Страница 4 из 69
Таня сидела всё время с отрешённым видом, глядя в пространство, и непонятно было, слушает она гостя или нет.
— Я выйду на кухню, посуду помою, — сказала Лидия Викентьевна.
Таня вдруг отозвалась:
— Я помою позже, мама.
Но мать всё же вышла, и они снова остались одни. Володя решительно придвинулся к Тане и, понизив голос, сказал:
— На процессе ты вела себя молодцом. Мы видели, как тебе трудно, как тебя сбивали, чтобы ты дала показания против меня и Васи. А ты держалась.
— Да? Я суд плохо помню, — она потёрла лоб и глаза. — Я уже в лагерной больнице начала в себя приходить, вспоминать, как что было. И вот что хочу сказать. Если бы ты не стал эту сказку про Сталина рассказывать, ничего бы и не было. Так нельзя, надо о других думать…
Когда на что-то подобное намекнул Котельников, Володя его просто выгнал. И поступил бы так со всяким, кто посмел бы вякнуть что-нибудь в таком духе. Но это была Таня, его друг на протяжении всей жизни, она бесстрашно вела себя в суде, повторяя, что это никакая не контрреволюция, а просто шутка, и что кроме неё сказку никто и не слышал. А тут она такое говорит…
Володя еле перевёл дух. Но он не имел права не ответить Тане:
— Я сказал тогда правду — вот что главное. Теперь вон Хрущёв говорит об этом с трибуны съезда, а я сказал это тогда, в пятьдесят первом. Где он тогда был, смелый Хрущёв? Молча лизал задницу великому вождю и учителю. Таня, если мы будем всегда молчать, то что будет со страной, то есть со всеми нами? Сначала они убили твоего отца, а теперь говорят: «Извините». Потом посадили нас с тобой, теперь говорят: «Извините». А Вася погиб ни за что… Так же нельзя, надо что-то делать.
— Делать, а не рассказывать сказки. Ты же поставил под удар людей.
— Таня, пойми: всякому делу предшествует слово. Кто-то должен сказать: нет, неправильно, надо менять. У нас ведь ни газет, ни радио, мы просто должны говорить друг с другом.
— И Вася, и Римма, и Ося Гельбергер — все пострадали из-за тебя, — сказала Таня тихим бесцветным голосом, словно не услышала его слов. — Ты хочешь быть правдивым и смелым — хорошо, но не за счёт других.
— Почему же я виноват?! — Володя почти кричал. — Виноваты те, кто уничтожают людей за слово правды.
Таня посмотрела на него тоскливым взглядом:
— Кому нужна такая правда, если она несёт несчастье людям? О людях нужно думать прежде всего.
Когда Лидия Викентьевна вернулась в комнату, Володя поспешно надевал плащ, а Таня молча сидела за столом, всё так же глядя вдаль.
— Так скоро? Володя! Посиди, поговорим про университет. В кои веки…
— Нет-нет, мне пора, завтра трудный день. Спасибо за чай.
Володя вышел на лестницу и поспешил вниз. Он точно знал, что видит эти обшарпанные стены с надписями в последний раз.
В конце 1958 года, когда Володя был на третьем курсе, в среде интеллигенции ходило много разговоров о романе «Доктор Живаго» и судьбе его автора Бориса Пастернака, которого официальная пресса безудержно травила за публикацию романа на Западе. В курилке Библиотеки имени Ленина мнения спорщиков разделились. Одни считали, что Пастернак поступил неправильно, его поступок на руку врагам Советского Союза, другие говорили, что, если произведение отказались печатать у нас в стране, автор имеет моральное право опубликовать его за границей. Когда Володю спросили, каково его мнение, он сказал, что не может об этом судить, поскольку романа не читал. Ему кто-то возразил, что дело не в содержании романа, а в принципе: может ли советский писатель публиковать за границей отклонённое нашими редакциями произведение. Но Володя настаивал, что для ответа на этот вопрос существенное значение имеет содержание произведения.
Несколько позже в коридоре к нему подошёл с вопросом Валерий Андреевич:
— Это просто отговорка или вы в самом деле не читали? Я могу дать вам почитать.
И Володя получил пачку папиросной бумаги с бледным текстом.
