Феникс Побеждающий

А дальше, на окружающих холмах, царили зелёные рощи и белые поместья Консенсусной Эстетики, поддерживаемые в основном манориалами и Базовыми первого поколения. На склонах выстроились античные колонны, в растительной тени отдыхали английские парки, а среди них — дворцы в Георгианском, Неороманском, строгом Александрийском стилях.

Вдалеке Фаэтон увидел огромное озеро, в водах которого плавало около сотни диковинных существ, окружённых светом. Они походили на инкрустированные самоцветами каравеллы, а полотнища их парусов яркостью и рисунком напоминали крылья бабочек.

Фаэтон вспомнил город — Кисуму, расположен на юге Эфиопии, на берегу озера Виктория. Фаэтон вспомнил, почему вокруг было столько восторженных людей. В озере плавали Глубинные.

Это были последние из когда-то великой расы Юпитерианских полуколдунов, уникальной нейроформы, соединившей особенности Цереброваскуляров и Чародеев. Когда-то, до разожжения Юпитера, они покоряли штормы и течения его метановой атмосферы, и когда такой уклад жизни стал невозможен, они предпочли переселиться в китоподобные тела и заснуть на дне Марианской впадины, где по сей день плели между собой песни и звукообразы печального, неизмеримого чувства, известного только им. Их голоса в глубине заставляли вспомнить о старой жизни в бесконечной атмосфере газового исполина, они только напоминали о старых телах, песнях и переживаниях, но описать давние чувства заново не могли.

Один раз в тысячу лет, во время праздника, Глубинные просыпались из скорбной спячки, отращивали праздничную инкрустацию, цветные паруса и перепонки, всплывали и пели для людей.

Древний договор запрещал делать записи их песен, и даже обсуждать то, что было пережито во время выступления, было нельзя.

Неудивительно, что столько людей пришло наяву.

У Фаэтона подступил ком к горлу. Песню Глубинных он слышал лишь однажды — в прошлый раз, во время праздника под началом Аргенториума, Фаэтон сюда выбраться не смог. В позапрошлый раз, перед первой Трансцендентальностью Фаэтона (тогда торжествами заправлял Куприциан) песня откликнулась в нём ощущением бесконечности и бесконечной надежды — словно Фаэтон сам оказался среди необозримых облачных просторов Юпитера, или дальше — в гораздо более обширной межзвёздной пустоте.

Глубинные должны были стать живыми кораблями, способными выдерживать радиоактивный, полный космической пыли вакуум между лунами Юпитера, способными выдерживать немыслимый накал низкоорбитальных нырков в атмосферу Юпитера, но успешная очистка орбитального пространства и укрощение магнитосферы планеты обезопасили околопланетные маршруты. Глубинные обходились дороже, чем обычные судна. После строительства орбитальных лифтов и опасные нырки в атмосферу стали не нужны. Их уклад остался в прошлом. Пьянящий риск космических путешествий — тоже. Всё это Фаэтон услышал тогда, в той, первой песне. Она оставила в нём то зерно, что выросло мечтой о полёте к звёздам.

На праздник тогда его привела Дафна — но Дафна настоящая, или подделка, её посол — Дафна Терциус? Фаэтон не помнил. Похоже, нехватка сна сказалась на памяти.

Спрыгнув с пьедестала, Фаэтон пошёл против хода толпы. Глубинные не пели великую песнь тоски задаром. Всем, кто не заглушал песню через фильтр ощущений, выставлялся счёт, и, поскольку Фаэтон не мог заплатить, автоматика его раскроет. Раскрытому изгою, разумеется, никто путь не укажет, да и концерт из-за такого происшествия отложат, и вечер будет испорчен для всех. (Фаэтон с удивлением понял, что, несмотря на ссылку, всё ещё уважает права и чувства собратьев. Впечатление от той песни Глубинных до сих пор оставались в памяти, и он не хотел портить радость всем тем, кто оказался счастливей его.)

Фаэтон обошёл космический лифт. С обратной стороны, дальней от озера, толпа поредела. К растущим из парапета башням прикасались носами причаленные дирижабли, сами размером с кита. Рядом в воздухе висели драконограммы с расписанием в неизвестном формате.

Фаэтон остановил прохожую в костюме гипертермика.

— Прошу прощения, мисс, не могли бы вы помочь? Мы с моим спутником хотим попасть на Талайманнар.

