Мгновения жизни

Лицо Эндрю, загоревшее от длительного пребывания на свежем воздухе в уик-энды, усеянное веснушками, стало напоминать по цвету помидор.

— Я понятия не имел, какие чувства тебя обуревают. Ты такая… язвительная. Мне кажется, я совсем тебя не знаю, Грейс. В самом деле, я больше не могу этого вынести…

Она взглянула на него, заметив выражение боли в глазах, желваки на скулах, и вдруг поняла, что он ей безразличен. Он слишком отдалился, чтобы произвести на нее какое-то впечатление.

Прошел еще месяц. Однажды Робина попросила ее надеть что-нибудь другое, не облачаться в свой любимый черный цвет. Она пригласила Грейс на чашечку чая, чтобы поболтать, сделав вид, будто ей нужно помочь выбрать материал для занавесок, на самом же деле только для того, чтобы вырвать Грейс из ее добровольного заточения в коттедже.

— Чего вы от меня хотите? Чтобы я сказала: «Послушайте, я только что лишилась еще одного ребенка, так что сейчас, наверное, самое время отправиться в цветочный магазин и выбрать какую-нибудь фуксию?»

— Конечно нет, Грейс, — заявила Робина тоном, каким объясняла Рори, что забияка-петух Родни вознесся на небеса. — Все, что я пытаюсь сказать, это то, что ты не первая женщина, у которой случился выкидыш.

— Это случилось со мной уже трижды, Робина. — Грейс не собиралась упоминать об этом. До сих пор никто не знал о ее первом выкидыше, который произошел много лет назад. — Кстати, — заметила она светским тоном, — я предпочитаю чай с медом, а не с сахаром. И всегда предпочитала, так что вам следовало бы это помнить.

Робина смотрела на нее во все глаза, широко раскрыв от удивления рот, в который можно было засунуть футбольный мяч.

— Что ты имеешь в виду, говоря трижды?

— Ничего, это вас не касается, — откликнулась Грейс. — Я лучше пойду. У меня куча дел. — Когда она направилась к двери, Робина схватила ее за руку.

— Грейс, пожалуйста, скажи мне, что ты имела в виду, когда сказала «трижды»?

Грейс заглянула в глаза Робины, острые и проницательные, и увидела там беспокойство и тревогу. Внезапно она ощутила страшную неловкость. Робине наверняка приходилось нелегко с Грейс, своей невесткой, с ее перепадами настроения, меланхолией, привычкой носить одежду темного цвета — и с ее выкидышами. Она уже открыла рот, чтобы сказать, что сожалеет о случившемся, сказать, что ей хочется, чтобы они были друзьями. Но Робина заговорила первой:

— Ты должна была сразу сообщить мне об этом. Вы оба должны были сказать мне. Я полагаю, Эндрю в курсе? — Она по-прежнему держала Грейс за руку.

— Не совсем, — ответила Грейс.

— Что значит «не совсем»?

— Он знает только то, что его касается.

— Ты хочешь сказать, что уже была беременна до того… как встретила Эндрю? И ты не сказала ему об этом?

— Нет. Я сочла, что это не касается никого, кроме меня.

— Как ты можешь так говорить? Эндрю — твой муж. Мы — твоя семья. Мы любим тебя.

Грейс на мгновение задумалась, прежде чем ответить:

— Нет. Я не думаю, что вы меня любите. И, по-моему, тот факт, что у меня были отношения с другими мужчинами, не станет для Эндрю откровением. Хотя, может статься, живя в замкнутом и уютном мирке семейства Эббот, он и в самом деле рассчитывал встретить двадцатидевятилетнюю девственницу.

— Я понимаю, что ты расстроена, поэтому постараюсь забыть о том, что ты только что сказала.

— Собственно говоря, — Грейс холодно взглянула на Робину, — я бы предпочла, чтобы вы не делали этого. Я бы предпочла, чтобы вы меня выслушали и хотя бы раз, для разнообразия, запомнили то, что я вам говорю.

Грейс перестала злиться на Эндрю. Она стала смотреть на него так, как смотрит человек, который очнулся после долгого забытья и обнаружил, что от сна у него осталось лишь неопределенное и неуловимое ощущение утраты. И еще она пыталась вспомнить, как могло случиться так, что он стал ее мужем.

Луиза

Сегодня ко мне снова приходила Грейс Шилд. Ее общество доставляет мне удовольствие. Мы поверяем друг другу свои маленькие тайны.

— Обычно я не обсуждаю с другими людьми вещи, которые мне небезразличны, — говорит она с улыбкой, которую можно назвать и смущенной, и довольной одновременно. — Может быть, если вы знали кого-то еще в детстве, в вас живет детская вера в то, что этот человек желает вам только добра. Возможно, в этом все дело, ведь мы с вами знакомы с давних-давних пор.

— Или, может быть, вам нужно поговорить с кем-то, и вы знаете, что, скорее всего, как только вы уйдете, я забуду о том, что вы мне расскажете. — Грейс шокирована, и смотрит на меня с таким выражением, что я начинаю смеяться. — Теперь мой мозг работает совсем иначе. Я знаю, что провожу параллели там, где их быть не должно. Я знаю, что помню то, что произошло полвека назад, так отчетливо, словно это было только вчера, тогда как вчерашние события представляются мне туманными и расплывчатыми. Но, знаете ли, когда вам столько лет, сколько мне, это нормально.

Я рассказываю ей о Джорджи. О том, как умер мой сын. Семена трагедии были посеяны задолго до того, как она случилась, посеяны его отцом и мною. Одной из причин, почему он поселился в Канаде, была страсть к дикой природе. Как рассказывала его жена, он мог исчезнуть на много дней, чтобы появиться в умиротворенном состоянии. Этого хватало на несколько месяцев, а потом его вновь начинало снедать внутреннее беспокойство, и он снова исчезал. Даже имея молодую жену и ребенка, он ощущал потребность удалиться от всех, остаться одному и укрыться там, где не ступала нога человека. Его нашли плавающим лицом вниз в небольшой заводи огромного озера. Полиция пришла к выводу, что под ним провалился лед. Но я должна была узнать все подробности его последнего похода, узнать, как он умер. Никто не мог понять моего упорного стремления докопаться до подробностей исчезновения сына в пугающем белом безмолвии. Сначала я сама не понимала этого, но потом до меня дошло: пока я старалась найти ответы на свои вопросы, связь между мной и моим сыном не прерывалась, и пока эта связь не прерывалась, я до конца не верила в то, что все кончено и что его больше нет.

Поэтому я с сочувствием смотрю на Грейс Шилд. Она думает, что у меня есть ответы на ее вопросы, но очень скоро она поймет, как поняла и я, что единственный ответ, который ей нужен, она уже знает: тот, кого вы любили, умер, его больше нет. Но пока что мне приходится поддерживать Грейс в ее заблуждении, хотя это и нелегко. Я рассказываю ей ровно столько, сколько могу, но и это мне приходится делать осторожно и постепенно. Раны прошлого зажили, но они по-прежнему причиняют боль, если грубо прикоснуться к ним.

А внизу Ной страдает и ворчит над своей книгой. Вчера вечером он прочитал мне одну цитату, которую только что отыскал. «Писать очень легко, для этого нужно лишь сесть за стол и вскрыть себе вены».

Вспоминать тоже.

— Ты лентяйка, дитя мое. — Как она делает это, Лидия, моя свекровь? Как удается ей, крошечной птичке, заставить меня почувствовать себя маленькой, когда я на целую голову выше ее? — Терпеть не могу бездельников. Тебе давно пора взять на себя некоторые обязанности по ведению домашнего хозяйства. Ответственность, традиции, долг. Артуру необходима спокойная, умиротворенная обстановка в доме, чтобы он мог творить, и наша задача обеспечить ему такую обстановку. В конце концов, я не вечна.

«Вы ведь не верите в это на самом деле? Я знаю, вам трудно представить себе мир, в котором не было бы вас, или действительно поверить в то, что когда-нибудь наступит время, когда вас не будет?» Женщины, подобные Лидии Блэкстафф, никогда не умирают по-настоящему. Их дух продолжает жить в испуганном взгляде неловкой служанки, в нервном смехе бедного родственника, в мириадах правил, призванных осложнить жизнь: никакой горячей воды по утрам, джем с хлебом к чаю для детей только по воскресеньям, никакого огня в камине после первого числа четвертого месяца, независимо от того, какая погода стоит в апреле. Тот же самый дух правит в саду, где малину охраняют заросли крапивы, так что вам повезет, если вы сумеете наполнить корзинку с ягодами хотя бы до половины, потому что руки начинают гореть от ожогов. О нет, Лидия Блэкстафф никогда по-настоящему не исчезнет из Нортбурн-хауса.