— Я верну через два дня, — заверил его Володя, но Валерий Андреевич сказал, что возвращать не обязательно и он даже может дать почитать надёжному человеку. При этом условие такое: тот человек не должен знать, у кого сам Володя получил текст, а Володя не должен рассказывать, кому отдал этот текст. Никому, в том числе и ему, Валерию Андреевичу.
Так Володя приобщился к самиздату. В течение следующего года он прочёл значительное число самиздатовских страничек: «1984» Джорджа Оруэлла, «Слепящую тьму» Артура Кестлера, «По ком звонит колокол» Хемингуэя и много чего ещё. Причём источником был не только Валерий Андреевич, и даже главным образом не он. Через обмен самиздатом у Володи образовался круг новых знакомых, с которыми он обсуждал прочитанное.
Среди них особой активностью отличалась девушка его возраста, звали её Жанна Агранович (познакомился с ней Володя на почве самиздата всё в той же библиотечной курилке). По образованию она была биологом, работала редактором в издательстве «Знание». Она подробно и темпераментно рассказывала Володе о положении в биологической науке, где руководство захватили лысенковцы, которых она называла авантюристами и шарлатанами. Выйдя вместе из библиотеки, они часами гуляли по Волхонке, по Каменному мосту и набережной, разговаривая обо всём на свете. Жанна знала о лагерном прошлом Володи, в её глазах он был героем, пострадавшим за правдивое слово, она много раз просила его рассказать о судебном процессе, «как всё было на самом деле».
Постепенно они прониклись друг к другу доверием, стали видеться чуть ли не ежедневно. И единственная причина, почему эти отношения не перешли в любовь, во всяком случае, со стороны Володи, — Жанна была внешне непривлекательна. Маленького роста, щупленькая, без сколько-нибудь различимых женских форм, лицо узкое, веснушчатое, обрамлённое рыжеватыми волосами. Правда, на лице выделялись выразительные, всегда оживлённые карие глаза. Но ещё на примере толстовской княжны Марьи все знают, что когда у женщины нет никаких внешних достоинств, говорят о её глазах… В общем, любви не получилось, но дружба сложилась крепкая, надёжная. И, когда на допросе в КГБ его спрашивали, обменивался ли он самиздатом с Жанной Лазаревной Агранович, он твёрдо повторял: «Никогда».
А происходило это так. В ноябре 1960 года Володя получил повестку: следователь КГБ вызывал его в качестве свидетеля. По какому делу — сказано не было. Это могло значить что угодно, даже пересмотр старого дела 51-го года. Володя пытался уговорить себя, что нужно быть спокойным, бояться нечего, но всё равно ночь перед допросом спал плохо и явился по указанному в повестке адресу с головной болью.
К его удивлению, это было не учреждение, а обыкновенный жилой дом. Он поднялся на второй этаж и позвонил в обычную квартиру. Дверь немедленно распахнулась, на пороге стоял молодой мужчина в добротном сером костюме:
— Заходите, Владимир Фёдорович, мы вас ждём, — сказал он тоном радушного хозяина, и Володе стало не по себе. Его впервые в жизни назвали по имени-отчеству.
Второй следователь, пожилой мужчина, представившийся как Пётр Николаевич, объяснил Володе, что его вызвали свидетелем по делу Пилипенко и следователи рассчитывают на его, Володину, патриотическую сознательность.
— Кто такой Пилипенко? — искренне удивился Володя.
— Ваш знакомый по библиотеке Валерий Андреевич Пилипенко. Он арестован по делу об изготовлении и распространении печатных материалов антисоветского характера. Постарайтесь припомнить, Владимир Фёдорович, названия тех произведений, которые вы получали от Пилипенко.
Странно, но в эту минуту Володя перестал волноваться: всё понятно, больше нет этой действующей на нервы неопределённости. И Володя ответил уверенно:
— А мне и вспоминать нечего. Никаких печатных материалов антисоветского характера мне Валерий Андреевич никогда не давал.
— Вы уверены? Припомните получше. Например, «По ком звонит колокол»…
— «По ком звонит колокол»? Хемингуэя? Антисоветское произведение? — Володя рассмеялся.