. Ничего не поделаешь, придется свидетельствовать в тысяча первый.

Но сначала лирическое отступление.

Или историческое, кому как нравится. Ведь надо же это хоть как-нибудь объяснить.

Согласно теории «культурных взрывов» (дух веет, где хочет!), то здесь, то там в разные века Господь отмечает своей благодатью совершенно разные народы. Ренессанс расцвел у жизнерадостных итальянцев – на время Италия стала мастерской, в которой творили мэтры мирового масштаба (Рафаэль, Микеланджело, Леонардо да Винчи и им подобные). Однако проходит лет двести-триста, и внимание Господа уже сосредоточено на Вене и Мюнхене. В Германии и Австрии «рождаются» Букстехуде, Бах, Гендель, Телеман, Кунау, Глюк, Гайдн, Моцарт, Бетховен (в плане музыки Англия в то время была пустошью, из известных обывателю имен вспомнится разве что Пёрселл). Нет, конечно, и в других «весях» появлялись свои Россини, но такого количества великих композиторов на душу населения не знала ни одна нация. Следуем дальше – опять-таки Германия, на этот раз с философией: Иммануил Кант, а за ним целый веер – Гегель, Фейербах, Шопенгауэр, Ницше, Маркс (как бы кто ни кривился). В конце девятнадцатого века дали знать о себе не имеющие совершенно никакой философии северные скифы – и как дали! Гоголь, Толстой, Достоевский, а под конец Антон Павлович Чехов с «Чайкой», столь умиляющей до сих пор интеллектуалов иностранцев. В довесок «немытая» Россия подарила Чайковского с Мусоргским (Модест Петрович – совершенный уникум). Отметив русских, Бог повернулся к Франции и выбрал Париж – и вот оттуда уже накатывает на мир волна художников во главе с Моне, Сезанном, Тулуз-Лотреком, Гогеном, Ван Гогом. В двадцатые – тридцатые годы двадцатого века Бог благословил «самых униженных и оскорбленных» – нью-орлеанских негров: из заунывных спиричуэлс зародился джаз.

В шестидесятые – семидесятые Всевышний наконец-то посетил Туманный Альбион. Правда, перед этим Америка дала Гленна Миллера, Литл Ричарда и Пресли; без сомнения, ее «черная» (да и «белая») музыка оказала влияние на Леннона и Маккартни. Но такого количества рок-творцов, такого разнообразия музыкальных стилей, направлений, ответвлений не рождалось в то время больше нигде. Английские группы появлялись как грибы, одна другой краше, у нас здесь, в Союзе, голова кругом шла. Уже тогда счет шел на десятки команд только первого эшелона. А за ним ведь маячили эшелоны второй, третий, пятый, десятый, двадцатый. Сколько же было всего, кроме «Битлз»! «Роллинг Стоунз», «Шедоуз», «Кинкс», «Энималз», «Куин», «Пинк Флойд», «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин», «Юрай Хип», «Назарет», «Электрик Лайт Оркестра», «Слэйд», «Свит», «Ти Рекс», «Мидл оф де Роуд», «Манфред Мэнн» «Тен Йиэрс Афтер», «Алан Парсонс», «Ху», Дэвид Боуи, Род Стюарт, Элтон Джон – я и сейчас могу вспоминать и перечислять до бесконечности. Через питерский порт потоком шли все новые, обтянутые пленкой драгоценные конверты. Стоили они немыслимо. Моряки тогда просто обогатились. Однако ребята в тельняшках знали свое дело: зачастую записанные на знаменитых лондонских студиях Эбби-роуд новинки мы держали в руках уже через неделю после их выхода. Казалось, процесс никогда не остановится, это была поистине термоядерная реакция. И ведь у каждого английского бэнда были свои великолепные идеи и песни! Создавались концептуальные альбомы. Менялись составы. Качество звука улучшалось с каждым годом. Шли постоянные эксперименты.

Вслед за остальными свидетельствую: мы просто находились на обочине жизни. Мы чувствовали себя раздавленными. Все наши местечковые попытки внести свой вклад в такое бьющее через край великолепие были жалки и неуклюжи. Честно признаться, нам ничего не оставалось делать – только копировать. Величие западного рока довлело над нами, оно пропитало наши души и плоть. Поэтому, сознательно или бессознательно, все вокруг подражали: «Аквариум» – Дэвиду Боуи, «Машина времени» – «Кисс» (взять хотя бы композицию «Кого ты хотел удивить»), Отряскин – Дэвису, «Кинг Кримсон» и «Йес», вместе взятым. Не стоит сомневаться, и Курехин при всей своей оригинальности подражал. Великолепный Майк Науменко подражал! На что «Песняры» самобытная команда (пожалуй, единственная, за которую отечеству не стыдно), и те подражали – Мулявин в этом сам признавался журналистам. Ничего удивительного – мы (и технически, и музыкально) настолько отстали от англичан, что оставалось только локти кусать. Жалкий питерский андеграунд казался кривым зеркалом той настоящей, небесной рок-жизни.

Впрочем, вся наша доморощенная эстрада тоже никогда не простиралась дальше смеси цыганщины и кабака. Я до сих пор совершенно уверен: мы можем дать миру балет, космос, философию, литературу, но вот в чем безнадежно бездарны, так это в так называемой легкой музыке. Ничего не меняется. Ушла в прошлое великая рок-эпоха, а мы уныло (какой уже десяток лет!) в лучшем случае греемся на ее угольях, в худшем – отбиваем все те же «ламца-дрица ламцаца», называя тюремный блатняк шансоном. И ведь подобное происходит при всей нашей несомненной музыкальной одаренности. Но нельзя сказать, что не было попыток прорыва, пусть безнадежных, пусть изначально обреченных. В те веселые восьмидесятые наиболее продвинутые в Москве и Питере (к ним относился и мой новый друг, гитарист и дворник) жадно хватали идеи и пытались их переосмыслить. Никогда не забуду, какое впечатление на нас с Отряскиным произвели альбомы «Дженезис» «Волшебный трюк», «Герцог» и особенно «Мама». Группа «Йес» с Риком Уэйкманом тоже, несомненно, впечатляла. Так что зуд творчества не давал нам заснуть.

Отряскин своими пальцами-коротышами терзал в каморке гитару, я приносил первые тексты. Многие из них он называл «агитками Бедного Демьяна», и действительно, образности в них было маловато, били они в лоб: один из опусов назывался «Свиньи» и изобличал мещанство (нечто подобное, но более удачно изобразил потом Шевчук в своих «Мальчиках-мажорах»). Не скрою, из-под моего пера иногда появлялось и забавное – например, история о сентиментальной горилле, которая встревожила весь зоопарк, полюбив старого дряхлого крокодила. Но настоящей моей гордостью в то время являлись стишки «Карлик Мун» – совершенно безбашенный отрыв про карлика, восседающего на троне посреди космической пустоты: