Страница 17 из 54
Во владения господина Милославского и устремился генерал Стессель в поисках утраченного душевного равновесия. Он не стал ломиться через центральный вход — к чему? У него, постоянного и уважаемого клиента, был ключ от боковой двери. Согласитесь, комендант крепости в компании гимназистов-старшекурсников, теснящихся в общей прихожей, смотрелся бы не слишком уместно. Какой-нибудь щелкопёр мог бы из такого пустяка и скандальчик раздуть на целый газетный разворот. Ни к чему это в сражающейся крепости, будет отвлекать защитников от дел важных и государственных.
По удобной, покрытой толстым ковром лестнице поднялся генерал в приёмную «не для всех», не чинясь, проследовал к столику с напитками, плеснул себе бокал шустовского и со счастливым вздохом опустился в мягкое кресло.
— Здравия желаю, господин генерал, — кивнул ему сидящий у другой стены мужчина и отсалютовал бокалом красного вина. — Нелёгкий денёк, нэ?
Вместо ответа Анатолий Михайлович бросил на столик фуражку и вытер лысину большим клетчатым носовым.
— Понимаю-понимаю, как не понять? Война, жена, наместник — вай, то есть, вах! И один на один тяжело, а они сразу, — собеседник покачал головой, достал из кармана черкески портсигар и протянул Стесселю:
— Угощайтесь, дорогой Анатолий Михайлович, турецкие, родич из Шемаха присылает.
Сложилась классическая ситуация, которую народная мудрость отлила в чеканной фразе:
— Штирлиц знал наверняка. Проблема заключалась в том, что Наверняк не знал Штирлица.
— Давайте вашу турецкую… — Стессель замялся, пытаясь вспомнить имя собеседника.
— Князь Леон Гейцати-заде, сверхштатный корреспондент лондонской «Тимес».
Горский князь Леон Гейцати-заде в Маньчжурии появился как-то непонятно. Складывалось впечатление, что он не приехал сюда, а уехал оттуда, где жизнь его, по какой-то причине вдруг стала некомфортна. Видимо, в великой Российской империи иных комфортных мест для потомка гордых горцев не осталось. Злые языки поговаривали, что до восточных пределов князя довело смелое, но неудачное экспериментаторство на ниве быстрого обогащения, но сам он, услышав подобные намёки, жестоко обижался. Густые чёрные усы его трагически топорщились, и весь облик горца повергал злопыхателей в недоумение — им самим становилось непонятно, как только могли они заподозрить в чём-то недостойном этого честнейшего человека.
Упомянутые усы являлись самой запоминающейся чертой внешности горского мигранта. Ни взгляд, ни мимика его не выдавали и сотой доли эмоций, о которых сообщали окружающим его усы. Они то гордо задирались, то уныло повисали, топорщились, угрожающе шевелились… Усы горца могли всё, кроме одного — пребывать в неподвижности.
По прибытии в Артур князь сделался завсегдатаем мест, в которых собирались любители и поклонники шахмат. Сам он не играл, нет. Но мог по ходам разобрать каждую виденную им партию, умело объясняя, для чего и почему каждый из соперников совершил тот или иной ход, насколько это решение было удачным в сложившейся ситуации и что, по мнению князя, следовало делать на самом деле. Как-то в «Артурской Истине» даже вышла его обширная статья «Сто партий мичмана Рабиновича».
Генерал отхлебнул из бокала, полюбовался игрой усов на лице собеседника, и со всей присущей ему тактичностью спросил:
— А вам, князь, какие шлюхи больше нравятся, жёлтые, чёрные или белые?
Усы встопорщились.
— Господин генерал, извините меня, но при всём уважении к Вам, должен признаться, что в стены данного заведения меня привёл не поиск утех со здешними девицами, а интерес к литературному творчеству его хозяина. В редакции «Париж Матч», доверенным корреспондентом которой я являюсь, проявляют к нему самый искренний интерес, и с моей помощью непременно опубликуют ещё до конца будущего года, в виде полного собрания сочинений. На французском языке!
