Страница 46 из 55
«Ты забыл о том, что то, что нас должны отличать прекрасные души, а не красота предметов, которыми мы себя окружаем», – подумал Ловефелл о Шонгауэре. – «Но если ты так любишь подарки, дорогой Зигмунд, то и у меня найдётся для тебя соответствующий гостинец».
Он ещё раз посетил штаб-квартиру Инквизиториума и попросил Шонгауэра о разговоре, ибо подарок, так или иначе, должен был быть вручён
– Чем я ещё могу вам служить? – Спросил Шонгауэр, сильно акцентируя слово «ещё», и, видимо, не был в восторге от посещения епископского посланника, от которого, как он надеялся, избавился раз и навсегда.
– Ничем, добрый мастер, ничем, – ответил Ловефелл сердечным тоном. – Я пришёл только попрощаться с вами и поблагодарить за науку, которую вы мне преподали.
Шонгауэр был слишком пронырливым лисом, чтобы попасться в ловушку гладких слов, но он не мог отказать Ловефеллу в рукопожатии. Инквизитор зашёл дальше, и сердечно, даже нежно, заключил Шонгауэра в объятия. Прошептал ему на ухо слово силы, и тогда разбудил заключённую в коконе чёрную крысу. Раздразнил её несколькими прикосновениями, пока не почувствовал закипающую ярость, исходящую от этого призрачного существа. Аккуратно вложил кокон в печень Шонгауэра, а потом быстрым движением вытащил ниточки пряжи, расплетая таким образом кокон. Освободившаяся крыса яростно вгрызлась в здоровые ткани. Когда Ловефелл увидел, что всё сделал как надо, освободил Шонгауэра от слов силы.
Старый инквизитор нервно освободился из объятий младшего коллеги.
– Ну, хорошо, хорошо, прощайте, – сказал он, одновременно удивлённый и раздражённый.
– С Богом, брат, – улыбнулся Ловефелл самой лучезарной улыбкой, на которую только был способен. – Вы знаете, что сладости способны разрушить печень? – Спросил он ещё, стоя уже в дверях.
Руководитель кобленецкого отделения Инквизиториума поморщился.
– Займитесь своими делами, будьте любезны.
Ловефелл, однако, был уверен, что уже скоро старый инквизитор будет вспоминать об этом предупреждении. И, по всей вероятности, возненавидит цукаты и глазированные пряники. Хотя, честно говоря, эта ненависть не продлится долго.
Ловефелл провёл в Кобленце последнюю ночь, не пользуясь гостеприимством Инквизиториума. Он снял комнату в местной таверне, где на рассвете его разбудил шум, доносящийся со стороны окна. Открыв глаза, он увидел, что на ставне уселись две крошечные птички со столь красочными перьями, что, казались миниатюрными шутами, одетыми в пёстрые кафтанчики.
– Шахор, – зачирикала первая.
– Сефер, – прощебетала вторая.
Ловефелл приподнялся на локте, не уверенный, действительно ли он слышит то, что слышит.
– Шахор, – зачирикала вторая пташка.
– Сефер, – прощебетала первая.
Потом обе вспорхнули на подоконник и захлопали крыльями.
– Шахор Сефер, – запели они стройным хором, отправляясь в полёт.
Ловефелл только набросил плащ на плечи и побежал к двери. Сбил кого-то на лестнице, яростно помогая себе кулаками, протиснулся через толпу, стоящую у входа в гостиницу, и выскочил на улицу. Пташки парили на высоте его головы, а их перья мерцали в солнечном свете.
– Шах, шах, шах, сеф, сеф, сеф, – повизгивала первая.
– Иди, иди, иди, – отзывалась вторая.
Ловефелл заметил, что никто кроме него не видит этих птиц. Какой-то прохожий жестикулировал, не взирая на то, что пернатый шарик прошмыгнул между его ладонями, какая-то женщина остановилась, вытирая пот со лба, и даже не поняла, что птичка присела на её руке и маленьким клювиком полезла под крылышко. Когда птицы поняли, что Ловефелл собирается идти за ними, они поднялись в высоту и устремились в глубь улицы. Они летели настолько медленно, что инквизитор мог успевать за ними и не потерять их из виду. Они вели в район бедняков, где среди ветхих доходных домов стояли кое-как сколоченные лачуги. Улочки здесь были узкие, часто заканчивающиеся слепыми тупиками, а прохожий тонул по щиколотку, а то и хуже, в нечистотах и грязи. Две яркие птички выглядели в этом мрачном окружении словно пришельцы из другого, более радостного мира. Время от времени они присаживались на крышах домов и чирикали. И в их щебете повторялись два слова: «шахор» и «сефер», распеваемые так радостно, будто Книга, название которой они произносили, не описывала темнейшее из тёмных искусств.
