Правда Бориса

Сделав попытку тоже рассмеяться, Иван Федорович сполз с мягкой постели.

-Так как же так, Михаил?-допытывался Годунов.- Яд был в мясе, а ты указал мне на вино.

-Я не указывал,- потупился мальчик.- Случайно вино тебе на кафтан пролил.

-Вот как!

-Так, боярин, извини.

-Значит, Кантареллы в нем не было?

-Нет.

Теперь Борис понял- плохо ему стало от того, что после целого кубка вина выпил сразу две чаши крепкой водки. Раньше бы ничего, а теперь...эх, годы, текут шустро как реки в половодье и не остановить их никакой плотиной. Тем не менее, тогда сумел собраться и незаметно сунуть себе в рот комок мыльной травы, от которой и пошла пена.

-Ха-ха,- натужно рассмеялся Шуйский.- Мальчонку своего на кол посади, Бориска, наелся бы баранинки и уже с архангелами беседовал. Неблазных помощников себе набрал.

-Не беседовал бы,- твердо сказал Михаил.

-Это почему же?- удивился Годунов.

-А потому что, когда все из кухни вышли, я отравленные ребра в помойку выбросил, а в такую же миску других из котла положил.

-Тьфу!- сплюнул в сердцах Шуйский.- Целую паутину у меня перед носом сплели. Радуйся, твоя взяла.

-Да, теперь не отвертишься, Иван Петрович,- сказал Борис. Он обвел злым взглядом остальных заговорщиков.- И вы все перед земским судом ответите! Молите бога, чтобы... царица Ирина пребывала в ближайшее время в хорошем настроении.

Заговорщики поникли окончательно. Решающий голос не только в Боярской думе, но и в земстве принадлежал царю. Федору Ивановичу-то все равно, а вот сестра Годунова уж постарается за братца отомстить.

Всех "воров" отвезли в Разбойный приказ на Никитской. А Годунов пригласил в свои свежевыстроенные хоромы в Зарядье обоих Губовых, Кашку и Лопухина.

-Спасибо, други, без вас бы я пропал. Но это еще не всё, это только начало. Скажи, Михаил, как бы я узнал от тебя, где яд.... ежели его нигде не было?-спросил он Михаила.- Промахнись я, князья бы сразу догадались.

-Не промахнулся же,- ответил, ничуть не смутившись, младший Губов.- Не мог я яд в тарелке оставить, коль видел что его в нее подсыпали. А ежели бы я оплошал, что-нибудь перепутал? Всю жизнь бы за твою погибель грех носил. А так, славно все вышло.

-Славно,- подтвердил Борис.- Бог помог. Хорошего сына вырастил, Василий Васильевич, спасибо.- Да вы кушайте, что сидите как на именинах Шуйского? Ха-ха.

Все засмеялись и с волчьим аппетитом набросились на еду.

Расплата

Злодеев увезли на простых телегах, со связанными сзади руками в Разбойный приказ на Варварке, что находился теперь у церкви Святой Варвары Великомученицы. Дивились люди, открывали рты, крестились- виданное ли дело-знатных бояр, князей везут, как грязных воров. Мальчишки бежали за телегой, свистели, бросали вслед камнями. Раз повязали, знать по делу, кто-то более сильный нашелся, а слабому- никакого почтения. Приказные дьяки и подьячии чесали натруженными перьями за ушами-уж и не припомнить, когда сюда знатных доставляли. Иван Васильевич, как правило, сам разбирался с высокопоставленными проказниками, после его смерти их делами ведал земский суд. А тут- на тебе, подношение. Шуйского, Голицына, Воротынского и постоянно плачущего Мстиславского, доставил в приказ Федор Лопухин со стрелецкой стражей. Иван Федорович всю дорогу ему кричал : "Я ж злодеев выдал, меня-то за что? А?" Лопухин только ухмылялся, почесывая свою якорную бородку, а князь Шуйский пинал Мстиславского ногой: "Уймись, вымесок псовый, чтоб у тебя зенки поганые полопались".

-И что с ними делать, кто велел?- спрашивал Лопухина дьяк Самохин.

-Кто надо, тот и велел,- отвечал, морщась как от зубной боли, Федор.- Вскорости нужную бумагу от царя Федора Ивановича получишь. А пока запри их покрепче. Охранять будут мои люди.

Лопухин уже не сомневался, что стал ближним товарищем Бориса Годунова. Ну а как без него бы провернули все это дело? Одних бы Губова и Кашки не хватило. Они тоже порывались сопровождать через Москву бояр, но Лопухин их отстранил- "сам справлюсь". Очень уж хотелось, чтоб все видели, что он теперь стал большим человеком. Борис тогда кивнул в знак согласия- мол, желает отличиться, не надобно осаживать. Люди жаждут не только хлеба, но и славы.