— А-а… — вяло махнул рукой Стессель, охота вам заниматься всякой ерундой. Сняли бы пару девок, забрались в середину бутерброда — мигом всякую блажь из головы выветривает. Помню, в Харбине как-то раз влетели мы в один китайский притончик… Вот это был котильончик! — и Анатолий Михайлович громко захохотал, оценив собственный каламбур.
Бесшумно распахнулась дверь гнилого полированного красного дерева.
— А я-то тумаю, кто это с князем песетует! Такие гости! Милейший Анатолий Михалович, прошу, прошу, Зизи и Бумба вас всекта штут, и всекта котофы! — хозяин заведения норов постоянных вип-клиентов знал, и скучать в прихожей не позволял — для этого у него имелись более комфортабельные помещения.
Сдав генерала в цепкие чёрно-белые объятия, хозяин заведения пригласил второго гостя в рабочий кабинет.
— Вы кофорить, что мои происфедения иньтересофать кто-то в Ефропа за корошие теньги?
— Вы меня хочете обидеть,— вздыбил усы князь, — вы меня уже обидели. Я, князь, потомок князей, полномочный представитель Дойче Вошеншоу, пересекаю огромные пространства с запада на восток ради этой беседы, и меня встречают неуместными подозрениями!
— Меня, мешту прочим, тоше не ф капуста нашли, — тонко намекнул на своё прозвище Милославский. — Ф короте фы тафненько прошиваете, а ко мне только теперь исфолили потойти. Не слишком-то фы торопиться, косподин Гейцати-заде.
Аферу с «изданием» горячий горец задумал вчера, ознакомившись с содержимым некоторых шкафов городского полицейского архива, но виду, естественно, не подал.
— У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о том, сколько людей на свете не понимают разницы между добросовестным исполнением обязанностей и пустопорожней волокитой! В то время, когда я, понимая, какая огромная сумма денег планируется к вложению в ваши работы моими берлинскими коллегами, тщательно изучал все материалы, к которым смог получить доступ, у вас успело сложиться обо мне превратное мнение…
Услышав о деньгах Вениамин Вацлавович подобрался и замер, как учуявшая дичь легавая собака.
— О каких суммах, собственно, идёт речь?
— При условии передачи авторских прав на семьдесят пять лет наша компания гарантирует выплату комиссионных в размере двадцати, – горец метнул из-за усов быстрый взгляд на собеседника и поправился: — в размере сорока двух процентов от стоимости каждого проданного тома.
— И о каких тиражах может идти речь?
— Наше издательство — издательство полного цикла, планирует привлечь к оформлению ведущих художников Европы. Ренуар, Тициан, Сезанн, Дюрер и Рембрандт – их иллюстрации и многоцветная обложка из лучшего немецкого картона! Спрос гарантирован.
— Так ведь Рембрандт, он того… умер?
Горец тонко улыбнулся, усы его двумя лисьими хвостами замерли параллельно земле.
— В архивах нашего издательства много полотен, авторское право на которые были куплены ещё при жизни гения.
Он понизил голос и доверительно сообщил:
— Все выплаты по контракту — в германских марках!
И растаял лёд недоверия в сердце господина Милославского.
***
Забираться после вечернего митинга в тряский экипаж Николай отказался — хотелось немного пройтись, проветриться, собрать мысли в кучку. Он давно заметил, что на ходу думается лучше. Дурные мысли от тряски из головы вылетают, что ли?
В окрестностях судоремонтного запросто можно было переломать себе ноги, но природа наделила попаданца неплохим ночным зрением, всякую тяжелую дрянь и скопления грязи он замечал хоть и не издали, но на достаточном расстоянии для того, чтобы вовремя найти обход. Когда из-за угла выкатилось крупное пятно, более тёмное, чем зимняя маньчжурская ночь, советник по невыясненным вопросам остановился, с любопытством ожидая продолжения. Подлетев с тяжким топотом, пятно остановилось, вывалив горячий язык и превратилось в огромного чёрного алабая с горящими зловещим красным огнём глазами.
— Гитлер? — злобно прорычал кобель, принюхиваясь к попаданцу.
— Нет, не он, — честно ответил Николай.
— Гудериан? — чуть убавив громкость, поинтересовался собак.