Мгновения жизни

— Вы уже завтракали? — поинтересовался Эндрю.

Грейс ответила, что еще нет. Эндрю кивнул в сторону кафе на противоположной стороне улицы.

— Составите мне компанию?

— Мне придется сидеть в пальто.

— Уверен, что у них работает отопление.

Она распахнула пальто:

— На мне пижама!

Когда они уселись за столик в задней части кафе, он предложил:

— Кофе?

— Чай, если можно. С медом. И с молоком.

— Гренок?

— Да, будьте любезны, и еще два яйца-пашот, бекон и помидоры.

Эндрю Эббот преподавал латынь и древнегреческий в частной школе для девочек в Девоне. Если не считать трех лет учебы в университете Дарема и еще двух, когда он жил и работал в Лондоне, Эндрю, по его собственным словам, душой и телом принадлежал Девону.

— Мне нравится быть рядом со своей семьей. — Он сделал паузу, глядя на нее со смешанным выражением смущения и изумления, и она поднесла сигарету ко рту, чтобы скрыть улыбку. — Полагаю, вы подумаете, что я маменькин сынок. — Он взял коробку спичек, оставленную кем-то на столе, и дал ей прикурить. По тому, как он поморщился, когда струйка дыма скользнула по его лицу, Грейс поняла, что он не одобряет курения, и от этого его вежливость произвела на нее еще большее впечатление.

— Маменькин сынок, говорите? Вовсе нет, — откликнулась она. — Наоборот, вы приятное исключение. Если быть до конца честными с собой, то большинство из нас предпочло бы иметь семью, рядом с которой можно было бы жить.

— Не знаю. Мне кажется, это так старомодно. — Грейс не стала говорить ему, что твидовый пиджак и вельветовые брюки, а также тот факт, что он преподает древнегреческий и латынь в частной школе для девочек, в любом случае делают его еще более старомодным.

— Ну, а вы? У вас есть семья?

— Миссис Шилд, моя мачеха, живет в Суррее. У меня есть тетя и дядя в Соединенных Штатах. Все мои дедушки и бабушки уже умерли. Родители тоже, хотя, как утверждает наш викарий, они всегда со мной. — Она подалась вперед. — Между нами говоря, они слишком усердно делают все, чтобы оставаться незамеченными. — Она выпрямилась и отпила немножко чая. — У меня есть брат в Австралии; он удрал от меня как можно дальше, но потом сообразил, что плавает по кругу.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Вы слишком легкомысленно к этому относитесь.

Она бросила на него взгляд из-под темных ресниц.

— Могу заплакать, если хотите.

— Нет, не хочу, что вы. — Ей льстило, что он смотрел только на нее, не повернув головы, даже когда официантка уронила полный поднос со стаканами. — Вы близки со своей мачехой?

— Я принимаю ее как должное, что, наверное, означает «да».

На лице Эндрю появилось озабоченное выражение. А ведь он познакомился с ней… Грейс взглянула на свои часики… всего тридцать пять минут назад и уже беспокоится о ней.

— Все нормально. Я уже большая девочка. И жить одной вовсе не так уж плохо. Меньше боишься.

— Я бы подумал, что, наоборот, в таком случае начинаешь больше бояться.

— О нет. Самое худшее — это потерять того, кого любишь, а мне об этом можно больше не беспокоиться — я уже потеряла их. Если не считать миссис Шилд.

— Но ведь вы можете выйти замуж и обзавестись детьми?

Она рассмеялась.

— Хороший вопрос.

— А все-таки?

— Ну, наверное, мне придется снова привыкать беспокоиться о ком-то. Может быть, такая мысль мне не очень по душе.

Сейчас были короткие каникулы в середине семестра, и Эндрю остановился у своей сестры, которая жила с мужем и ребенком в Эрл-Корте. Перед тем как расстаться, Эндрю спросил, не согласится ли Грейс встретиться с ним еще раз.

В течение той недели они встречались трижды. Куда бы они ни пошли, везде вступали в разговор с совершенно незнакомыми людьми, обмениваясь шуточками и заговорщическими улыбками. Все дело во внимании, решила она. Когда Эндрю говорил с вами или смотрел на вас, его внимание было обращено только на вас, он не видел больше никого вокруг. Было трудно оставаться равнодушной к его искреннему интересу. И, когда он отворачивался, вы ощущали себя обделенной, как если бы музыка вдруг прекратила играть или телевизор сломался во время вашей любимой передачи. Грейс подумала, что к Эндрю можно привыкнуть, как к наркотику.