Он указал за спину, на молчаливый силуэт доспеха в балахоне, и продолжил свою не совсем ложь:

— Но мы участвуем в игре в прятки, и по правилам нельзя выходить в Ментальность. Не подскажете, где тут ближайшая умная дорога?

Она склонила голову к плечу. Игривые глаза окружало пламя, а улыбка дымилась. Она что-то ответила, но Фаэтон не имел программы-переводчика на свой язык, грамматику и логику.

Он попробовал попроще:

— Талайманнар? Талайманнар? Дорога? Умная?

Фаэтон изобразил, как скользит по поверхности без трения, размахивая руками. Женщина захихикала.

По её размашистым жестам он понял, что умные дороги отключены. Она указала на дирижабль и подтолкнула к нему — мол, иди! Туда!

Фаэтон замер — она ему путь показала, или пригласила на свой корабль? Правда, в глазах тревоги не видно — непохоже, чтобы сейчас Аурелиан втайне предупреждал её о встрече с изгоем. А, вот она развернулась и пошла вместе с толпой — дирижабль явно не её.

Фаэтон поднялся на причал. Вблизи он увидел на борту герб Протектората Океанической Среды. Это был грузовоз, и, похоже, именно в нем Глубинный летел из Тихого океана на озеро Виктория.

Публика утихла. На озере Глубинные заняли нужные места и расправили звуковые перепонки. Напряжение, ожидание прощупывались в воздухе. Фаэтон неохотно переступил золочёный порог судна и обернулся.

Вокруг балкона повисли увеличительные экраны, показывающие самых дальних Глубинных — они, неподвижные, с расправленными парусами смотрели на возвышающуюся матриарха-дирижёра, и миллионы певчих перепонок покрывали её тело, как осенний лес покрывает склоны горы.

Фаэтон с трудом передвигал ноги — он жаждал услышать последнюю свою песню. В изгнании музыки не будет — никто ему не сыграет, никто не продаст записей, и он сможет разве что подпевать пролетающим мимо рекламным плакатам.

Он собрался, отвернулся и шагнул внутрь корабля. Люк за спиной захлопнулся без звука.

Внутри никого не было.

На устилавших палубу багровых коврах стояли столики и структурные стержни, сплетённые из стекла и белоснежного фарфора, а с потолка свисали бронзовые, украшенные узорами шлемы восприятия — весьма древние на вид. Ближе к носу корабля, напротив высоких окон, находились кресла, рядом с ними на специальных подносах лежали зрительные обручи. Перегородки между креслами сейчас были прозрачны, но на стеклянной поверхности угадывались очертания существ из японской мифологии.

Фаэтон не опознал стиль. Неужели он старше Объективной эстетики? Как бы то ни было, обстановка оказалась роскошной.

Фаэтон вошёл, броня проследовала. По привычке поднял ладонь, надеясь жестом открыть канал, разочарованно опустил руку. Всё, жесты или мысленные приказы больше никогда не сработают, но привыкнуть будет просто, сказал он себе. Он — Серебристо-Серый, и его школа блюла обычай говорить вслух.

— Кто здесь? Где я? Есть кто-нибудь на борту?

Тишина. Он с опаской сел в кресло.

Перегородка слева была полураскрыта, так что между окном и ним находилась стеклянная панель. Через панель было видно больше цветов и движения — сквозь неё серые куклы выглядели как люди, с живыми лицами и карнавальными костюмами, а в воздухе парили плакаты и экраны, но за краями панели они пропадали, а люди опять выглядели манекенами.

Фаэтон понял, что перегородка настроена на Поверхностную Виртуальность. Эта старинная диковинка переводила ментальные образы в световые. Фаэтон не упустил возможности развлечься — он сдвинул голову и рассмотрел прочие части балкона в цвете и роскоши, потом опять посмотрел с другого места. Серые манекены превращались в разнаряженных придворных и обратно в серые манекены.

Но вот среди среди пышности нарядов он заметил клоуна в бело-розовом костюме из тюля, с трёхконечной шляпой, крючковатым носом и вытянутым подбородком. Скарамуш. За ним — Колумбина, щеголявшая похабной юбкой и бледный Пьеро в белом, мешковатом наряде. Троица шла против потока людей с изрядной спешкой, методично и синхронно осматривая толпу.