Танцы на снегу

— Ну и наглотался же я воды — не знаю, когда теперь захочу пить. А противная до чего! Соленая-соленая! До сих пор этот вкус во рту. Я уж совсем обессилел, но тут меня волнища громадная как подхватит, как на берег швырнет! Лежу, а волны одна за другой, одна за другой — и все на меня! Ну, думаю, нечего тут лежать — взял и пополз. Думал, все — сейчас помру. Подойди тут лиса — конец бы мне, но лисы, видно, убрались подальше от выстрелов. Ну и вот он я, принимайте, что осталось.

На шкурке у него засохла морская соль, выглядел он ужасно и почти ничего не видел — так слезились глаза.

Но Скоропрыг был жив. А ведь все остальные члены колонии погибли.

Кувырок суетился вокруг Большеглазки. Ему так хотелось надеяться, что потрясения этого дня и долгий бег не повредили малышам! Большеглазка предупредила, чтобы он не особенно на это надеялся. Она знала, что зайчатам сильно досталось, и большинство, если не все, погибли. Но точно она ничего не могла сказать, оставалось ждать родов.

Кувырок не умел ждать. Его сжигало нетерпение, и он, мечась взад-вперед, местами полностью вытоптал траву на летном поле.

Глава пятидесятая

Только один зайчонок родился у Большеглазки живым — девочка, которую назвали Беглянкой. Кувырок не сомневался, что свет не видывал еще такого прекрасного зайчонка, и в первые дни у него не было другой темы для разговора. Он надоел всем хуже горькой редьки, и Большеглазке пришлось сказать ему об этом. Она-то с ним согласна, заверила она, но, пожалуй, будет лучше какое-то время говорить о Беглянке только между собой.

Кувырок поразился. Как это? Неужели кому-то может надоесть слушать про такого замечательного и необыкновенного зайчонка? Тем не менее он последовал Большеглазкиному совету. Она лучше разбирается в характере русаков — странные все-таки они типы, думал Кувырок, до такой степени ничего не понимать в зайчатах! Он бы на их месте, заявил он Большеглазке, восхищался Беглянкой ничуть не меньше, чем родной отец, и желал бы знать о ней все-все. Такой удивительный зайчонок! Большеглазка кивнула и сказала, что он, как всегда, прав.

На аэродроме было шумно, но безопасно. Люди занимались своим делом и на зайцев внимания не обращали. Они обихаживали самолеты. Но иногда все же замечали зайцев и указывали на них друг другу. Зайцев было уже больше сотни, и каждый день подходили новые.

Зайцы собирались на короткой траве по обе стороны бетонной полосы и смотрели, как садятся и взлетают самолеты, пока не привыкли и им не надоело. Постепенно рев железных птиц тоже стал привычен, хотя ни в коем случае не надоел — этот человеческий гром по-прежнему восхищал их.

Для русаков здесь было идеальное место — царство прямых линий. За забором тянулись распаханные поля, а внутри, на летном поле, трава была подстрижена полосами: полоса светлая, полоса темная — просто Другой мир на земле! Человека с трактора полностью заменил человек с косилки, а зеленая машина стала символом заячьего счастья. Огромный ангар, самое большое строение во вселенной, стал теперь символом здоровья, заменив красный сарай. Оплакав потерю пятибревенных ворот, зайцы избрали в качестве символа долголетия стеклянную башню. Люди сновали вокруг этой башни и внутри нее как безумные, но зеленое стекло оставалось невозмутимым, всевидящим и бесстрастным. Башня стояла твердо и непоколебимо, как и положено символу долголетия. Что же касается плодородия, то его символом мог быть только колос — тут замена была невозможна, но, к счастью, и не нужна: аэродром окружали поля пшеницы, овса и ячменя.