Вдруг птички присели не на крыше, а на сером бугорке, возвышавшемся в самом конце тёмного тупика. Ловефелл сперва подумал, что это просто куча грязных вонючих лохмотьев, но потом заметил седые волосы, высовывающиеся из этой кучи. И руку, напоминающую корень старого, больного дерева. Чуть позже он увидел сморщенное лицо старухи, у которой на месте глаз были кровоточащие раны. Яркие птички уселись на щеках женщины и нырнули вглубь этих ран. На Ловефелла посмотрели слезящиеся глаза ведьмы.
– Мастер Нарсес, – пробормотала она, – вы мастер Нарсес. Я видела вас. Я видела, как вы кружили вокруг моего бывшего дома. Я видела свет, что вас окружал. Я должна была вас привести.
Инквизитор долго смотрел на неё в молчании. «Нарсес», – подумал он наконец, – «да, когда-то меня называли Нарсесом», – вспомнил он, но это воспоминание не вызвало в нём никаких эмоций.
– Шахор Сефер, – сказал он. – Что ты знаешь о Чёрной Книге?
Ведьма прищурилась и натянула истлевшее одеяло по самые плечи. Несмотря на то, что день был ясный, она дрожала от холода.
– Не помнишь... – залепетала она. – Ты не помнишь, мастер Нарсес.
Кто-то, спешащий по своим делам, толкнул Ловефелла, и тот зашатался, с трудом ловя равновесие. Ведьма разразилась хриплым смехом.
– Когда-то ты сжёг бы человека, который посмел бы тебя коснуться, мастер Нарсес. Когда-то ты испепелил бы его кусочек за кусочком, приказав ему смотреть и чувствовать, как его тело медленно пожирают языки пламени.
«Я?» – спросил себя Ловефелл. – «Да», – подумал он через некоторое время, – «действительно, когда-то я бы именно так и поступил».
– Чёрная Книга, – повторил он.
– Он меня не помнит, – пожаловалась ведьма в небо. – Мастер уже не помнит меня.
Инквизитор присел рядом со старухой, хотя гнилостный смрад чуть его не парализовал. Он чувствовал себя так, словно оказался в гробу, из которого только что вытащили нескольконедельный труп.
– Чёрная Книга. Расскажи мне o Чёрной Книге.
Старуха распахнула рот, и Ловефелл увидел, что её язык покрыт гнойными язвами. Разговор должен был причинять женщине ужасную боль, но, однако, она говорила.
– Я владела ей, берегла, защищала. Шахор Сефер. Наш клад.
«Я однажды держал в руках эту Книгу», – внезапно осенило Ловефелла воспоминание. – «Я держал в руках толстый том, исходивший таким холодом, что я чувствовал, будто руки до плеч погрузились в снежный сугроб. В этом томе собраны наитайнейшие знания Востока, наитемнейшие секреты чернокнижников, демонологов и жрецов. Успел ли я узнать тайны Шахор Сефер? Могу ли я извлечь их сейчас из тьмы забвения?»
– Где она сейчас?
Ведьма захрипела и закашлялась, пряча голову в плечи. Когда она поднялась, весь её подбородок был в крови.
– Они хотели её, – пробормотала она. – Чёрные плащи искали её, всё время искали, всегда, кружили вокруг меня, чёрные плащи, как чёрные вороны... Но они боялись, боялись...
– Чего боялись? – Не понял инквизитор.
– Что я умру, прежде чем они вытянут из меня правду. Ты бы это смог, мастер Нарсес, – добавила она заискивающим тоном, в котором звучала какая-то отвратительно непонятная нотка игривости. – Ты смог бы пытать меня так, чтобы я не умерла. Правда? Ты смог бы?
Она уставилась на него с надеждой и преклонением.
– Смог бы, – заверил он её.
– О, дааа, – просияла она.
– Чёрная книга, – ласково напомнил ей Ловефелл.
– Я спрятала её. Прибегла к магии. Твоей магии огня.
Для старухи, по-видимому, всё было очевидно, но Ловефелл ничего не понял из её слов. Так что он ждал.
– Она забрала у меня всё, – прорыдала она. – Молодость, красоту, силу. Твоя страшная магия, учитель. Только ты умел танцевать среди огня из бездны. Но я должна, я должна была попытаться... Спасти. Наш дар, наше сокровище, нашу мудрость...