Страница 24 из 55
– И да осияет его свет вечный, – добавил Ловефелл. – Жена и две старшие дочери также отправились уже к свету Господню, – добавил он чуть позже.
– Вы видели это своими глазами?
«Интересно, что бы он сделал, если бы я сказал ему, что ел жареное мясо барона», – мелькнула у инквизитора мысль. – «Наверное, он и меня прикажет изжарить на вертеле, а может, даже заставит меня отведать собственной плоти».
– Имел такое несчастье, – подтвердил он, склонив голову.
– Расскажите, – коротко приказал Людвиг.
– Простите. – Инквизитор направил взор на даму, сидящую рядом с Бастардом. – Но я бы предпочёл ознакомить вас с этой печальной историей с глазу на глаз.
– Расскажите, – отозвалась дама звучным голосом, – не обращая внимания на слабость моего пола. Уверяю вас, вы не расскажете ничего, чего бы мы не слышали раньше от других беглецов.
Ловефелл, поставленный перед необходимостью, изложил всё, что видел, стараясь, однако, осторожно подбирать слова, учитывая присутствие женщины. Впрочем, даже, осторожно рассказанная история оказала устрашающее воздействие на людей, для которых не было обыденным соприкосновение со столь ужасной жестокостью.
– Боже, Боже, Боже... – прошептала дама, когда он закончил.
– Там не было Бога, – с искренней ненавистью в голосе прервал её Бастард. – Скажите мне, господин Ловефелл, – он повернул искажённое гневом лицо в сторону инквизитора, – что делал Бог, когда моего двоюродного брата пекли на вертеле, а его жене сжигали внутренности?
Инквизитор не собирался дискутировать с рыцарем о вере, религии или Боге. Так что он только смиренно склонил голову, будто его угнетало бремя этого вопроса, и он не мог найти на него ответ.
– Некоторые говорят, что он смотрел со своего небесного престола и смеялся до колик, и чем громче доносились до его ушей стоны убиваемых, тем громче он смеялся.
Инквизитор смолчал, хотя Бастард зашёл сейчас слишком далеко.
– Я, однако, верю в нечто другое, господин Ловефелл. Я верю, что Его просто нет...
– Прекрати, Людвиг, –обратилась к рыцарю дама. – Не богохульствуй, ради Бога!
– Я не богохульствую, ибо мне некого хулить. – Бастард засмеялся безумным смехом. – В небесах, на которые мы смотрим с надеждой, живёт лишь пустота, господин Ловефелл, – он на мгновение умолк и тяжело дышал. – Вы не протестуете? А может, вы согласны со мной? – В его вопросе слышались нотки презрения, с которым уверенный в себе и своей правоте аристократ мог бы разговаривать с нищим оборванцем.
– Смиренно признаю, что я не настолько образован, чтобы посвятить себя богословским размышлениям, – тихо сказал Ловефелл. – И единственная проблема, которая меня занимает, это как можно лучше исполнить волю Светлейшего Государя, которую он изволил изложить мне собственными губами.
Бастард фыркнул.
– Я вижу, вы искушённый придворный, господин Ловефелл, но я вспоминаю, что говорит Писание: «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет».
«Удивляет эта манера вероотступников ссылаться на библейские цитаты», - подумал инквизитор, но, конечно, не произнёс ни слова. Если Бастард хотел порвать с Богом и верой, то это было только его дело. До поры...
– Эх! – Бастард махнул рукой. – Что попусту болтать языком. Вернёмся лучше к вашим делам. Девочка пусть остаётся, и я позабочусь о ней как о собственной дочери. Вам, если надумаете ехать дальше, я дам в дорогу всё, что вам нужно. Свежего коня, припасы, деньги, если вам не хватает. Не дам только людей, ибо не хочу их потерять.
– Покорнейше благодарю вас, ваша милость, – поклонился Ловефелл. – За ребёнком я вернусь, как только восстание утихнет, ибо Светлейший Государь повелел мне отвезти её в Аахен, чтобы она находилась при императорском дворе.
– Конечно, императорский лучше, чем мой, – согласился Бастард. – Для девочки это тем лучше, что император как раз и найдёт ей жениха из хорошей семьи. Иначе что бы делала сирота? Замок сожжён, владения разорены... Пройдут годы, прежде чем всё это... – он не закончил и только снова махнул рукой.
