Страница 75 из 87
Он позвонил Грейс в Лондон.
— Что я делаю? — страдальчески воскликнул он. — Что я делаю со своей жизнью? — Пробил ее час: он поддался слабости, и она могла убедить его приехать к ней и остаться навсегда. — Грейс, Грейс, ты здесь? Ты меня слышишь? Я говорил, что…
— Я здесь, и я тебя слышу. Джефферсон, любимый, ты делаешь так, как должно. Ты остаешься там, потому что твоя жена больна, потому что ей плохо и потому что ей было бы еще хуже, если бы тебя не было рядом. Ты остаешься там, потому что, если ты уйдешь, твои дети потеряют не только тебя, но и, скорее всего, ее тоже. Однако не спрашивай моего мнения так часто, поскольку я не всегда могу быть такой здравомыслящей.
— Не знаю, можно ли кого-нибудь из вас назвать хорошим, — глубокомысленно заявила Анжелика. — Я хочу сказать, что вы оба совершаете прелюбодеяние.
Грейс, сидевшая за кухонным столом, обхватив голову руками, устало взглянула на нее.
— Я знаю, Анжелика, я прекрасно знаю это. Но чего ты от меня хочешь: чтобы я стала добропорядочной дамой?
— А ты, ты сама, хочешь ею быть?
— Не задавай глупых вопросов. Конечно, как и большинство людей, я хочу быть хорошей и добропорядочной, но еще я хочу быть счастливой.
Поэтому когда ее приятель, тоже фотограф, американец по имени Дилан Леннокс, предложил ей на время обменяться домами, Грейс тут же перезвонила Джефферсону и сообщила, что у нее появился шанс провести лето в двух часах езды от него. Весь год она работала не покладая рук, так что деньги на первое время были. Кроме того, на мысе Кейп уединенно жили два знаменитых писателя-затворника, за портреты которых издатели были готовы выложить кругленькую сумму. К настоящему времени им уже наверняка надоело находиться в тени, и они охотно пошли бы навстречу тому, кто сумеет их разыскать.
Изначально план заключался в следующем. Грейс проведет лето в доме на мысе Кейп, а Джефферсон будет приезжать к ней так часто, как только сможет: возможно, на какой-нибудь уик-энд или даже на неделю, которую он обычно ежегодно проводил с друзьями в пеших прогулках. И тут на них свалилась удача: Черри заявила, что намерена навестить своих родителей во Флориде и взять девочек с собой. По ее словам, она устала от дождей и плохой погоды, ее раздражали взгляды, которые украдкой бросали на нее люди. Джефферсон был счастлив. Девочки отдохнут у дедушки с бабушкой, которые с радостью присмотрят за ними. Они с нетерпением предвкушали поездку, тем более что мать пообещала показать им Диснейленд. Джефферсон тут же выдумал какую-то историю о том, что в этом году он предпочел бы побродить пешком подольше, раз уж ему выпал такой случай. Он заявил Черри, что предпочитает побыть наедине с природой, чтобы вновь обрести характер и индивидуальность. Черри частенько обвиняла его в том, что у него нет ни того, ни другого, а если они и есть, то скрываются так глубоко, что их и не заметишь. Джефферсон пожаловался Грейс, что это несправедливо по отношению к нему: просто в присутствии Черри его индивидуальность предпочитала прятаться.
Черри, естественно, и не подумала пригласить его с собой. Без него она вновь превращалась в принцессу для своих родителей, свободную от каких бы то ни было обязательств взрослого человека.
— Ты вечно следишь за мной, как будто ждешь, что вот сейчас я сделаю что-то плохое. Иногда мне кажется, что именно поэтому со мной и случаются все эти несчастья, оттого что ты следишь за мной и ожидаешь самого худшего. — С этими словами она отбыла на каникулы.
Вот таким образом Грейс и Джефферсон оказались вместе в небольшом коттедже на мысе Кейп.
Луиза
Виолу отправили куда-то с глаз долой, путешествовать. Артур с каменным выражением лица говорит мне, что в ее изгнании только моя вина. Я плачу и умоляю его сказать мне, куда она направилась, но он отказывается.
— Наверное, тебе следовало бы подумать о том, какие последствия будет иметь твой поступок для подруги, до того как решишься выставить свою извращенность напоказ.
