Страница 26 из 55
Вечером он спустился в гостиную на первом этаже замка, где был подан сытный, хотя и простой ужин. Много хлеба, густой соус из винограда, тушёная в меду свинина, несколько жареных каплунов, и к этому много молодого сидра. Как видно, Людвиг не привык ублажать своё нёбо, впрочем, этому трудно было удивляться в тяжёлые времена, когда окрестные деревни были опустошены, а из замка было страшно высунуть нос, чтобы не попасть в лапы повстанцев. В зале собралось несколько десятков человек, и значительнейших гостей, в том числе и Ловефелла, Бастард пригласил за свой стол. Вечеря выглядела словно поминки. Каждый из присутствующих здесь потерял недавно кого-то из семьи или, по крайней мере, друзей или знакомых. Наверняка многие не имели вестей от близких им людей, хотя всё ещё верили, что им удалось пережить восстание. Выпит был только один тост, за Светлейшего Государя и его армию, было произнесено за это несколько молитв, но громче всего прозвучали слова «и дай нам силы не прощать должникам нашим».
«О, да», – подумал Ловефелл, – «прощения, по всей вероятности, не будет. А даже если бы и было, этот мятежный сброд воспринял бы его только как слабость. Толпе нужно будет дать столь страшный пример, чтобы сама память о грозной мести остановила её от бунта в будущем. Только так можно обеспечить спокойствие на этой земле. Хотя в течение нескольких следующих лет это будет мёртвое спокойствие. Но разве сам Иисус после полного славы сошествия с Креста не утопил Иерусалим в крови? Разве в те дни не бродили среди гор трупов, достигающих второго этажа? Страшную цену заплатил Иерусалим за то, что не принял своего Царя, Господа и Спасителя, осудил его и приговорил к мукам. Столь же страшную цену заплатит сейчас народ Мозеля...»
Инквизитор проснулся с рассветом. С удовлетворением он увидел, что ему уже почистили и оседлали лошадь, но удивился, что у дверей конюшни стоял сам Бастард. Ловефелл с уважением поклонился, Людвиг ответил милостивым кивком головы.
– Вы уверены, господин Ловефелл, что должны ехать? Вы не можете подождать несколько дней?
– Господин решает, слуга делает, – ответил инквизитор с улыбкой. – Спасибо вам за заботу, господин Людвиг.
– В не лучшее время вы туда доберётесь, – вздохнул Бастард. – Моя госпожа велела вам кое-что передать. – Он протянул на ладони золотой медальон с ликом Богоматери Безжалостной. – И наказала мне пожелать вам, чтобы он вдохнул в вашу душу мужество, а сердцу дал силы, чтобы оно позабыло о милосердии.
Ловефелл принял медальон с глубоким поклоном.
– Поблагодарите, будьте добры, благородную госпожу и заверьте, что я буду носить её дар у сердца. А о милосердии я давно уже забыл, – добавил он.
– Так же, как и все мы забудем, когда придёт час расплаты, – отозвался Бастард. – Скоро будет две недели тому, как я поклялся перед образом Иисуса Мстителя, что не успокоюсь, пока не надену на пики головы ста мятежников. – Он поднял голову и направил взгляд на щерящиеся со стен черепа. – Сейчас их у меня почти пятьдесят.
– Боже вам помоги, господин Людвиг, выполнить это достойное обещание, – сказал Ловефелл. – И спасибо вам ещё раз за спасение и гостеприимство. Если Бог даст, я вернусь через пару дней и заберу, с вашего позволения, ребёнка.
– Я сомневаюсь, что вы вернётесь, – честно ответил хозяин замка. – И если так случится, скажите мне, как я должен поступить с дочерью Лотара.
– Осмелюсь верить в лучший исход, чем вы, господин Людвиг, – бросил инквизитор весёлым тоном. – Но, если мне придётся сложить голову, подождите, пожалуйста, следующего посланника, и он заберёт девочку.
– Так и сделаю, – сказал Бастард, после чего повернулся и пошёл в сторону замка.
– Достойный господин, – крикнул Ловефелл и быстрым шагом подошёл к Бастарду, – почти совсем забыл...
Он полез за пазуху и вытащил драгоценности, которые черноволосый взял у убитого крестьянина.
– Может, это принадлежало Витлебенам, а если даже и нет, будьте добры, сохраните это для малышки.
Бастард долго разглядывал чётки и кулон.
– Вот и всё, что осталось от имущества Лотара... Хотя, можно также сказать, что другим повезло и того меньше.