Трудно было не согласиться с этим выводом. Инквизитор, проезжая по опустошённым повстанцами землям, сам задавался вопросом, сколько лет займёт их восстановление. Поскольку, в конце концов, речь шла не только о крепостях, домах, ремесленных мастерских или мельницах. Речь шла не о сожжённых полях, выкорчеванных виноградниках, фруктовых деревьях, которые пошли на дрова для костров. Речь не шла даже о господских животных, которые во многих местах были перерезаны без всякой видимой цели. Бунтовщики даже не забирали мясо и шкуры, оставляя туши гнить на дороге или в поле. Не об этом шла речь. Проблема была в том, что на Мозеле просто не останется рабочих рук, особенно когда имперские войска подавят восстание. Когда наступят спокойные времена, нужно будет привезти людей из других регионов, соблазняя их наделами, налоговыми льготами, подарками...
– Жаль этих людей и жаль эту землю, – проговорил Бастард, глядя на вид за окном. – Пожгли сады, выкорчевали виноградники, отравили колодцы... А ведь сами здесь жили. Годами, поколениями... Откуда в людях берётся столь неразумная страсть к разрушению, господин Ловефелл?
– По наущению Врага, – ответил инквизитор.
– Так говорит и мой капеллан. – Бастард пожал плечами. – А я боюсь, что не наущениям сатаны мы должны приписать всю вину, а омерзительным изъянам нашей природы.
– Бог нам поможет, – заявила сильным голосом дама, – что бы ты о Нём ни думал, Людвиг.
Бастард на этот раз не стал спорить.
– А вы знаете, господин Ловефелл, что они не делают различий, имел их хозяин тяжёлую руку или пытался облегчить жизнь подданных? Ко всем нам они относятся одинаково, независимо от того, как мы поступали. Раймунд Серый Плащ заморил в подземельях с сотню крестьян, собственноручно пытал детей на глазах их родителей. Сажал на кол, велел отрезать руки и ноги, вырывал носы и уши. Они утопили его, кажется, в выгребной яме, а его семью... – Он махнул рукой. – Не хочу говорить, какие зверства над ними учинили. Но у Лотара было мягкое сердце. В начале весны раздавал бедным еду, давал без процентов в долг на инструменты и зерно, а зимой позволял крестьянам рубить деревья в своём лесу. Он говорил: «День, в который не сделал доброго дела – потерянный день». Вот они ему и отплатили. Его собственные слуги открыли ночью ворота замка.
Инквизитор уже слышал подобные истории и, что ещё хуже, в значительном большинстве они были правдивы. Мятежный кровожадный сброд на самом деле не обращал внимания, кого мучает и убивает. Милосердный аббат, использующий монастырские припасы чтобы накормить голодающих, был столь же хорошей целью как жестокий правитель, позволяющий своим подданным подыхать от голода. Здесь не имели значения хорошие или плохие поступки, а лишь факт принадлежности к ненавидимому сословию «благородных господ».
– Идите уже, господин Ловефелл, – приказал Бастард, по-прежнему глядя на долину, расстилающуюся у подножия замка. – Отдыхайте, ведь завтра вам предстоит отправиться в дорогу.
Инквизитор выполнил миссию, которую ему поручили в Монастыре. Выполнил её, и знал это, не собираясь принимать вид ложной скромности, с идеальным совершенством. Он спас ребёнка, отвёз его в безопасное место в целости и сохранности, несмотря на то, что путешествие по охваченному бунтом краю было столь же безопасно, как хождение по лезвию бритвы. Теперь он мог спокойно переждать восстание в замке Юнглинстер, а затем спокойно, в сопровождении нанятой стражи, отвезти Анну-Матильду в Амшилас. И никто не имел бы права сказать ему худого слова. Но Ловефелл не стал бы тем, кем стал, если бы дословно придерживался законов, приказов и положений. Он всегда хотел чего-то большего, его всегда переполняли страсть и желание к преумножению знаний. И сейчас он знал, что не смог бы простить себе, если бы не попытался найти черноволосого парня, который обладал сверхъестественными способностями огромной силы. Ловефеллом двигало не чувство благодарности и ответственности за жизнь недавнего товарища. Да, он почувствовал симпатию к мальчику, но это не имело никакого значения. В жизни ему уже приходилось убивать или становиться причиной гибели людей, которых он любил, случалось ему и помогать возвышению тех, кого он презирал. Его собственные чувства не имели никакого значения, они были словно пыль на ветру по сравнению со священной миссией, в которой он имел честь участвовать. А парень мог оказаться полезен. Он был умён, спокоен, решителен и имел определённую долю беспощадности, необходимой в жизни Слуги Божьего. И, кроме того, он обладал уникальными способностями. Всё это означало, что он мог бы стать материалом для хорошего, если не выдающегося, инквизитора. Конечно, пока он был лишь куском дерева, но подвергнутый обработке искусными резчиками, возможно, станет ценным изделием, весьма полезным в распространении святой веры.