Обреченность (ЛП)

Собравшиеся солдаты кивают и ворчат, соглашаясь. Это логично — не включать меня в любую из этих команд Коула, это просто лишено смысла. Всё, что я поняла, — мой отец должен быть захвачен живым.

Коул хочет быть тем, кто убьет его.

Он имеет право надеть отрубленную голову прежнего короля как корону, и каждый человек в этой комнате знает об этом.

— Хорошо. Мы выезжаем через, самое большее, шесть часов. До этого времени держите ваши защитные позиции открытыми и соблюдайте тишину.

С его заключительным словом все мужчины покидают комнату, кроме Люка и Грима.

— Ты привел свою игрушку для траха сюда с собой, потому что…? — спрашивает Люк, впиваясь в меня взглядом через всю комнату.

— Не сейчас, Люк, — отмахивается Коул, не обеспокоенный гневом, который, как я могу видеть, открыто сочиться из его брата.

— Она Крэйвен. К ней следует относиться соответственно, а не выставлять перед твоими людьми как нечто ценное. Она никчемная — в действительности лишь гребаное ведро для спермы, позволь мне пустить её по кругу в качестве стимула, позволь каждому из этих мужиков использовать её дырки…

Он остановлен посередине своей напыщенной речи рукой моего мужа, обернутой вокруг его горла, пока Коул легко отрывает своего брата на несколько дюймов от земли.

— Следи за своим языком, брат. Она — причина, по которой мы здесь. Без неё мы бы были в Шотландии, идя по ложному следу, а лидеры Пирамиды заключили бы сделку с Алеком Крэйвеном, чтобы вернуть свои семьи, пообещав наши головы как разменную монету. Так что достаточно этой херни о шлюхе Крэйвен. С этого момента ты воспринимаешь её как Хантер.

На Люка, похоже, не влияет то, что Коул лишил его кислорода, и его глаза по-прежнему испепеляют меня взглядом, обещая месть.

— Ты понял? — Коул грубо трясёт его так, как если бы его шестифутовый странный брат ничего не весил.

Люк даже не моргает, несмотря на тот факт, что его губы синеют от недостатка кислорода.

— Не шути со мной, Люк. Фей — недоступна для тебя и всех остальных. Я заклеймил её. Она принадлежит мне, и настало время для тебя привыкнуть к этому.

Он бросает Люка на землю, словно тряпичную куклу. Даже когда его лёгкие начинают подниматься, ловя так необходимый его телу воздух, Люк ни на мгновение не отрывает свой взгляд.

— Понял, брат, — наконец скрипит он. — Но когда она перережет твоё горло, а она так и сделает, я буду ожидать нечто большее, чем просто извинение.

Коул не беспокоится о том, чтобы ответить.

Вместо этого он идет ко мне, протягивает свою руку и ждет, когда я её приму.

Я моргаю в замешательстве, не от его руки, а от краткой искры фиолетового, которая окружает его. Это продолжается только в течение нескольких секунд, прежде чем постепенно исчезает в постоянно окружающей его тьме.

Я никогда не сталкивалась с этим цветом раньше. Я не знаю, как прочитать его, или что он означает, так что я по-прежнему сомневаюсь.

Он прищуривает свои глаза, пальцы его раскрытой ладони сгибаются, подзывая меня. Он может видеть моё замешательство.

— Возьмите мою руку, принцесса.

Это — команда, но не типичная, и мой разум скачет как горстка шариков в стеклянной банке. Я перевожу свой взгляд обратно на его руку, ту, что мгновение назад держала за глотку его брата, и без дальнейших размышлений принимаю её.

— Мы будем наверху, пока не придёт время выезжать. Я предполагаю, что вы удостоверитесь, что всё готово для нашего отъезда, — Коул выдает свои указания, ни разу не взглянув на своего брата и не ожидая подтверждения.