Я закрываю лицо руками, пытаясь отгородиться от его слов. Но он не умолкает. «Предательство. Безнравственность. Моральное разложение. Дурное семя. Плохая наследственность». После чего он уходит, а я остаюсь рыдать на полу.
Я умоляю его разрешить мне повидаться с детьми, но он отказывает.
Сэр Чарльз посоветовал ему держать их от меня подальше. Артур показывает мой рисунок врачу. «Не понимаю, зачем он это делает, — говорю я себе. — Он ему не понравится».
— Ты, конечно, можешь полагать случившееся забавным, Луиза, но уверяю тебя, в создавшемся положении нет ничего забавного. Мне приходится прикладывать все усилия к тому, чтобы, когда все закончится, у тебя еще оставались друзья.
— У тебя есть известия от Виолы?
— Нет, и я не ожидаю их получить.
— Ты уверен, что она не оставила для меня никакого сообщения?
После небольшой заминки он отвечает:
— Уверен.
— Я не верю тебе, слышишь? Ты лжешь. — Я вдруг понимаю, что кричу, но уже не могу остановиться. — Ты лжешь, слышишь? Она не могла уехать, не оставив мне хотя бы коротенькой записки.
* * *
Мне лучше. Внутри у меня уже не бушует пламя. Но сэр Чарльз по-прежнему неудовлетворен.
— Миссис Блэкстафф, — произносит он, и выражение его лица сурово и мрачно, — вы отдавали себе отчет в тот момент, какой эффект произведет ваша… демонстрация, — последнее слово заключено в скобки между вопросительно изогнутыми бровями, — на вашего супруга и на вашу подругу, мисс Гластонбери?
— Дочь вашей приятельницы леди Гластонбери.
— Осознавали ли вы, миссис Блэкстафф, какой вред причиняете?
Я слишком утомлена, чтобы объяснять что-либо или пытаться сделать ему приятное. Насколько мне было бы легче, обладай я даром вводить людей в заблуждение. Если бы я могла уронить несколько слезинок на рукав твидового пиджака сего достопочтенного сельского джентльмена, беспомощно всплеснуть руками и пробормотать приличествующие случаю выражения печали и раскаяния, меня оставили бы в покое.
Я хочу увидеть своих детей, поэтому к следующему его визиту стараюсь придумать объяснение, которое могло бы удовлетворить его. Время, когда я смогу поведать ему всю правду, никогда не наступит, равно как и он никогда не сможет принять тот факт, что я несмотря ни на что по-прежнему горжусь своей работой.
— Я оплакивала своего ребенка. Понимаете, я убила его (в своей маленькой записной книжке сэр Чарльз пишет: «Вероятно, бредовые явления»). Нет, вы не понимаете. — Я протягиваю руку и легонько касаюсь его плеча. Он отшатывается. Вот уже неделя, как никто не прикасается ко мне и никто не позволяет мне прикоснуться к ним. Полное отсутствие ласки со стороны Артура, и никаких липких поцелуев от моих детей. Я готова отдать полжизни за обычное прикосновение.
— Голоса говорят вам, что вы убили своего ребенка?
— Да. Нет, не голоса, не в том смысле, что вы думаете. Я говорю о внутреннем голосе. Вы ведь тоже слышите внутренний голос, не правда ли, сэр Чарльз? Внутренний голос, который говорит вам правду?
— Сейчас речь не обо мне, миссис Блэкстафф. — Он что-то пишет в своей записной книжке, его рука, бледная, с толстыми квадратными пальцами, поросшими блестящими черными волосками, быстро движется по странице.
Он способен вывести меня из равновесия, как никто другой. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, а сердце начинает биться все быстрее и все сильнее, пока наконец меня не охватывает страх, что сейчас оно вырвется из заточения в моей грудной клетке. Моя левая рука немеет до плеча. Я пытаюсь подняться на ноги.
— Прекратите писать, — кричу я.
— Не стоит проявлять агрессию, миссис Блэкстафф.
Я опускаюсь в кресло и пытаюсь обратить свои мысли внутрь себя, к образам более приятным, чем сэр Чарльз с его длинным лошадиным лицом, каждая черточка которого, кажется, опущена вниз, но я понимаю, что происходит что-то ужасное. Я слышу то, что говорю, а вот он, похоже, слышит нечто совсем другое.