Он принял драгоценности от инквизитора, и на этот раз протянул ему руку.
– Возвращайтесь скорей, – попросил он на прощание.
Стражники уже были извещены, поэтому Ловефеллу открыли ворота. Конечно, не главные, большие, прочные и усиленные железными плитами, а небольшую калитку в стене, достаточно широкую, чтобы через неё могла пройти лошадь.
– Боже вам помоги, господин, – сказал охранник, и когда Ловефелл уже стоял за стеной, захлопнул калитку с явным облегчением.
Блестящая ниточка вела в худшем из возможных направлений – на север. Худшем, ибо по всем прогнозам именно на севере, где-то на полях рядом с Шенгеном, должна была состояться битва между мятежной чернью и войсками Светлейшего Государя. Ловефелл не сомневался, каким будет исход этой битвы. Мятежников могло спасти только чудо или необыкновенное бессилие императорских командиров. Между тем, как следовало из того, что он слышал ранее, владыка поручил неформальное командование над всеми войсками молодому капитану Савиньону, который, несмотря на низкое происхождение и столь же низкую внешность, считался искуснейшим из тактиков. Инквизитор надеялся, что ему не придётся попасть в ловушку между двумя армиями, и рассчитывал на то, что те, кто захватил черноволосого, проявят хоть немного инстинкта самосохранения и сбегут туда, где Макар телят не гонял, видя надвигающуюся с севера бурю.
Ловефелл пересёк берёзовый лес, поднялся по скалистому склону холма и внезапно оказался на залитой солнцем вершине. Именно с этой вершины с восторгом и удивлением он посмотрел на простирающуюся под его ногами равнину.
– Вот это я нашёл себе театр, – прошептал он про себя.
Поскольку он действительно занял позицию, на которой, безусловно, к нему с радостью присоединился бы вождь любой из армий. Слева, далеко за лесом, он видел императорские войска. Видел ровные четырёхугольники пехоты, различал марширующих арбалетчиков, несущих на спине большие тяжёлые щиты. Удивило его только то, что он нигде не мог обнаружить рыцарских знамён, а перед фронтом пехоты было лишь несколько сотен всадников, собравшихся под красным императорским знаменем Хокенстауффов. Позже он заметил ещё линию фламандских аркебузиров, но и этих кавалеристов было немного – может, сто, может, сто двадцать. Когда он повернул голову направо, то смог взглянуть на бурлящую массу мятежников. И если ряды императорской армии напоминали тщательно выстроенные шахматные фигуры, то крестьянская армия казалась шахматной доской, на которой все фигуры опрокинуты и перемешаны как попало. В этом бардаке выделялся только лагерь, состоящий из соединённых цепями фургонов. Вокруг него собрались самые дисциплинированные отряды мятежников. На правом фланге стояла конница повстанцев – несколько сот человек, завербованных среди стоящих вне закона местных раубриттеров [рыцари-разбойники (прим. пер.)] и их людей. Уже на первый взгляд было видно, что крестьянская орава значительно превосходит числом войска императора. Но Ловефелл был уверен, что, несмотря на это, один бургундский полк бесконечно превосходит выучкой и вооружением даже втрое более многочисленного врага. Кроме того, с такой высокой точки было хорошо видно, что армия мятежников, хотя и многочисленная, неумело управляется. По полю, правда, сновали конные посланцы, пытаясь навести порядок среди отрядов, однако, несмотря на их усилия, армия Хакенкройца по-прежнему напоминала беспорядочную толпу, а не готовое к бою войско. Ловефелл даже изумлённо заметил, что некоторые бунтовщики развели костры и спокойно расселись вокруг них, будто они пришли на фестиваль или ярмарку, а не на поле боя.
Инквизитор знал, что Хакенкройц до конца пытался избежать вооружённого противостояния. Всем вокруг он объявлял, что выступает в защиту императорской власти, и именовал себя Защитником Императора, Наивернейшим Подданным и Подножием у Стоп Светлейшего Государя. Ба, его агенты распускали много противоречивых слухов. О том, что сам император во главе войска идёт им на помощь, о том, что дворяне держат Светлейшего Государя в плену, и задачей верных подданных является его освобождение, о том, что вероломные рыцари убили правителя и заменили его двойником. Так или иначе, Хакенкройцу удалось убедить многих бунтовщиков, и они свято верили, что император ничего не знал о судьбе своих несчастных подданных, угнетаемых налогами и казнями, умирающих от голода ранней весной и продаваемых в неволю.