Цена высшему образованию

- Вот она, родная. Но сегодня у нас с тобой всего по два урока, а после них, мы с тобой идем брать деньги в кредит.

- Хорошо, поедем.

- На чем?

- На своих двоих.

- Тогда поедем!

К нашему удивлению, в школе никого не было, кроме уборщицы, работавшей по совместительству еще истопником.

- А где народ? - спросил я. - Где ученики, где учителя, почему нет директора?

- Почему нет учеников, - не могу знать, - ответила тетя Агафья.- А где дилехтор, вам лучше знать, вы люди грамотные. Может в райкоме партии, может, в исполкоме, а ежели ни там, ни там, то в чайной сидят, ждут, когда щи сварятся. Хоть бы кто из вас семью завел, в семье теплее и уютнее, а то все, как голодранцы какие, поодиночке слоняетесь. Оттого и дети к вам не ходють, не с кого пример брать.

- Уважаемая Агафья Гавриловна, - обратился к ней Миша, - мы сегодня...словом, сегодня товарищ Елисеев берет деньги в кредит, и мы его немедленно женим, а после этого и я, возможно, женюсь, если мне кредит дадут. А то, как свадьбу сыграть? тут деньги нужны, и немалые.

- А как же мы, простые, свадьбы справляем?

- Вы годами к свадьбе готовитесь, копейку к копейке складываете, свиней откармливаете, теленка, а то и двух к смерти приговариваете, а у нас, кроме карандаша и учебника, ничегошеньки нет, - сказал я, доволен, что так удачно подобрал контраргумент.

- Все это - сказки про белого бычка. Учитель на селе тоже может живность развести, а у вас пальчики на руках белые, как свечки. Необязательно на училке жениться, женитесь на простой крепкой колхознице, и дела у вас пойдут, как по маслу.

- Спасибо за совет, - сказал я.

11

Приближался новый год, а за несколько дней до его наступления, начались зимние каникулы.

Я приехал к матери и сообщил ей, что собираюсь уехать ...куда глаза глядят.

- Ты что, сынок, не заболел ли, у тебя с головой все в порядке? - с тревогой в голосе спросила мать.

- Я психически здоров, - отвечал я, чувствуя прилив тяжести к горлу, от которого становилось трудно дышать.

- Почему ты не хочешь работать в школе, ведь ты пять лет учился?

- Не хочу в школе работать. Я получаю там, в этой школе, гроши. И сам не могу прокормиться, и тебе не в силах помочь. Прошлый раз пришлось занимать пятерку на дорогу у сестры Аксиньи. Разве это нормально. Я говорю честно, мама, как на духу. А что делать я просто не знаю.

- Иди в колхоз сторожем. И мне будет легче. Вы же друзья с этим Халусукой.

- Не пойду я к нему.

- Гордость не позволяет? - спросила мать.

- Приблизительно.

- Тогда поищи что-то другое.

- Я уже думал над этим, - сказал я.

Хоть я и поступал всегда по своему усмотрению, без чьей либо подсказки, но на этот раз совет матери: все бросить и уйти в колхоз сторожем, подействовал на меня просто магически. Я решил завязывать с педагогической деятельностью и куда-то устроиться, неважно, куда и неважно в качестве кого.

Я отправился в Тячев на птицефабрику, пытался устроиться птичником, но меня не взяли: диплом помешал. Человеку с высшим образованием нельзя работать птичником.

- Государство затратило на вас много денег не для того, чтобы вы здесь помет выгребали, - сказала мне директор птицефабрики Раззевайко, дама средних лет, с розовым лицом без единой морщинки и полноватой фигурой.

- Я спрячу диплом, уберу его куда подальше, коль он только помеха мне в жизни. Возьмите меня, я буду честно трудиться, - сказал я, чуть не плача и с мольбой во взгляде.

- Я не могу вас взять еще и по другой причине, - уже мягче сказала Раззевайко.

- Но почему, почему, скажите?

- Вы будете щупать не только маленьких курочек, но и больших, моих птичниц и каждая из них начнет ходить с пузом, а это декретные отпуска до и после родов, - что я тогда буду делать? Я могу вас женить только на одной курочке, но не на всех одновременно. У меня мужик только сторож и то дряхлый старик: ему любая птичница все равно, что шкаф. А вы..., я вижу по вашим глазам, петушок еще тот. И не пытайтесь меня убедить в обратном.

- Почему же вы принимаете меня за петуха? - почти возмутился я.