Упирающегося Мстиславского вместе со всеми запихнули в железную клетку в подвале. Перед тем, как захлопнулась низкая дверка, он припал мокрой от слез и соплей бородой к решетке: "Я ж тебя пригрел, Федор. Как дружка почитал, доверял, а ты..." "Извини, Иван Федорович,- вздыхал Лопухин.-Теперь ты во власти Годунова. Каждый отвечает за свои оступки- кто сломанными руками, кто ногами, а иной и головой. Моли Создателя, чтоб простил тебя Борис".

Как быстро меняется в Москве отношение к людям- от почитания, до презрения, заговорщики убедились сразу. Им даже не бросили в клетку соломы, а на просьбу Шуйского дать напиться, стражник лишь ударил древком бердыша по клетке: "Сиди смирно, а то слезами напьешься".

В подпол спустился дьяк Иван Самохин. Долго качал головой, но не произносил ни слова, только цокал языком. Потом сел за небольшой стол под свисающими с низкого свода цепями с загнутыми крюками, стал что-то записывать в амбарную книгу.

-Кто такие, назовись,- наконец хмуро сказал он.- По одному.

-Да ты что, Богдан, меня что ль не узнаешь?- опять припал к решетке Мстиславский.

По ней снова стукнул рукояткой топора с широким лезвием стрелец. На этот раз попал боярину по пальцам. Тот взвыл. Стражник расхохотался:

-Еще не трогали, а он уже орет. Во потеха будет, когда тронут.

Дьяк не ответил на вопрос, повторил:

-Назовись каждый.

А потом обернулся на стрельца:

- Свечей поболее принеси, в чернильницу попасть не могу.

В подполе было довольно светло от факелов, но стрелец спорить не стал. Приладил высокий бердыш к стене, медленно стал подниматься по скользким каменным ступенькам. Когда скрылся, Самохин поднял на узников глаза:

-Всех знаю, Иван Федорович, да разве я в силе? За митрополитом Дионисием подьячего незаметно послал, велел ему на площади крикнуть, что злодейство неимоверное творится, родовитых бояр, опекунов царя в темницу на Варварке заточили.

-Век буду за тебя молиться,- прослезился Мстиславский.

-Спасибо,- выдавил из себя Шуйский. Он все еще никак не мог до конца осознать, что заговор провалился, а его собственная жизнь теперь висит на волоске. И этот предатель Мстиславский... Хотелось придушить его прямо здесь, в клетке. Но Иван Петрович его трогать не стал и пальцем. Скоро придет Дионисий, люди прибегут, все должно быть пристойно, без свары. Но что говорить толпе, коль Мстиславский все Годунову открыл? Как теперь выкручиваться? Только на митрополита и надежда.

Тем не менее, Шуйский презрительно сплюнул под ноги Ивану Федоровичу. Тот, казалось, и не заметил, мокрыми, заискивающими как у собаки глазами, глядел на дьяка:

-А правда ли ты послал за Дионисием?- спросил он.

Ответить дьяк не успел. В подпал вернулся с пучком свечей стрелец, положил их перед Самохиным.

-Назо-ови-ись,-повторил растяжно приказной дьяк.

Еще до приезда митрополита Дионисия, на Варварке собралась большая толпа. Стояла с любопытством, грызла семечки, вполголоса переговаривалась, не зная чего ожидать. Но видно, что-то намечается, раз народец-то привалил. Сказывали, вроде у стен Кремля, что то ли князя Шуйского убили, то ли сам зарезался. А у приказа теперь его тело на обозрение выставят. Кто убил, зачем?

Тут же подсуетились сбитенщики и кваснецы, притащили к приказу свои меда и легкую хлебную брагу в малых бочонках с Торговой площади. Щедро наливали штоф за полушку. Не отставали и пирожники, почуяв выгоду- незнамо сколько протопчется толпа у приказа, от скуки есть захочет. Пироги с капустой отдавали тоже за пол деньги за пару, кренделя и караваи по копейке. Чумазый мальчонка в рваных стрелецких сапогах, стянул с лотка пирог. Торговый заметил, кинулся за ним, да споткнулся о вывороченную телегами и дождями брусчатку. Распластался на дороге как гусь на сковороде, поломал лоток. Пироги и булки разлетелись по мостовой. Народ загоготал, хватаясь за животы. Выпорхнувшая из-за угла церкви стая ребятишек, тут же склевала с дороги весь хлеб, задиристо поглядывая на нерадивого торговца. Тот разбил себе в кровь нос, но держался почему-то за правый бок. "Ох, неблазность,-ворчал он.- И за что всё черное на меня обваливается...?" "За жадность",- сказала ему толстая баба, с прилипшей к нижней губе шелухой от семечек.- Ишь, цены на хлеб задрали, за фунт скоро алтын требовать станут, морды нахальные". "Так то не мы- пекари, в том виновны, матушка,- отвечал торговый,- крестьяне цены подбросили. Говорят, засуха была. А какая засуха, когда дожди с Великомученицы Ирины не переставали. Ох". "По началу засуха, потом ливни,- согласилась баба, горько качая головой.- Все так. Ничего не остается, как пропадать". "Уж ты пропадешь,- подумал недобро пирожник,- на твоем сале можно до следующей Пасхи рыбу жарить".