В последний день его пребывания в Лондоне она с гордостью показала ему свои работы, нервничая при этом, как мамаша, знакомящая своих любимых деток с будущим отчимом и желающая, чтобы все прошло как надо.

— Вот, полюбуйтесь, — сказала она, шутливым жестом показывая на стену. — Я развешиваю собственные работы. Некоторые относятся к таким вещам с предубеждением, но уж если мне не захочется, чтобы мои снимки висели на стенах, то почему этого должен хотеть кто-то другой?

Ему понравилось то, что он увидел.

— Вот это да! Производит впечатление, — признался он, а потом добавил: — А вот это потрясающая фотография. — Он надолго замер перед снимком сидящего на скамейке неряшливо одетого пожилого мужчины, освещенного неярким зимним солнцем. На его морщинистом лице играла такая улыбка, словно он увидел ангела. — Покажите мне все, — попросил Эндрю, глядя прямо в глаза Грейс. — Я хочу знать о вас все.

Он смущенно отвел взор от фотографии девочки-проститутки в потрепанной кожаной мини-юбке, с торчащими костлявыми коленками, круглым личиком ребенка и мертвыми глазами с черными кругами под ними. Он почувствовал себя увереннее, когда переключил внимание на следующий снимок детей, на фотографии они были такие, какими он их знал: смеющиеся, плачущие, толкающиеся в очереди в пещеру Санта-Клауса.

— В общем, кое-какие из моих работ ему не понравились, — сообщила Грейс Анжелике, пока они медленно продвигались вдоль череды магазинов, торгующих подержанными кашемировыми изделиями и старыми сумочками из крокодиловой кожи. — Впрочем, я не могу его винить. — Она задержалась у коробки с нитками для вязания и принялась рыться в ней. — Иногда они мне самой не нравятся.

— Ну и что? Никому не может нравиться абсолютно все, что он делает. Это было бы странно. Я могла бы даже решить, что у тебя мания величия.

— Нет, я не имела в виду ничего такого. Я хочу сказать, что те фотографии, которые ему не понравились, — хорошие работы, но они способны причинить боль. Я понимаю, что нужно оставаться верной своей мировоззренческой концепции, но иногда мне хочется, чтобы в ней было больше места для чего-нибудь вроде «Бакарди на пляже»[3], а не «Ад рядом с тобой». Я навожу объектив на щенка с рекламы туалетной бумаги «Андрекс», а все заканчивается тем, что проявляю снимки лаборатории вивисекции. Это не то, чего мне хотелось бы. Я хочу, чтобы щенки были живыми, веселыми и раскатывали на полу рулон этой розовой бумаги длиной в полмили. Вот что они должны делать, и еще пусть где-нибудь ненавязчиво звучит песенка Дорис Дэй о том, что в этом проклятом мире иногда случаются славные деньки.

— По-моему, она не употребляет слова «проклятый».

— Употребляет, только мы этого не слышим. — На мгновение Грейс замолчала. — Что именно мне нравится в Эндрю? Он не задумывается особенно над такими вещами. Эндрю — нормальный человек. Эндрю — цельная личность. Он живет там, где хочу быть и я.

— Сегодня я могу напиться — мне исполняется тридцать…

— Двадцать девять, дорогая, сегодня тебе двадцать девять.

— Я хотела сказать — на следующий год. В следующем году мне исполнится тридцать. И я могу напиться накануне своего тридцатилетия.

Эндрю прижал ее к себе.

— Ты, моя дорогая Грейс, можешь делать все, что тебе взбредет в голову, — прошептал он. — Но на нас уже все так странно смотрят, наверное, слышали, о чем мы говорили. По-моему, нам лучше подумать о том, как доставить тебя домой. — Он обвел глазами полупустой зал ресторана, где, кроме них, оставалась лишь еще одна парочка, а официанты нетерпеливо поглядывали на часы и гремели посудой. Грейс восторженно улыбнулась сразу двум Эндрю. Она сумела встать на ноги без посторонней помощи, держа в пальцах зажженную сигарету, — другая торчала во рту. Эндрю взял дымящуюся сигарету и погасил ее в пепельнице, которую тут же убрали.