- Каждый мужчина немножечко петух, а если в нем не сидит петух, значит он не мужчина. Тогда он нечто гораздо хуже, - сказала Раззевайко.

- Возьмите с испытательным сроком. Если заметите, что я хоть одну курочку, то бишь птичницу, начну щупать - выгоните меня. Я даже в заявление могу это указать.

- Знаете что? Если хотите, я могу вам помочь. У меня в Тересве на ДОКе ( деревообрабатывающий комбинат) работает двоюродный брат Шинкаренко. Он главный инженер. Я позвоню ему, может, он возьмет вас в столярный цех, будете деревяшки сортировать, а там и строгать научитесь. Столяр  хорошая профессия, гораздо лучше учителя. Только диплом уберите подальше и трудовую книжку не показывайте: там на вас новую заведут.

- Спасибо, дорогая Раззувайко, - сказал я, целуя ее руку.

- Да не Раззувайко, а Раззевайко, а вообще моя фамилия Мишина, это у меня муж РаззевайкоЗазевайко. Когда мы женились, я взяла его фамилию по его просьбе, да и свекровь говорила, что более благозвучной фамилии, чем Раззевайко, во всем районе не найти.

Наш разговор прервали две птичницы без всякого стука ворвавшиеся в кабинет. Они были так возбуждены от чрезвычайного происшествия - падежа поголовья птиц на одном из участков и в этом они обвиняли друг друга; трудно было понять, кто же из них прав, а кто виноват. Одна из них уставилась на меня и спросила директора:

- Вы берете этого петушка к нам?

- Не надейся, он тебе не достанется, - сказала другая, принимая гордый вид.

- Товарищ Елисеев, - сказала Раззевайко, - поезжайте срочно к Шинкаренко, пока ситуация не изменилась. Одна нога здесь, другая там! Ну, живо!

Я пулей выскочил из кабинета директора птицефабрики, сел на автобус и умчался на деревообрабатывающий комбинат.

- Аделина Михайловна звонила мне, - сказал Шинкаренко, - чем вы ее покорили, ума ни приложу. За десять лет она ни разу ни за кого не ходатайствовала и вот теперь...Вы собственно, кто будете?

- Бродяга я, пролетарий. Так: ни богу свечка, ни черту кочерга; перебиваюсь, сезонным рабочим. Пол-России исколесил уже. Судьба сюда меня забросила, - соврал я.

- Довольно правдиво вы врете, - сказал он, улыбаясь. -Так держать. А теперь пойдемте в цех.

В цехе громыхали станки, и пахло свежей древесиной. Моим мастером был Гомулко, окончивший лесной техникум, после семилетки.

- Вот тебе направление в общежитие. Разбогатеешь, снимешь фатиру. А эту записку отдай в кассу, получи аванс, ты, я вижу, гол как сокол, - сказал Гомулко.

Я получил сорок рублей аванса, чуть меньше, чем я получал в школе за весь месяц.

Общежитие находилось в двухэтажном кирпичном здании. Меня поселили в комнату на двоих. Но второго жильца не было, я оказался один. Теперь я отдавал работе только семь часов в сутки, а остальные семнадцать были в моем распоряжении. Семь часов уходило на сон. Оставалось десять. Так много свободного времени у меня не было даже в университете.

На работе тяжело было только в течение первого месяца, а потом я втянулся. Я лихо подавал деревянные бруски в жерло станка, а мой напарник с другой стороны принимал какое-нибудь выточенное изделие и складывал в клетку. Моя зарплата была гораздо выше учительской. Трудность была только в одном: я не мог привыкнуть к водке и мату, и тем отличался от славного рабочего класса, гегемона мировой революции.

- Желудок у меня барахлит, - жаловался я.

- А ты случайно не был студентом?

- Был. Один год проучился, а потом выгнали за неуспеваемость, - продолжал врать я.

- Подлечи свой желудок и тогда ты будешь полностью наш парень, - сказал мне мой напарник Бочкор.

К концу года я уже принимал чекушку, и брал обязательство перед рабочими увеличить дозу до двух чекушек. О том, что я когда-то оканчивал университет, я стал постепенно забывать, а встречу с Розой вспоминал изредка, как красивый нереальный сон. Я никому не рассказывал о прекрасном сне, боясь, что будут смеяться надо мной: люди, окружавшие меня, жили в другом мире, а теперь и я принадлежал к этому миру и, кажется, был доволен.