Для Кувырка же не было большой разницы — что эта плоская земля, что на острове. Все равно с горами по красоте и великолепию сравниться не может ничто. Пусть он живет с русаками, вкус у него останется свой. И он снова начинал грезить о вересковых склонах и узких горных долинах, о ручьях, на дне которых поблескивают самородные гранаты и лунный камень, о солнечных бликах на поверхности горного озера, о небольших усадьбах — легкий дымок курится над крышей, — о куропатках, о рыжих красавцах-оленях, о далеких недосягаемых вершинах, о старинных замках, о бородатых пастухах с посохами в руках, о древних кинжалах и горских мечах, покрытых ржавчиной, покоящихся под валунами, о каменных пирамидах-кернах, о диких кошках и золотых орлах. Большеглазка, кормя Беглянку, терпеливо слушала его рассказы о родине, и ее глаза подергивались дымкой печали, когда она понимала, как он тоскует. Она бы хотела чем-то утолить его тоску, но это было невозможно. Горец — это горец и горцем останется до конца жизни, и даже если тело его обитает на плоской земле, душа все равно живет в горах, там, где туман клубится над вереском.

Через три дня после того как зайцы обосновались на аэродроме, в гости к Кувырку и Большеглазке пришла Джитти. Она восхищалась Беглянкой ровно столько, сколько физически возможно для ежа, то есть секунды две, а потом рассказала, что произошло на острове после их ухода. Охотники перебили множество зайцев, хотя, конечно, всех истребить не смогли. Даже из Догоникиной колонии кое-кто уцелел и по-прежнему собирается под тотемом на Букеровом поле.

— Что говорить, день был шумный, — сказала Джитти, — кровавый день для кроликов и зайцев. Люди ведь потом привели терьеров и взялись за кроликов. Многие погибли. А под конец, когда терьеры начали беспокоить барсуков, пришел хозяин Бесс и облаял охотников.

— Но с тобой ничего не случилось? — спросил Кувырок.

— Естественно, ничего! Кому нужен еж? Они убивают нас только своими проклятыми машинами на дороге, да и то, я уверена, не нарочно.

— А я слышала, цыгане обмазывают ежей глиной и запекают в огне, а потом оббивают глину, и с ней вылезают все колючки, — сказала Большеглазка, меняя положение, потому что Беглянка очень вертелась.

— Может, так и бывало в старые времена, — ответила Джитти, — но сейчас цыгане питаются как все люди. Они едят кур, фазанов, кроликов, зайцев — но я не слышала, чтобы они ели ежей.

— Во всяком случае, — сказал Кувырок, — мы тут, за забором, в безопасности. Конечно, надо избегать бетонной полосы, а то нас раздавит, как… как ежа на дороге. Это мы сразу поняли. Но на бетон и незачем ходить, разве что надо перейти на другую сторону.

— Да, недурно вы устроились. Но ваша Лунная, наверное, не очень-то довольна, что у нее под началом осталось только семь или восемь зайцев?

— Она стареет, — ответила Большеглазка. — Думаю, она скоро откажется от власти. Я-то сама не хочу на ее место, но вот на эту малышку возлагаю большие надежды. Когда она подрастет… Из нее выйдет хорошая Лунная зайчиха.

Кувырок переглянулся с Джитти. Оба они знали, что русаки никогда не изберут предводительницей полукровку. Не обязательно говорить об этом Большеглазке. Кувырок был уверен, что, когда Большеглазка попривыкнет к материнству, ее амбиции умерятся. Для Беглянки гораздо лучше оставаться рядовым членом колонии и не знать бремени власти и ответственности. Бывают в жизни, хоть и нечасто, ситуации, когда необходимо принять решение, — но пусть это лучше делает кто-нибудь другой.

С наступлением утра Джитти распрощалась и отправилась домой.

Этой ночью над аэродромом разразилась весенняя гроза. Дождевые струи вколачивались в землю, как гвозди. Теперь, когда не приходилось бояться Убоища, зайцы перестали рыть норки и вернулись к прежней привычке устраиваться на ночлег в неглубоких ямках. Единственный, кто продолжал рыть U-образный туннель, был сам Кувырок. И сейчас, когда он видел, как других лупят тяжелые дождевые струи по спинам, а его защищает торфяная крыша, он почувствовал прилив гордости.

Человек все чаще подходил к клетке и рассматривал Буббу, и тот понял, что его скоро отправят отсюда. Он был рад этому, потому что возненавидел клетку. Мать никогда не держал его в клетках, в крайнем случае запирал в комнате. Впервые в жизни ему пришлось существовать в таком тесном пространстве, и ему это было отвратительно и ненавистно до глубины души. Лучше умереть, чем жить в клетке!