Он ведет меня по хрупкой деревянной лестнице, сгибающейся под каждым шагом и настолько гнилой, что кажется маловероятным, что она выдержит мой вес. Нежно подталкивая, он ведет меня вверх, древесина скрепит под нашими ногами, угрожая раскрошиться. Когда мы добираемся до верха, он сопровождает меня через одну из двух дверей, и мы входим в пыльную мрачную спальню. Старая кровать — единственная мебель, оставленная в маленьком пространстве, голый матрас, запятнанный и грязный, металлическое основание повреждено и покрыто ржавчиной. Я делаю маленький шаг вперед и исследую остальную часть комнаты. Голые отштукатуренные стены, сырые пятна, покрывающие их, обвалившийся потолок, гнилые плинтусы и изношенный ковер. Воздух заплесневел и густой, пыль, которую мы подняли, когда заходили, забивает мои легкие, заставляя меня кашлять.

Коул шагает мимо меня, раскрывая рваные занавески, и позволяет исчезающему солнечному свету литься в это место, выдвигая на первый план каждый разрушенный и гнилой дюйм. Быстрым толчком он поднимает створку окна на дюйм или два. Рама скрипит в знак протеста, и я вижу, как водовороты пыли исчезают в открытом воздухе. Я ревную к их свободе и к их способности уплывать прочь с ветерком.

«Будь легким ветром, растворись».

Мантра, которая не работает в присутствии Коула. Вся его сущность требует моего внимания. Каждая молекула внутри меня, что дает мне жизнь, воду, кровь, кислород, всегда вытягивается в его направлении.

— Ты боишься, принцесса?

«Да».

Он смотрит на меня в отражении окна. Его пристальный взгляд ищет ответ в моём лице.

— Нет.

«Ложь».

Я боюсь его провала. И своего возвращения к жизни пленницы. Но разве это не то, кто я теперь?

— Я имел в виду себя. Ты боишься меня?

Его тон мягкий, опасный.

— Да.

Непроизвольная правда слетает с моих губ.

«Я боюсь его».

Не из-за того, что он может сделать со мной, а из-за вещей, которые он может заставить меня почувствовать.

Желанная. Жаждущая. Защищенная.

Его глаза темнеют, ноздри раздуваются. Я возмутила его своей честностью.

— Я сказал тебе, что не возьму тебя. Несмотря на знание того, что ты жаждешь меня, я поклялся, что ты должна произнести слова, не заманивая меня зовом своего тела. И всё же, ты по-прежнему не веришь мне.

Его ледяные голубые глаза сверлят мои.

— Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Я не дам тебе то, что ты хочешь. Если ты хочешь этого по-плохому, возьми.

Я потрясаю себя своими решительными словами.

Я могу дать ему то, что он жаждет, но, сделав это, я останусь ни с чем. Я стану никем.

Его губы складываются в ухмылку.

— Ох, принцесса. Ты отдашь мне то, что я хочу, и скоро. Твой рот говорит тебе вещи, в которые, как ты думаешь, тебе следует верить, но твоё тело, твои глаза, твоя душа — все они сообщают мне кое-что ещё. Почему ты продолжаешь бороться? Ты почувствуешь себя намного лучше, если сдашься.

Мой кулаки сжаты по бокам, руки трясутся от потребности нанести удар. Конечно, он не упускает мою реакцию, и это просто веселит его ещё больше.

Самодовольный смех льётся из его рта:

— Всегда такой борец, — он поворачивается и делает несколько шагов в мою сторону. — Именно поэтому мой брат жаждет тебя так же, как и я, — еще шаг, и он на расстоянии вытянутой руки. — Только он любит ломать людей за их борьбу, в то время как я… — еще шаг вперед, и я могу почувствовать жар от его большого тела, — … я люблю обуздывать это.

Он резко выбрасывает вперед руку и хватает моё запястье, разворачивая меня, пока моя задница не прижимается к его переду, а обе мои руки прижаты позади меня. Его рот возле моего уха шепчет:

— Это не слабость — признать то, что ты хочешь, Фей. Сила приходит от того, когда ты честен сам собой о своих потребностях.

Его свободная рука обхватывает мою челюсть и поворачивает мой рот к своему. Его губы парят над моими, высасывая воздух из моих легких.

— Ты дрожишь от этого, я могу ощущать пульсацию этого внутри тебя.

Он лениво проводит своими пальцами по моей челюсти, вниз по шее, между моими грудями. Предатели-соски напрягаются от близости его прикосновения, проступая под тонкой тканью моего свитера. Его рука теперь движется более целеустремленно, пробегая вниз по моему животу, и прижимается к моей тазовой кости. Он глубоко вдыхает:

— Даже отсюда я могу почувствовать запах этого.